ДОКЛАД О МОСКОВСКОМ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОМ ДВИЖЕНИИ НА II СЪЕЗДЕ РСДРП

ДОКЛАД

Приступая к докладу о московском рабочем движении и о деятельности московских социал-демократических организаций, мы должны оговориться, что нам не удалось добиться соответствующих сообщений от деятелей различных периодов. А потому далеко не блестящая картина социал-демократического движения в Москве, быть может, в нашем изложении представится еще более жалкой, чем это есть в действительности. Обстоятельства заставили нас ограничиться очень незначительным материалом, имеющимся в нелегальной литературе («Работник», «Рабочее дело» и «Искра»), несколькими письмами и личными наблюдениями.

КРАТКИЙ ОЧЕРК МОСКОВСКОГО РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ,
ЕГО ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ

Сведения о начале рабочего движения в Москве мы черпаем из отчета Центрального комитета Московского рабочего союза, напечатанного в № 3-4 «Работника». Это, можно сказать, единственный документ, проливающий некоторый свет на первые шаги московских рабочих под руководством социал-демократов.

И это выступление не лишено известного эффекта; оно показывает, что было время, когда Москва не шла в хвосте других городов.

Хотя только зимою 1894—1895 гг. началась более или менее широкая пропаганда, но уже с наступающей весной удалось отпраздновать Первое мая. В этот день впервые собрались московские рабочие в числе 200 человек. На сходке говорились речи о значении пролетарского праздника. Здесь также впервые была высказана мысль о необходимости организации и боевой рабочей кассы. В качестве ораторов выступило несколько рабочих. «Вскоре после этой сходки, — говорит упомянутый отчет, — состоялось собрание представителей отдельных заводов и фабрик. На этом собрании был выработан устав общей московской рабочей кассы, и для окончательного принятия его было решено сознать в середине июня сходку, человек в 500. Но уже близился конец этого первого блестящего периода московского рабочего движения: 9 июня, почти накануне сходки, произведено много арестов среди интеллигенции» («Работник» № 3—4).
Кроме этого в 1895 г. московский пролетариат проявил себя в нескольких стачках. В начале весны прекратили работу из-за неудовольствий с администрацией рабочие железнодорожного депо на Московско-Курском вокзале; в двадцатых числах бастовали на ткацкой фабрике Прохорова; в июне произошло столкновение рабочих с казаками и полицией на фабрике Мазурина и Герасимова и Кусково под Москвой, и, наконец, в июне же вспыхнула стачка в чайном складе товарищества К. и С. Поповых. «В половине августа, — говорится в этом же отчете, — последовал новый погром, коснувшийся на этот раз исключительно рабочих. Сношения между отдельными фабриками и заводами порвались, и на время движение затихает».

Только в конце февраля 1890 г. московский пролетариат появляется опять на общественной сцене. В это время от имени 605 рабочих 28 крупных заведений посылается адрес французским рабочим по поводу 25-летия Парижской Коммуны. Затем и марте устраивается несколько собраний представителей от заводов и фабрик опять для выработки плана организации и боевой кассы. Недели за три до пасхи бастуют на заводе Карла Вейхельта.

Между тем приближалось время коронации. Многие интеллигенты и 30—40 рабочих были высланы из Москвы до 1 июня. На время коронации всякая работа в Москве прекратилась.

С возвращением же высланных начинается усиленная агитация. Уже в июне месяце созывается целый ряд сходок для окончательного решения вопроса о боевой кассе. Первая сходка была устроена 2 июня по инициативе самих рабочих. На ней было 60, а на второй, созванной 9 июня, было уже 150 заводских рабочих. 23 июня состоялась вновь сходка из 150 человек, но главным образом фабричных рабочих.

Как известно, в это время происходила большая петербургская стачка точные сведения о которой были получены в Москве только 11 июня. Центральный комитет только что образовавшегося Московского рабочего союза повел широкую агитаций по и -воду петербургских событий и решил созвать сходку.

В воскресенье 16 числа состоялась предполагавшаяся сходка. «На ней присутствовало, — пишет отчет Центрального комитета Московского рабочего союза, — до 300 с лишним человек, кроме того человек 200 заблудилось и не дошло до назначенного места. На этой сходке, под развернутым впервые у нас после демонстрации у Казанского собора красным знаменем, было торжественно объявлено об основании Московского рабочего союза. Потом были прочитаны петербургские прокламации и поднят вопрос, чем может Москва поддержать забастовщиков». Сходка постановила вести агитацию в пользу забастовки. На прокламацию Центрального комитета откликнулся целый ряд фабрик и заводов. В этих прокламациях наряду с общим требованием уплаты за коронационные дни выставлялись другие частные требования, соответствующие различным фабрикам и заводам. 3 июля забастовали мастерские Курской ж. д.; на другой день к ним присоединились мастерские Смоленской ж. д. Начальство быстро удовлетворило требования рабочих. «Не успели затихнуть эти вспышки, как поднялась шелковая фабрика Грессера и чугунолитейный завод Перипуда, требуя повышения расценок и уплаты за коронационные дни. Сильно заволновался народ в мастерских Рязанской и Ярославской ж. д., на заводе Нового Бромлея и Гужона. Еще несколько дней — и в Москве разразилась бы всеобщая забастовка, но 6 июля были произведены большие аресты» (отчет ЦК МРС). Надо еще упомянуть, что в июне месяце Центральный комитет послал мандат на имя В. И. Засулич для представительства на Лондонском интернациональном рабочем конгрессе. Мандат этот был послан от имени 1000 членов Союза, на самом же деле число их простиралось до 2000. После июльского провала рабочее движение значительно ослабевает. Однако с августа начинаются вновь стачки: вначале около месяца волновались рабочие курских мастерских, в сентябре забастовали на заводе Нового Бромлея. Затем в ноябре и декабре происходит целый ряд стачек на различных заводах за сокращение рабочего дня. Подобные же забастовки были в мастерских Ярославской, Смоленской и Рязанской железных дорог, на заводах: Данглера, Старого Бромлея, Фогельзанга и других.

Этот год заканчивается двумя погромами. И лучшие времена московского рабочего движения миновали.

