XXVI ДИССЕРТАЦИЯ АРАМИСА

(отрывок из романа А.Дюма "Три мушкетера")

... Базен всегда лелеял мечту быть слугой духовного лица и с нетерпением ждал той минуты, постоянно представлявшейся его воображению, когда Арамис сбросит плащ и наденет сутану. Только ежедневно повторяемое обещание молодого человека, что эта минута близка, и удерживало его на службе у мушкетера, службе, на которой, по словам Базена, ему неминуемо предстояло погубить душу.

Итак, Базен был сейчас наверху блаженства. Судя по всему, на этот раз его господин не должен был отречься от своего слова. Соединение боли физической и нравственной произвело долгожданное действие; Арамис, одновременно страдавший и душой и телом, наконец обратил свои помыслы на религию, сочтя как бы за предостережение свыше случившееся с ним двойное несчастье – внезапное исчезновение возлюбленной и рану в плечо.

Понятно, что при таком расположении духа ничто не могло быть неприятнее для Базена, чем появление д'Артаньяна, который мог снова втянуть его господина в водоворот мирских интересов, привлекавших его так долго. Он решил мужественно защищать двери, а так как трактирщица уже выдала его и он не мог сказать, что Арамиса нет дома, то попытался доказать вновь прибывшему, что было бы верхом неучтивости помешать его господину во время душеспасительной беседы, которая началась еще утром и, по словам Базена, не могла быть закончена ранее вечера.

Однако д'Артаньян не обратил ни малейшего внимания на красноречивую тираду мэтра Базена и, не собираясь вступать в спор со слугой своего друга, попросту отстранил его одной рукой, а другой повернул ручку двери с надписью «№ 5».

Дверь отворилась, и д'Артаньян вошел в комнату.

Арамис в широком черном одеянии, в круглой плоской шапочке, сильно смахивавшей на скуфью, сидел за продолговатым столом, заваленным свитками бумаг и огромными фолиантами; по правую его руку сидел настоятель иезуитского монастыря, а по левую – священник из Мондидье. Занавески были наполовину задернуты и пропускали таинственный свет, способствовавший благочестивым размышлениям. Все мирские предметы, какие могли бы бросаться в глаза в комнате молодого человека, в особенности если этот молодой человек – мушкетер, исчезли словно по волшебству: должно быть, из страха, как бы вид таких предметов не возвратил его господина к мыслям об этом мире, Базен припрятал подальше шпагу, пистолеты, шляпу с плюмажем, шитье и кружева всех сортов и всех видов.

Вместо всего этого на стене в темном углу висел на гвозде какой-то предмет, показавшийся д'Артаньяну чем-то вроде бича для истязания плоти.

На шум открывшейся двери Арамис поднял голову и узнал своего друга, но, к великому удивлению д'Артаньяна, его приход, видимо, не произвел на мушкетера особого впечатления – настолько далеки были помыслы последнего от всего земного.

– Добрый день, любезный д'Артаньян, – сказал Арамис. – Поверьте, я очень рад вас видеть.

– И я также, – произнес д'Артаньян, – хотя я еще не вполне уверен, что передо мной Арамис.

– Он самый, друг мой, он самый! Но что же могло внушить вам такие сомнения?

– Я испугался, что ошибся комнатой, и решил было, что попал в помещение какого-то духовного лица, а потом, увидав вас в обществе этих господ, впал в другое заблуждение: мне показалось, что вы тяжело больны.

Оба черных человека поняли намек д'Артаньяна и угрожающе взглянули на него, но д'Артаньян не смутился.

– Быть может, я мешаю вам, милый Арамис? – продолжал д'Артаньян. – Судя по всему, вы исповедуетесь этим господам.

Арамис слегка покраснел.

– Мешаете мне? О нет, напротив, любезный друг, клянусь вам! И в доказательство моих слов позвольте мне выразить радость по поводу того, что я вижу вас здоровым и невредимым...

«Наконец-то догадался! – подумал д'Артаньян. – Что ж, могло быть и хуже».

– Ибо друг мой недавно избежал великой опасности, – с умилением продолжал Арамис, указывая на д'Артаньяна двум духовным особам.