За 1897 и 1898 гг. мы ничего не можем отметить, кроме нескольких стачек в пользу сокращения рабочего времени и других более мелких требований. В 1897 г. были стачки: на шелковой фабрике Сапожникова, на парфюмерной фабрике Келлера, на литейных заводах: Кудлина, Шлихтермана и др., в 1898 г. на фабрике Гюбнера и однодневная стачка на Прохоровской бумаготкацкой мануфактуре. Относительно 1899 г. мы не встречаем в литературе никаких указаний. В следующем же 1901 г. в «Листке рабочего дела» №1 упоминается стачка на золото-канительной фабрике Алексеева и на Вознесенской мануфактуре «Берга и Кнопа», а в №1 «Искры» находим корреспонденцию из Московской губернии о движении на кирпичных заводах, выразившемся в неорганизованной стачечной борьбе.

В феврале 1901 г. мы встречаем московских рабочих на улице во время демонстрации, они составляют даже самую большую и самую боевую часть толпы. Но участие их здесь было до известной степени случайное, без призыва со стороны комитета. В этот раз своим поведением во время демонстрации московский пролетариат опять доказал свою полную готовность всегда вступить в революционные ряды.

Наконец, в 1902 г. и до сих пор масса рабочих ничем себя не проявила. Наоборот, за последние годы Охранное отделение получило как будто бы привилегию развращать московский пролетариат, создавая своеобразное зубатовское рабочее движение. Но об этом мы скажем ниже. Все приведенные данные приводят к очень печальным выводам. В то время как социалистическая агитация и пропаганда с каждым годом захватывают все большее и большее количество городов, проникают даже в самые глухие провинциальные уголки, вызывая те или иные рельефные проявления роста классового самосознания пролетариата, — в Москве, в одном из самых важных промышленных центров, нам резко бросается в глаза постепенное ослабление и даже, пожалуй, полное уничтожение социал-демократического влияния на рабочую массу. По крайней мере, начиная с 1898 г., в революционных летописях не отмечено ни одного факта, по которым можно было составить хотя бы приблизительное представление о росте социал-демократической агитации. Только относительно 1896 г. мы имеем указания в отчете ЦК МРС, насколько широко простиралось и увеличилось за три месяца влияние Союза: в марте велась агитация на 28 крупных заведениях, а в конце июня она захватывает уже 55 таких заведений. Едва ли когда-либо в последующие годы московским деятелям удалось достигнуть таких результатов. Мы должны оговориться, что наше заключение относительно уменьшения социалистической агитации среди московского пролетариата не стоит в зависимости с наблюдаемым упадком стачечного движения.

По нашему мнению, стачки могли за известный период совершенно прекратиться, а агитация в то же самое время могла расшириться и углубиться, перенося только весь центр тяжести на другого рода коллективные действия рабочих.

И на самом деле, благодаря глубокому промышленному кризису московский пролетариат не мог бы себя проявить в стачечной борьбе, если бы даже во главе его стояла более устойчивая организация. Между прочим кризис сказался и на организационной работе социал-демократов, лишая последних лучших элементов из рабочей массы. С фабрик и заводов рассчитывались прежде всего наиболее развитые, сознательные рабочие и, следовательно, самые беспокойные головы. Нам известен целый ряд случаев, когда очень цепные члены рабочего комитета должны были покинуть Москву, так как они не могли получить денежной поддержки со стороны молодой и неустойчивой организации.
Теперь перейдем к рассмотрению кружков, союза и комитетов, пытавшихся руководить московским рабочим движением.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
МОСКОВСКИХ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ

Так как судьба большинства возникавших в Москве социал-демократических организаций тесно связана с деятельностью провокаторов, то мы в своем дальнейшем изложении должны уделить значительное место зубатовщине.

Упомянутый отчет Центрального комитета Московского рабочего союза приурочивает начало социал-демократического движения к 1894 году. В это время объединяются действовавшие до тех пор разрозненно кружки интеллигентной молодежи, кроме того группа наиболее сознательных и энергичных рабочих образует центр нового движения. Кружки эти ведут усиленную пропаганду, главным образом на механических заводах.

В то время, по-видимому, не существовало еще выработанного плана действий или общей программы. По словам одного современника, каждый кружок вел дело по собственной программе, лучше сказать, по собственному разумению. Сплошь и рядом этой «программой» был ряд на живую нитку пришитых друг к другу благих пожеланий интеллигенции народу. Однако о характере первоначальной пропаганды мы можем делать только догадки, так как от того времени не сохранилось никаких документов.

Но несмотря на то, что в то время еще не приступали к широкой агитации, если не считать сходку 1 мая 1895 г. и проекта еще более многолюдной сходки, хищнические набеги жандармов на пионеров социал-демократии происходят довольно часто. Первыми жертвами в 1894 г. были врач Мицкевич и его товарищи, затем 9 июня 1895 г., накануне предполагавшейся сходки в 500 человек, было арестовано много интеллигентов, в том числе Мандельштам, братья Масленниковы и другие. Вскоре, в половине августа, последовал погром среди рабочих.

Новому кружку интеллигентов, образовавшемуся в октябре того же года, пришлось начинать дело сначала: разыскивать старые связи с рабочими, приобретать новые. Чувствовался большой недостаток в развитых и опытных рабочих, а потому вначале было обращено главное внимание на пропаганду. Но дело пропаганды сильно тормозилось хроническим отсутствием нелегальной литературы. За исключением таких произведений, как «Ткачи», «Царь-голод» Дикштейна и нескольких брошюр издания группы «Освобождение труда», в то время в Москве ничего не было.

Новый кружок, наряду с которым существовали другие кружки, особенно был озабочен выработкой плана организации боевой рабочей кассы. «План этот в общих чертах представлялся в следующем: организация состоит из собрания представителей по одному из каждого заведения и из Центрального комитета. В состав Центрального комитета входят несколько интеллигентов и человек 6 — 7 наиболее сознательных и развитых рабочих, приблизительно по одному от каждого района, на которые для быстроты сношений разделяется Москва. Центральный комитет руководит всем московским движением, распоряжается средствами организаций, доставляет и печатает нелегальную литературу и ведет сношения как с другими городами, так и с заграницей. Собрания его происходят от одного до двух раз в месяц.

Представительское собрание состоит при Центральном комитете в качестве совещательного органа и своевременно доставляет центру известия о всем, что делается в их мастерских. Таким образом является возможность для непрерывной и широкой агитации. Организация имеет свою кассу и библиотеку» («Работник» № 3-4).

Едва ли действительность вполне соответствовала начертанному идеалу, но, как бы то ни было, 16 июня, о чем мы уже говорили, на большой сходке было торжественно объявлено об основании Московского рабочего союза.

Опять-таки и относительно вновь образовавшегося Союза мы не находим никаких указаний, какого рода программа легла в основание его деятельности. Можно с уверенностью предположить, что ничего выработанного и определенного в этой области не было: тактика и принципы варьировали согласно со взглядами отдельных кружков и лиц, входящих в состав вновь провозглашенного Московского рабочего союза. В то время, как рассказы вают, у действовавшей в рабочей среде молодежи настольной книгой, своего рода евангелием, были «Критические заметки» П. Струве, между тем как нелегальные социал-демократические издания составляли большую редкость. Легко понять, что подобного рода марксистская литература давала слишком большой простор фантазии при выработке социально-политического миросозерцания.

Вначале Союз, как и кружок, образовавший его, воздерживались от агитации. Когда же он был обстоятельствами вынужден принять участие в стачке на заводе Вейхельта, то вместо гектографированных воззваний им были расклеены рукописные, чтобы раньше времени не обращать внимание полиции.

Но весенние события в Петербурге заставили сразу изменить тактику. Началась широкая агитационная работа. До и после упомянутой большой сходки Центральный комитет издал несколько общих воззваний с призывом поддержать петербургских товарищей всеобщей забастовкой. С этих пор обращено особое внимание на выпуск прокламаций, главным образом с формулировкой требований рабочих на различных заводах и фабриках. Мы должны тут упомянуть еще о нескольких листках, выпущенных раньше но поводу разных текущих событий и назревших вопросов. К ним принадлежат между прочим следующие: описание пяти стачек, почему хозяева сокращают рабочий день, октябрьская стачка в Иваново-Вознесенске, по поводу еврейской стачки в Вильне, для чего рабочим нужна касса и как ее устроить и некоторые другие. Все издания Союза воспроизводились на гектографе.

Мы видим по самому характеру всех упомянутых издании, что Союз уделял преимущественное внимание экономической борьбе. Но одно это обстоятельство едва ли даст нам право говорить о существовании тогда «экономизма» как сознательного направления. В то время борьба за ближайшие экономические требования давала реальную основу движению, привлекала к этому массы, развивая в них классовое самосознание и создавая боевое настроение. В повсеместном применении этой тактики сказался здоровый инстинкт молодой социал-демократии. Эта тактика сразу доставила ей блестящие победы. Но первые лавры опьянили многих деятелей. Они невольно придали слишком большое значение своим успехам, они склонны были видеть в первой стадии рабочего движения чуть ли не единственный путь освободительной борьбы пролетариата. То же самое случилось и с Московским союзом. Это с особенной рельефностью выступает в более поздней прокламации по поводу Петровской демонстрации. Тогда Рабочий союз резко и принципиально высказался против участия рабочих и социал-демократов в уличной демонстрации, устраиваемой студентами.

В рассматриваемый же нами период некоторым намеком на нарождающийся «экономизм» может служить ответ Московского рабочего союза П. Б. Аксельроду на его письмо, посланное им в Москву перед Лондонским международным рабочим конгрессом 1896 года. В этом письме П. Б. Аксельрод указывал на важность для политического воспитания наших рабочих развивать в них живое сознание солидарности с западными рабочими партиями путем агитации среди них в пользу посылки делегатов на интернациональные конгрессы и сочувственных адресов по случаю крупных событий в его освободительном движении. В то время предложенная П. Б. Аксельродом схема политической агитации по поводу конкретных вопросов была совершенною полостью. Однако москвичи обиделись, заподозрив здесь намерение их поучать, и лаконически ответили: «Советом вашим насчет характера деятельности воспользоваться, к сожалению, не можем. Рабочее движение, по крайней мере в Москве, давно вышло из пеленок, и рабочие считают наши предложения запоздалыми». Этот ответ был утвержден на собрании Рабочего союза, и котором участвовали и рабочие. Здесь несомненно сказалось преклонение перед «младенческим» состоянием рабочего движения, что неминуемо влекло за собой так называемый «экономизм». Кроме того, это письмо москвичей и в особенности другое, написанное рукою Рума, заставляет думать, что вожаки Московского рабочего союза старательно хотели избавиться от всякого влияния со стороны группы «Освобождение труда». Во втором письме Рума от имени Союза пишет между прочим следующее: «Мы думаем, что группа «Освобождение труда» должна согласиться с тем, что, будучи «не совсем осведомлена», она не может претендовать на руководство рабочим движением в России...». Надо добавить, что и первый ответ был предложен собранию Рабочего союза тем же Рума.

Конечно, несколько рискованно по такого рода данным судить о тогдашнем направлении Московского рабочего союза, но за неимением других свидетельств, мы должны были коснуться упомянутых писем, чтобы указать, если не на направления, то по крайней мере на настроение деятелей того времени.

И в действительности, судя по некоторым рассказам товарищей, небывалые сходки и целый ряд удачных стачек вскружили головы большинству членов Союза: им казалось, что от могучих волн рабочего движения уже рушатся все полицейские преграды, что настала пора идти и открытую, оставляя и стороне всякую конспирацию. В этой наивной мере не мало утверждал молодых товарищей самый взрослый из них — Леопольд Рума. По его мнению, конспирация — теперь устарелый метод, она несовместима с наступившей широкой деятельностью среди рабочих.

Таким образом, для Охранного отделения открывалось широкое поле деятельности; и шпионы, надо полагать, не зевали.

В то время как некоторые экспансивные головы мечтали чуть ли не об открытой проповеди социализма на площадях, жандармы нагрянули и в ночь на 6 июля захватили с, поличным большинство активных деятелей молодой организации. В этот раз было арестовано не менее 10 интеллигентов и около 50 рабочих, по другим сведениям — даже больше. Приводим некоторые фамилии арестованных: Борис Кварцев, Леопольд Рума, Виктория Суходольская, Дмитрий Солодовников, Евгений Немчинов, Клавдия Величкина, Николай Величкин, Павел Колокольников и другие.

Зубатов, бывший революционер, тогда только что начинавший свою карьеру в качестве начальника Охранного отделения, горел желанием как можно скорее выдвинуться и вел сильную интригу против жандармского управления. Дело взятых 6 июля пошло охранным порядком. Московский рабочий союз попал всецело в лапы Зубатова. С этих пор начинается печальная известность московского социал-демократического движения.