– Возблагодарите господа, сударь, – ответили последние, дружно кланяясь д'Артаньяну.

– Я не преминул это сделать, преподобные отцы, – ответил молодой человек, возвращая им поклон.

– Вы приехали очень кстати, любезный д'Артаньян, – сказал Арамис, – и, если примете участие в нашем споре, вы нам поможете своими познаниями. Господин настоятель Амьенского монастыря, господин кюре из Мондидье и я – мы разбираем некоторые богословские вопросы, давно уже привлекающие наше внимание, и я был бы счастлив узнать ваше мнение.

– Мнение военного человека не имеет никакого веса, – ответил д'Артаньян, слегка встревоженный оборотом, который принимал разговор, – и, поверьте мне, вы вполне можете положиться на ученость этих господ.

Оба черных человека опять поклонились.

– Напротив, – возразил Арамис, – ваше мнение будет для нас драгоценно. Речь идет вот о чем: господин настоятель полагает, что моя диссертация должна быть по преимуществу догматической и дидактической.

– Ваша диссертация! Так вы пишете диссертацию?

– Разумеется, – ответил иезуит. – Для испытания, предшествующего рукоположению в духовный сан, диссертация обязательна.

– Рукоположению! – закричал д'Артаньян, не поверивший тому, что ему сказала сначала трактирщица, а потом Базен. – Рукоположению!

И, остолбенев от изумления, он обвел взглядом сидевших перед ним людей.

– Итак... – продолжал Арамис, принимая в кресле такую изящную позу, словно он находился на утреннем приеме в спальне знатной дамы, и любуясь своей белой и пухлой, как у женщины, рукой, которую он поднял вверх, чтобы вызвать отлив крови, – итак, как вы уже слышали, д'Артаньян, господин настоятель хотел бы, чтобы моя диссертация была догматической, тогда как я предпочел бы, чтобы она была умозрительной. Вот почему господин настоятель предложил мне тему, которая еще никем не рассматривалась и которая – я вполне признаю это – представляет обширнейшее поле для истолкований: «Utraque manus in benedicendo clericis inferioribus necessaria est».

Д'Артаньян, чья эрудиция нам известна, выслушал эту цитату с таким же безмятежным видом, с каким он выслушал ту, которую ему привел г-н де Тревиль по поводу подарков, думая, что они получены молодым человеком от Бекингэма.

– ...что означает, – продолжал Арамис, желая облегчить ему задачу, – «Священнослужителям низшего сана необходимы для благословения обе руки».

– Превосходная тема! – вскричал иезуит.

– Превосходная и догматическая! – подтвердил священник, который был приблизительно так же силен в латыни, как д'Артаньян, и внимательно следил за иезуитом, чтобы иметь возможность ступать по его следу и как эхо повторять его слова.

Что касается д'Артаньяна, то восторги двух людей в черном оставили его совершенно равнодушным.

– Да, превосходная, prorsus admirabile, – продолжал Арамис, – но требующая глубокого изучения отцов церкви и священного писания. Между тем – и я смиренно признаюсь в этом перед учеными церковнослужителями – дежурства в ночном карауле и королевская служба заставили меня немного запустить занятия. Поэтому-то мне будет легче, facilius natans, взять тему по моему выбору, которая для этих трудных вопросов богословия явилась бы тем же, чем мораль является для метафизики и философии.

Д'Артаньян страшно скучал, кюре – тоже.

– Подумайте, какое вступление! – вскричал иезуит.

– Вступление, – повторил кюре, чтобы сказать что-нибудь.

– Quemadmodum inter coelorum immensitatem.

Арамис бросил взгляд в сторону д'Артаньяна и увидел, что его друг зевает с опасностью вывихнуть челюсти.

– Давайте говорить по-французски, отец мой, – сказал он иезуиту, – господин д'Артаньян сумеет тогда лучше оценить нашу беседу.

– Да, – подтвердил д'Артаньян, – я устал с дороги, и вся эта латынь ускользает от моего понимания.