Быть может, разврат, внесенный в революционную среду ловким провокаторством, начался еще раньше, до июльского погрома, но только в конце 1896 г. он становится все более явным и принимает небывалые размеры.

Нам удалось достать из редакции «Искры», а также из других мест несколько писем товарищей по делу Рума и К0. В них ярко выступает, как хитро умел воспользоваться новый начальник Охранного отделения гнусностью одних и непростительным легкомыслием других, чтобы таким образом надолго обезвредить Москву от всякого влияния социал-демократии.

К сожалению, благодаря какой-то непонятной щепетильности и индифферентности некоторых участников процесса 1896 г. до сих пор остались тщетными все попытки официально, при помощи специально назначенного товарищеского суда, вывести все на чистую воду и отделить невольных «заблудших овец» от сознательных провокаторов.
Мы должны, однако, оговориться, что часть москвичей охотно шла навстречу выяснению вопроса о сношениях с Зубатовым и прислала, по крайней мере в редакцию «Искры», соответствующие сведения.

Теперь вернемся к арестованным 6 июля. Вот как описывается эта история в одной заметке, присланной в редакцию «Искры». «Зубатов предложил арестованным сознаться, так как улики против них были налицо. Это даст ему возможность закончить дело «блестяще» и в две недели: жандармы — эти дармоеды (по выражению Зубатова), тянущие волокиту, будут посрамлены в глазах высшего начальства, которое передаст ведение всех дел в будущее время ему, Зубатову. С своей стороны, он обещал за такую поддержку выпустить всех немедленно и оставить всех в Москве до окончательного решения дела. Некоторые согласились на эту сделку; другие отказались. Арест Рума, которого Зубатов счел за главаря движения, облегчил задачу Зубатова. Он устроил свидание с глазу на глаз с непокорными, и тот убедил их сознаться, так как все, мол, и без того известно Зубатову». Последний сдержал свое слово: через две недели почти все были выпущены из тюрьмы. Небывалый факт в хронике революционной борьбы. Но столь быстро дарованная свобода первым деятелям Московского рабочего союза слишком дорого обошлась последующему социал-демократическому движению в Москве.

Трудно теперь себе представить, чем руководствовался каждый, вступая в непростительный компромисс с Зубатовым, но что сделка с ним, только различного характера и различной степени, была допущена большинством заключенных, в этом нет никаких сомнений. Одни, вероятно, думали воспользоваться своей свободой, чтобы скорее возобновить прерванную работу, другие, как, например, Кварцев, пошли навстречу более щекотливым предложениям Зубатова, надеясь обмануть его и таким образом вытягивать полезные сведения для организации, третьи, наконец, в лице Рума, преследовали самые низменные цели.

Зубатов указывал арестованным, что он сам социал-демократ, не разделяющий только революционного метода борьбы. На прощанье он просил выпущенных заходить к нему, так, попросту, чайку попить, о теории поговорить. И некоторые действительно ходили к нему.

То же самое, вероятно, еще с большим успехом Зубатов проделал и с рабочими. Им он прикидывался, как обыкновенно и теперь это делает, сторонником рабочего движения и самым преданным другом. Все арестованные рабочие были также выпущены и оставлены в Москве.

Между прочим рабочий М., один из самых дельных и развитых, рассказал, что он долго отказывался от признания знакомств с интеллигентами, но когда ему прочитали самые откровенные показания той же интеллигенции, он решил, что дальше запираться не имеет смысла. Этому же рабочему при выпуске Зубатов предложил 50 руб. На вопрос же рабочего: с какой стати он их дает? Зубатов ответил: «Да как же, помилуйте, вы целый месяц не работали, потеряли заработок!» Когда же М. спросил, нужна ли расписка в получении этих денег, Зубатов ответил: «Помилуйте, какие расписки могут быть между нами!» В конце концов рабочий М. взял эти деньги. Таким образом получили деньги многие рабочие. И, конечно, недаром был так щедр Зубатов.

Часть рабочих тщательно скрывала от товарищей зубатовскую подачку, но невольно выдавала себя кутежами. Всем известно было, что после тюрьмы неоткуда было взяться деньгам, кроме как из охранки. Отсюда начались взаимные подозрения в шпионстве. В рабочей среде водворились разлад и недоверие. В особенности казалось подозрительным, что многие выпущенные, вместо того чтобы устраниться от дела, взялись самым энергичным образом за подпольную работу.

Деморализация в интеллигентном кругу была не менее значительна и пагубна.

По собственному признанию Кварцева, он вступил в сношения с Зубатовым еще в тюрьме. Последний предложил ему сообщить об общем настроении интеллигентных и рабочих кружков Москвы, обещая за это свободу всем, арестованным и июле, и, по возможности, не брать лиц, наиболее близко стоящих к нему (Кварцеву). Этим Кварцев хотел, во-первых, избавить Москву от последствий июльского погрома, во-вторых, удержать вокруг себя кружок, который мог бы всегда , после погромов, восстановлять связи и продолжать работу; в-третьих, наблюдая и выпытывая Зубатова, всегда знать о грозящей опасности и делать провалы наименее чувствительными и, наконец, в-четвертых, организовать наиболее производительный контрсыск за другими агентами Охранного отделения. Нечего говорить, насколько наивны были расчеты Кварцева и насколько верен был ход ловкого сыщика. К этому же самому времени, если даже не к более раннему, нужно отнести начало провокаторской деятельности Рума. Последний даже не скрывал от некоторых товарищей, например от Величкина и Ильи, своих сношений с Зубатовым, но придавал им самый невинный характер. По его сломам выходило, что Зубатов хочет получить от него только некоторые сведения о положении рабочих. Правительство, будто бы, решило идти навстречу назревшим нуждам пролетариата, а потому помощь людей, стоящих всего ближе к рабочим и знающих все их настоящие требования, наиболее всего желательна. С такими же предложениями, говорит Рума, обращался к нему и Зволянский. Но ни тот, ни другой не склоняли его на предательскую деятельность. Рума же считал полезным поддержать подобного рода сношения, имея в виду, водя за нос Зубатова, получать интересные сведения из Охранного отделения и устроить контрсыск.