– Хорошо, – сказал иезуит, несколько выбитый из колеи, в то время как кюре, вне себя от радости, бросил на д'Артаньяна благодарный взгляд. – Итак, посмотрим, что можно извлечь из этой глоссы. Моисей, служитель бога... он всего лишь служитель, поймите это... Моисей благословляет обеими руками. Когда евреи поражают своих врагов, он повелевает поддерживать ему обе руки – следовательно, он благословляет обеими руками. К тому же и в евангелии сказано «imponite manus», а не «manum» – «возложите руки», а не «руку».

– Возложите руки, – повторил кюре, делая соответствующий жест.

– А святому Петру, – продолжал иезуит, – наместниками коего являются папы, было сказано напротив: «porrige digitos» – «простри персты». Теперь понимаете?

– Конечно, – ответил Арамис, наслаждаясь беседой, – но это очень тонко.

– Персты! – повторил иезуит. – Святой Петр благословляет перстами. Следовательно, и папа тоже благословляет перстами. Сколькими же перстами он благословляет? Тремя: во имя отца, сына и святого духа.

Все перекрестились; д'Артаньян счел нужным последовать общему примеру.

– Папа – наместник святого Петра и воплощает в себе три божественные способности; остальные, ordines inferiores духовной иерархии, благословляют именем святых архангелов и ангелов. Самые же низшие церковнослужители, как, например, наши дьяконы и ризничие, благословляют кропилами, изображающими бесконечное число благословляющих перстов. Такова тема в упрощенном виде. Argumentum omni denudatum ornamento. Я сделал бы из нее два таких тома, как этот, – добавил иезуит.

И в порыве вдохновения он хлопнул ладонью по фолианту святого Иоанна Златоуста, под тяжестью которого прогибался стол.

Д'Артаньян содрогнулся.

– Разумеется, – начал Арамис, – я отдаю должное красотам такой темы, но в то же время сознаюсь, что считаю ее непосильной. Я выбрал другой текст. Скажите, милый д'Артаньян, нравится ли он вам: «Non inutile est desiderium in oblatione», то есть: «Некоторое сожаление приличествует тому, кто приносит жертву господу».

– Остановитесь! – вскричал иезуит. – Остановитесь, этот текст граничит с ересью! Почти такое же положение имеется в «Augustinus», книге ересиарха Янсения,[51] которая рано или поздно будет сожжена рукой палача. Берегитесь, мой юный друг, вы близки к лжеучению! Вы погубите себя, мой юный друг!

– Вы погубите себя, – повторил кюре, скорбно качая головой.

– Вы затронули тот пресловутый вопрос о свободе воли, который является дьявольским соблазном. Вы вплотную подошли к ереси пелагианцев и полупелагианцев.[52]

– Однако, преподобный отец... – начал было Арамис, слегка ошеломленный градом сыпавшихся на него аргументов.

– Как вы докажете, – прервал его иезуит, – что должно сожалеть о мире, когда приносишь себя в жертву господу? Выслушайте такую дилемму: бог есть бог, а мир есть дьявол. Сожалеть о мире – значит сожалеть о дьяволе, таково мое заключение.

– А также и мое, – сказал кюре.

– Помилосердствуйте! – опять заговорил Арамис.

– Desideras diabolum, несчастный! – вскричал иезуит.

– Он сожалеет о дьяволе! О, мой юный друг, не сожалейте о дьяволе, умоляю вас об этом! – простонал кюре.

Д'Артаньян чувствовал, что тупеет; ему казалось, что он находится в доме для умалишенных и что сейчас он тоже сойдет с ума, как уже сошли те, которые сидели перед ним. Но он вынужден был молчать, так как совершенно не понимал, о чем идет речь.

– Однако выслушайте же меня, – сказал Арамис вежливо, но уже с легким оттенком раздражения. – Я не говорю, что сожалею. Нет, я никогда не произнесу этих слов, ибо они не соответствуют духу истинной веры...

Иезуит возвел руки к небу, и кюре сделал то же.

– Но согласитесь по крайней мере, что не подобает приносить в жертву господу то, чем вы окончательно пресытились. Скажите, д'Артаньян, разве я не прав?