Осенью 1896 г. он сообщил двум-трем товарищам о своих сношениях с Зубатовым. но настойчиво требовал, чтобы они не говорили об этом остальным членам кружка, ввиду их неконспиративности. Вводить же в это дело другие образовавшиеся тогда кружки не считалось возможным, благодаря существующим разногласиям и распрям. Таким образом получилось, что Кварцев и Рума вели сношения с Зубатовым на свой собственный риск и страх, не давая в этом никому отчета, вне всякого контроля организации. Кварцев еще делал попытки урегулировать сношения с Зубатовым; он старался, чтобы все участники этих сношений и совещались между собой, чтобы выработали определенное поведение. Рума же, наоборот, усердно избегал вмешательства других товарищей. Он очень ловко обманывал своих приятелей, рассказывая им постоянно всякие курьезные небылицы о своих свиданиях с Зубатовым и Зволянским. Когда же один из увлекавшихся мыслью о контрсыске товарищей стал надоедать требованиями достать какие-нибудь указания относительно квартир, служащих местом свиданий Зубатову с его агентами, Рума, чтобы отвязаться, дал раза два адреса, которые оказались впоследствии вымышленными. Конечно, никаких существенных сведений из Охранного отделения не получалось. Иногда, правда, по-видимому для отвода глаз, Рума доставал очень неточные описки предстоящих арестов, но, благодаря тому, что в то время в Москве циркулировало слишком много нелепых слухов из охранки, никто уже ничему и никому не верил. А Зубатов между тем обделывал свои делишки очень успешно, хотя все вошедшие с ним в сделку отрицали тогда допустимость каких-либо выдач. Но впоследствии оказалось из признаний Кварцева совершенно обратное.

Например, он заявил в 1899 г., что он не только подтверждал известное уже Зубатову о кружке Орлова и К0, но даже сделал одну выдачу, указав на деятельность Маринина, так как считал его крикливым и пустым, хотя тот и вел довольно сильную агитацию. Вот до каких геркулесовых столбов дошло амикошонство с обер-сыщиком!

Кварцев утверждал, что также выдавал и Рума. Между прочим Рума старался внести смуту в революционные кружки, распуская слухи о провокаторстве то одного, то другого. В силу этого, осенью 1896 г. в Москве создалась невозможная атмосфера: «Здесь происходил невообразимый хаос и столпотворение вавилонское», — пишет один товарищ. Нельзя было даже думать о какой-либо планомерной революционной работе. Все, казалось, находилось иод самым строгим контролем Охранного отделения. С одной стороны, выпущенные из тюрьмы, вместо того чтобы держаться в стороне, вмешивались всюду в дело и являлись отправными пунктами для шпионской слежки, с другой стороны, постоянные слухи из Охранного отделения совершенно деморализовали возникавшие тогда кружки. Дело доходило до таких курьезов: когда к одному из выпущенных явились рабочие с завода Доброва с просьбой составить прокламацию, Кварцев настойчиво советует не распространять никаких воззваний, так как Зубатов сказал ему, что, если они сделают хоть один шаг в Москве, он арестует Колокольникова.

Словом, всюду давали себя чувствовать происки Зубатова. В такой мутной воде легко было жандармам вылавливать нужную им рыбку. С тех пор ни одно начинание не могло окрепнуть. Провал следует за провалом. И ноября было арестовано 23 интеллигента и 30 рабочих, в числе их мы находим: Александра Орлова, Леонида Радина, Сергея Синицына, Полянского и многих других.

Через месяц новые жертвы: Сергей Озеров, Маслянников, братья Чижины, Батурин и рабочий Маринин, о котором мы уже упоминали. Затем, в разное время были взяты: Адольф Финн, Власов, Евдокимов и другие. Группа же лиц, арестованных в июле и вскоре выпущенных, оставалась в Москве и продолжала свою деятельность. Самый видный из них, Рума, старается заводить все новые и новые связи и, по-видимому, доставляет богатый материал сыскному отделению. В январе 1897 г. из тюрьмы шли настойчивые обвинения против Рума в провокаторстве. Но он этим мало смущался, он потребовал, чтобы кружок вступился за него. По его настоянию издается даже за печатью Рабочего союза прокламация, в которой организация ручается за честность своего товарища. Только какая-то случайность помешала распространению этой прокламации.

Невольно является вопрос, каким образом могла создаться такая непоколебимая вера, когда некоторым членам было хорошо известно о сношениях Рума с Зубатовым? Неужели у них не являлось вполне естественного подозрения, что Рума ведет нечистую игру?
Некоторой разгадкой могут послужить следующие строки одного из членов Московского рабочего союза: «В то время вопрос о допустимости сношений, конечно, если было возможно избежать выдач, был не ясен не для одного него (Рума), а и для других, не умевших достаточно глубоко разобраться в нем (т. е. в вопросе) и смотревших на дело с точки зрения практической выгоды». Когда мы читаем такой оригинальный взгляд, то нас уже нисколько не удивит категорический вывод одного из москвичей того времени: «Несомненно, — пишет он, — что вся (июльская) компания пела сношения с Зубатовым; несомненно, что все они получали деньги» (чтобы перехитрить Зубатова).

Такое непростительное разгильдяйство и полное пренебрежение к революционным традициям как нельзя лучше были на руку Зубатову: все нити были в его руках.

Далее, когда уже самые близкие товарищи стали терять веру в Рума, то он всеми силами старался очернить других и ловко избегал каких-либо расследований, разыгрывая из себя оскорбленную невинность. В конце концов Зубатов достиг блестящих результатов: разврат в революционной среде, как пишет «Искра», достиг такой степени, что трудно было разобрать, где кончается товарищ, вступающий в приятельские отношения с Зубатовым, и где начинается форменный предатель и провокатор. В такой нездоровой атмосфере должно было гибнуть всякое революционное предприятие. Немудрено поэтому, что с этих пор Москва не могла почти ничего явить миру, кроме целого ряда провалов и провокаторов.

В течение всего 1897 г. Московский рабочий союз, кроме небольшого числа прокламаций на отдельные заводы, ничем особенно не проявил себя, и, тем не менее, аресты происходили очень часто, а именно 21 марта, 4 апреля, и мае, 2, 21 и 24 декабря. И в последующие годы организации рушились как карточные домики, не успев мало-мальски окрепнуть. В начале 1898 г. мы узнаем об аресте 30 человек, из них несколько рабочих. Затем, зимою 1898—1899 гг. образуется комитет российской социал-демократической партии. В январе им выпущены две прокламации на заводе Листа, а перед Первым мая распространены воззвания, выработанные совместно с Киевским и Петербургским комитетами. Между прочим, Московский комитет призывает рабочих к общей забастовке в день международного пролетарского праздника, но таковая, конечно, не состоялась. Нужно упомянуть еще об одной прокламации Московского комитета, представляющей из себя письмо рабочего по поводу 1 Мая.

Однако со времени образования комитета произошел целый ряд арестов: в феврале, апреле, мае, июне, октябре и декабре 1899 года.

1900 год начался также арестами. Дела организации шли, по обыкновению, далеко не блестяще: 1 Мая комитет распространил 340 воззваний на красной бумаге и 200 брошюр, а в сентябре была выпущена прокламация «Memento», обращенная к молодежи.

Комитет копил силы. А потому в феврале 1901 г., когда, можно сказать, вся Москва волновалась, социал-демократический комитет молчал. Рабочие вышли на демонстрацию без всякого руководительства. В марте же комитет пропаливается почти в полном составе.

В это время происходит факт, довольно характерный для положения дел в Москве. Первые номера «Искры», доставленные сюда по заказу комитета, приходится распространить хотя бы только среди интеллигенции при помощи — о, позор! — социалистов-революционеров, так как всякие следы социал-демократов исчезли на несколько месяцев.

Русский отдел организации «Искры», найдя Москву в таком печальном положении, вынужден был при первых же своих шагах обратить особое внимание на восстановление здешнего комитета. Вся весна и лето проходят в поисках остатков комитета и связей с рабочими. Получаемая в это время литература, главным образом «Искра», распространяется при помощи небольшой организации, устроенной специально только для этой целя. Надо признаться, что на заводы и фабрики газета попадает случайно и в ограниченном количестве. Москва, откуда всегда раздаются жалобы на недостаток литературы, не могла поглотить даже сравнительно незначительного количества экземпляров газеты, когда они оказались налицо.

Только в августе удается познакомиться с одним из деятелей комитета. По его словам, он разрывается на части, почти один на своих плечах выносит всю организационную работу. Нужда в людях, нужда в литературе, нужда во всем. Правда, в течение осени ожидается присоединение нескольких новых товарищей и, следовательно, улучшение дел. Есть даже проект об издании местной газеты.

Предложение члена организации «Искры» — вступить в самые тесные отношения и работать вместе с ними — принимается с большим удовольствием. Только второе свидание, по случаю отъезда москвича, откладывается на две педели. В действительности же свидание не могло состояться около месяца; а в октябре произошел провал. В числе арестованных оказался и член комитета, ведший переговоры с искровцем. Последнему приходится вновь приняться за поиски.

В конце октября к нему являются оставшиеся пропагандисты и просят помощи. Положение их было трагичное. На попечении очень молодых и неопытных людей остался целый ряд рабочих кружков, даже Рабочий комитет, состоявший из представителей нескольких заводов. Но они буквально ничего не имели, чтобы использовать хотя бы как-нибудь эти связи. Два-три студента бегали из одного кружка в другой, пропагандировали без всякого плана, имея в своем распоряжении только легальную литературу. Никаких намеков на организацию не было налицо. Полное бессилие во всех отношениях. Правда, Рабочий комитет собирается иногда, но должен бездействовать, так как комитет интеллигентов, на обязанности которого было доставлять литературу, заведовать пропагандой и вообще руководительство, фактически не существует. Тщетно дожидались некоторые рабочие кружки пропагандистов. О прокламациях и о какой бы то ни было агитации при таких условиях не могло быть и речи. Словом, требовалось возводить здание комитета с самого основания. Находившиеся тогда в Москве члены организации «Искры», нелегальные, люди с революционным прошлым, высказали свою полную готовность немедленно взяться за совместную работу. Казалось бы, что крайний недостаток в людях и то обстоятельство, что студенты-пропагандисты сами обратились за содействием к искровцам, должны были создать между обеими сторонами товарищеские отношения и полное доверие. К тому же между нами не возникало никаких принципиальных разногласий. Но действительность оказалась далеко не таковой. При нервом же свидании пропагандисты охотно согласились на все условия, готовы были принять в организацию всех предложенных искровцев ив знак полной солидарности были переданы в редакцию «Искры» имеющиеся у них корреспонденции рабочих и очень скверно отгектографированная брошюра Московского комитета о легальных союзах. Последняя должна была быть обработана с литературной стороны редакцией «Искры» и отпечатана в большом количестве. К слову сказать, и здесь не повезло Москве: 5000 экземпляров этой брошюрки, готовые уже к отсылке, были арестованы в кишиневской типографии «Искры».

Но вернемся к переговорам, обещавшим вначале быстрое соглашение. Однако очень скоро наступило разочарование. Явились люди, недоброжелательно настроенные к «Искре», и стали внушать недоверие к ее представителям. Искровцев заподозрили в желании узурпировать власть. И тут посыпался на их головы целый ряд нелепых обвинений: вроде того, что они вовсе не хотят работать вместе, а имеют в виду только открыть свою лавочку, что они дискредитируют комитетских интеллигентов в глазах рабочих, разговаривая с последними о тактических и программных вопросах, и т. д. Началась ужасная волокита. В течение почти двух месяцев шли бесплодные разговоры и споры. Только в декабре, при помощи старых членов комитета, оказавшихся уже на воле, удалось угомонить расходившуюся публику и начать организационную работу. Все соглашаются на учреждение одного центра. Составляется несколько прокламаций по поводу зубатовских собраний, но на первых порах не удается поставить даже самую примитивную технику, так как все обещания в этой области на деле оказались не исполненными. Поэтому, с грехом пополам, выпускаются только сотни три очень скверно отгектографированных прокламаций. Делаются попытки привлечь новых работников в Москву, так как при наличном составе нельзя было даже думать о разделении труда, к тому же члены организации «Искры» по роду своих работ должны были иногда выезжать из Москвы.

Наступает январь, и дни вновь сформировавшейся организации были сочтены. Вскоре после нового года жандармы начали генеральную чистку Москвы. Почти ежедневно арестовывалось до 50 человек. Среди захваченных оказались почти все наиболее активные и сознательные рабочие, весь Рабочий комитет и студенты-пропагандисты, а часть организаторов-искровцев попала в ловушку в других городах.