– Разумеется, правы, черт побери! – вскричал д'Артаньян.

Кюре и иезуит подскочили на стульях.

– Вот моя отправная точка – это силлогизм: мир не лишен прелести; я покидаю мир – следовательно, приношу жертву; в Писании же положительно сказано: «Принесите жертву господу».

– Это верно, – сказали противники.

– И потом... – продолжал Арамис, пощипывая ухо, чтобы оно покраснело, как прежде поднимал руки, чтобы они побелели, – и потом, я написал рондо на эту тему. Я показал его в прошлом году господину Вуатюру, и этот великий человек наговорил мне множество похвал.

– Рондо! – презрительно произнес иезуит.

– Рондо! – машинально повторил кюре.

– Прочитайте, прочитайте нам его! – вскричал д'Артаньян. – Это немного развлечет нас.

– Нет, ведь оно религиозного содержания, – ответил Арамис, – это богословие в стихах.

– Что за дьявольщина! – сказал д'Артаньян.

– Вот оно, – сказал Арамис с видом самым скромным, не лишенным, однако, легкого оттенка лицемерия.

Ты, что скорбишь, оплакивая грезы,

И что влачишь безрадостный удел,

Твоей тоске положится предел,

Когда творцу свои отдашь ты слезы,

Ты, что скорбишь.

Д'Артаньян и кюре были в полном восторге. Иезуит упорствовал в своем мнении:

– Остерегайтесь мирского духа в богословском слоге. Что говорит святой Августин? Severus sit clericorum sermo.

– Да, чтобы проповедь была понятна! – сказал кюре.

– Итак... – поспешил вмешаться иезуит, видя, что его приспешник заблудился, – итак, ваша диссертация понравится дамам, и это все. Она будет иметь такой же успех, как какая-нибудь защитительная речь господина Патрю.

– Дай-то бог! – с увлечением вскричал Арамис.

– Вот видите! – воскликнул иезуит. – Мир еще громко говорит в вас, говорит altissima voce. Вы еще мирянин, мой юный друг, и я трепещу: благодать может не оказать своего действия.

– Успокойтесь, преподобный отец, я отвечаю за себя.

– Мирская самонадеянность.

– Я знаю себя, отец мой, мое решение непоколебимо.

– Итак, вы упорно хотите продолжать работу над этой темой?

– Я чувствую себя призванным рассмотреть именно ее и никакую другую. Поэтому я продолжу работу и надеюсь, что завтра вы будете удовлетворены поправками, которые я внесу, согласно вашим указаниям.

– Работайте не спеша, – сказал кюре. – Мы оставляем вас в великолепном состоянии духа.

– Да, – сказал иезуит, – нива засеяна, и нам нечего опасаться, что часть семян упала на камень или рассеялась по дороге и что птицы небесные поклюют остальную часть, aves coeli comederunt illam.

«Поскорей бы чума забрала тебя вместе с твоей латынью!» – подумал д'Артаньян, чувствуя, что совершенно изнемогает.

– Прощайте, сын мой, – сказал кюре, – до завтра.

– До завтра, отважный юноша, – сказал иезуит. – Вы обещаете стать одним из светочей церкви. Да не допустит небо, чтобы этот светоч обратился в пожирающее пламя!

Д'Артаньян, который уже целый час от нетерпения грыз ногти, теперь принялся грызть пальцы.

Оба человека в черных рясах встали, поклонились Арамису и д'Артаньяну и направились к двери. Базен, все время стоявший тут же и с благочестивым ликованием слушавший весь этот ученый спор, устремился к ним навстречу, взял молитвенник священника, требник иезуита и почтительно пошел вперед, пролагая им путь.

Арамис, провожая их, вместе с ними спустился по лестнице, но тотчас поднялся к д'Артаньяну, который все еще был в каком-то полусне.

Добавить к этому нечего.

Разве что заметим, что биполярные тенденции расширения электорального пространства сегментируют доминантность глобального лидеорства, трансформируя его фрагментарность в диспозицию социокультурных предпочтений маргинальных страт..