Таким образом, оставшимся на воле товарищам пришлось почти все начинать снова: связи с рабочими остались очень ограниченные, да и то были не совсем надежные. Русская организация «Искры», потерпев во время всероссийского февральского погрома 1902 г. довольно значительный урон, не могла мобилизовать в Москву свежие силы. Но все-таки комитет, хотя и жалкий, продолжал свою деятельность и 16 марта выпустил прокламацию, предостерегающую московских рабочих от зубатовских агентов. Но в апреле опять аресты, коснувшиеся также и комитета. Арестовано, между прочим, предмайское организационное собрание рабочих, выданное провокатором.*

* Далее в подлиннике зачеркнуто: «В течение 1902 и 1903 гг. положение дел в Москве очень мало изменяется к лучшему. Об этом смотри доклад второго делегата».

Мы живо сознаем, что история социал-демократического движения в Москве дает слишком мало удовлетворения настоящему съезду. Но тем не менее мы считаем своим долгом сказать теперь голую правду, как бы прискорбна она ни была. В Москве революционная социал-демократия спасовала перед полицейским социализмом.

Рыцари Охранного отделения, начавшие в 1896 г. усиленное развращение рабочих в застенках, постепенно перешли к открытой пропаганде и агитации своих нечистоплотных идей. Общество взаимопомощи механических рабочих под председательством агентов-провокаторов, вроде Афанасьева, Красивского, патриотическая манифестация, собрания рабочих, из которых почти единогласно изгоняется свой же брат рабочий только за то, что высказал возмущение против одного из ораторов, предлагавшего выдавать интеллигентов, сующих нос к рабочим, — вот несомненные трофеи Зубатова и К0.

В 1898 г. исполняющий должность московского обер-полицеймейстера в своем тайном докладе по поводу быстрого роста рабочего движения высказал пожелание: где пристраивается революционер, там обязана быть и государственная полиция. Как видите, их превосходительство, вдохновляемое Зубатовым, были очень скромны. В настоящее время полицейские агенты удобно расположились там, куда тщетно старается пробраться революционер.

В чем же лежит неуспех пролетарского социализма в Москве, в то время как повсюду он неуклонно одерживает победы и развивается вширь и вглубь. Несомненно, самой главной причиной является зубатовщина. Здесь вполне оправдываются слова «Искры», что полицейский разврат нам страшнее полицейского насилия.

Еще в 1896 г., когда социал-демократы довольно небрежно относились к организационным вопросам, ловкий Зубатов сумел широко и прочно поставить организацию провокаторов и сразу захватить твердую позицию.

В особенности опасными оказались его происки в рабочей среде. Он уже тогда, благодаря своему оригинальному, но несомненному таланту, завербовал довольно значительное количество провокаторов из рабочих. Афанасьев, Красивский, Слепов, теперешние лидеры полицейского социализма, сначала очень скромно подвизались, расплываясь в рабочей массе. Как пострадавшие за правду (Афанасьев был несколько раз арестован, но всякий раз получал право жительства и Москве), они могли при помощи бесед «по душам» в течение целого ряда лет отмечать большое количество кандидатов для тюрем и ссылки. Нам достоверно известно, что до самого последнего времени, пока Афанасьев и К0 не сорвали с себя маску и не выступили на открытую арену во главе зубатовского общества, многие передовые рабочие вели с ними знакомство и не скрывали от них своих политических взглядов. Немудрено поэтому, что, как только такие рабочие заводили сношения с комитетом, они быстро попадали в лапы жандармов и влекли за собой своих новых товарищей-интеллигентов. Теперь Афанасьев и К0 получили новое назначение, и несомненно вместо них действуют в таком же духе и с неменьшим успехом другие избранники, умело скрывая свою настоящую физиономию. А при отсутствии какой бы то ни было преемственности между организациями провокаторы работают безнаказанно, узнаются слишком поздно и переживают несколько поколений революционеров, в особенности, если принять во внимание, что, как общее правило, проваливаются все сразу. Новые деятели идут ощупью и часто попадают и те же самые сети. Между прочим одним из показателей, насколько велико в московской рабочей среде провокаторство, является то обстоятельство, что сплошь и рядом интеллигенты арестовываются на рабочих квартирах.

Но за последнее время вылавливание революционеров и «сочувствующих» поставлено на более широкую ногу. Такому вылавливанию служат районные собрания под председательством членов совета общества взаимопомощи механических рабочих. Упомянутый совет состоит исключительно из рабочих зубатовского толка. Эти господа выступают в качестве постоянных ораторов на районных собраниях, провоцируя своими речами всех отзывчивых рабочих. Что такое средство очень действительно, за это говорят красноречиво многие примеры. Был случай, когда даже опытный революционер, можно сказать, травленый волк, к тому же еще нелегальный, возмущенный всякими пасквилями на социалистов, чуть было нe попал в ловушку. Только энергичные усилия бывших с ним товарищей заставили его воздержаться от обличительной речи. В конце концов очень удобным слепым орудием для Охранного отделения является масса «невинных дуга», верующих в чистоту намерений устроителей легальных рабочих обществ. Таким наивным рабочим усердно прививается враждебное отношение к социалистам, будто бы самым опасным врагам не только царя-батюшки, но и рабочего класса. Запуганные таким образом невежественные рабочие немало тормозят развитие пролетарского освободительного движения в Москве.

Всеми указанными обстоятельствами объясняется, почему революционная социал-демократия до сих пор не могла упрочиться на московских фабриках и заводах. Здесь искуснее, чем где бы то ни было, оберегается доступ к рабочей массе. Хотя Зубатов — душа провокаторской системы — в настоящее время перенес свою резиденцию и Петербург, но машина, раз заведенная, действует так же хорошо и при более посредственных управителях.

Теперь мы должны упомянуть еще об одной стороне зубатовщины.

Со времени подвигов Рума среди москвичей очень широко развита своего рода мания — везде видеть провокаторов. Благодаря этому сношения между товарищами, работающими случайно независимо друг от друга, завязываются чрезвычайно туго. Нам лично известно несколько примеров за 1901 и 1902 гг., когда отдельные лица, имеющие связи с рабочими, только после долгих размышлений решались вступить в сношения с организацией, но всякий раз, когда наступал день свиданий, у них не хватало храбрости довести дело до конца. Боязнь провокаторства у некоторых дошла до такой степени, что они стали принципиально отрицать возможность какой-либо организации в Москве. По их мнению, только одиночки в состоянии поддерживать более продолжительные сношения с рабочими и таким образом, может быть, медленно, но зато верным путем проведут идеи социализма и широкие массы. Конечно, такие рассуждения ни на чем не основаны, так как провокаторство за последнее время особенно сильно проявляет себя в рабочих кварталах. И и силу этого непонятно, почему одиночка будет реже налетать на провокатора, чем член организации.
А между тем при сравнительно незначительном количестве социал-демократических сил их постоянное раздробление оказывает несомненно очень вредное влияние на московское движение. Кроме того, провокаторство наложило особенно сильный отпечаток на среду «сочувствующих». Здесь уже боязнь переходит в трусость, а потому сношения с такими людьми делаются часто совершенно невозможными.

Нам осталось сказать еще несколько слов о других причинах, затрудняющих развитие социал-демократического влияния в Москве, но не имеющих непосредственного отношения к зубатовщине.

Первой такой причиной является полное отсутствие опытных революционеров. Москва тщательно очищается от неблагонадежных элементов, и раз скомпрометированный человек, если он не желает поступить на службу в Охранное отделение, почти на всю жизнь лишается права въезда в Москву. И таким образом получается, что громадный промышленный центр, могущий вместить и себя все население Киева, Харькова, Екатеринослава, Ростова-на-Дону и еще других городов, располагает революционными организаторам, которые выходят главным образом из рядов бывших ссыльных и поднадзорных, даже в меньшей степени, чем каждый из перечисленных пунктов в отдельности. Правда, за последнее время с легкой руки организации «Искры» Москву стали посещать нелегальные, но приток их был случайный и крайне незначительный, а потому они не могли оказать существенного влияния на лучшую постановку организации.

Но наряду с отсутствием опытных революционеров в Москве наблюдается громадным недостаток и революционной молодежи. Петербург также беден людьми испытанными, но там этот недостаток компенсируется до некоторой степени наплывом все новых и новых революционных сил. Наиболее энергичные и ищущие политической жизни элементы прежде всего стремятся в Петербург и, по-видимому, только на худой конец мирятся с Москвой. Наконец, мы должны коснуться жилищ рабочих, крайне неудобных для пропагандистских и агитационных целей. И в этом отношении Москва и окружающий ее промышленный район находятся в особенно неблагоприятных условиях. Не говоря даже о фабричных рабочих, живущих преимущественно в казармах, даже заводские, наиболее оплачиваемая и культурная часть пролетариата, ютятся обыкновенно в очень многолюдных квартирах с фиктивными перегородками, даже семейные часто не имеют отдельных каморок. Всего чаще рабочие снимают «углы». Поэтому в большинстве случаев приходящий интеллигент принужден агитировать или пропагандировать на глазах совершенно посторонних людей. В такой обстановке всякая конспирация теряет свою силу. И насколько нам известно, ни одной московской организации, при сравнительно больших ассигновках рабочим на наем подходящих квартир для собраний, никогда не удавалось добиться значительных улучшений в этом отношении. Но это зло, на наш взгляд, легко поправимо, стоит только движению разрастись вширь и вглубь и захватить работниц, совершенно почти не затронутых до сих пор социал-демократическим влиянием. Тогда же мы легко будем находить достаточно ловких и предприимчивых хозяек для содержания конспиративных квартир. А широко раскинувшаяся Москва, со своими предместьями и сохранившимися патриархальными в полицейском отношении уголками, покажет, что она всегда готова дать серьезным революционерам надежный приют, которого уже нельзя найти не только в Петербурге, но, пожалуй, даже в некоторых провинциальных городах. Но все перечисленные исключительно неблагоприятные условия, не позволяющие до сих пор укрепиться социал-демократии в Москве, не должны нас пугать в будущем, раз образуется строго объединенная партия, так как самый решающий момент в нашем деле — пролетариат — обладает и здесь всеми свойствами революционного класса. За это говорят упомянутые факты 1895, 1896 и 1901 гг., кроме того, наши личные наблюдения и наблюдения товарищей показывают, что почва здесь для социал-демократии самая благоприятная. Нужны только умелые сеятели. Но пока вся революционная энергия находится в скрытом состоянии. Московский пролетариат проявит немедленно свою могучую революционную силу, как только во главе него встанет крепкая социал-демократическая организация.

Одни московские товарищи, предоставленные исключительно только своим собственным силам, не и состоянии были добиться успеха. Недостаточной оказалась и помощь «Искры». Но что было недоступно отдельным организациям, то может и должна сделать партия.

Прежде всего партия при помощи Центрального Комитета должна взять в свои собственные руки распределение революционных сил, а не оставлять это дело в ведении Департамента полиции, как это было до сих пор.

И на самой первой очереди стоит Москва. Сюда необходимо командировать сразу значительную группу испытанных революционеров, чтобы они могли взять все дело в свои руки, поставив организацию на принцип строгого разделения труда. Причем все связи с рабочей средой должны устанавливаться революционерами-рабочими, так как только они, расплываясь в массе и наблюдая изо дня в день окружающих, могут с большим успехом избегать провокаторских ловушек.

Мы не предлагаем никаких новых специфических средств для возрождения социал-демократического рабочего движения в Москве. Таких средств нет. Нужно только, чтобы организационная работа перешла и надежные руки; своих собственных сил для борьбы в Москве недостаточно. А потому дело московского пролетариата партия должна сделать своим собственным делом. Пока существовал хаос в наших рядах, мы волей-неволей должны были мириться с печальной участью московского социал-демократического движения. С того же момента, как Российская социал-демократическая рабочая партия вновь организуется, мы обязаны во что бы то ни стало поставить на ноги социал-демократическую работу в Москве. Завоевание крепости зубатовщины есть вопрос долга и чести обновленной партии. Первые успехи в Москве будут лучшим залогом нашей скорой и окончательной победы.

Впервые напечатано в 1930 г. в книге: Печатается по подлиннику,
«Доклады соц.-демократических хранящемуся в архиве ИМЛ
комитетов Второму съезду РСДРП»