Приводим тексты трех выступлений участников конференции, состоявшейся в сентябре 2009 года в фонде "Либеральная миссия".

Алексей Гражданкин, социолог, заместитель директора Левада-центра: «Большинству россиян ни свобода, ни демократия не нужны»

Можно услышать, что нашей стране для демократии нет экономических оснований. Не работая в этой сфере, не могу с уверенностью утверждать, что это верно - но со своей стороны хочу сказать, что в России, похоже, нет и социально-культурных условий для демократии. У нас - совсем другое общество, чем на Западе. Хорошо это или плохо - другой вопрос, но факт остается фактом. На этом вопросе сталкивались западники и славянофилы, споря о том, надо ли тянуть Россию в Европу, или в этом нет никакой нужды в силу того, что Россия является самобытным и самодостаточным образованием. Но и те и другие признавали, что в России существует особый жизненный уклад, иная система ценностей, особые формы отношений между людьми.

Ключевой момент в этом для меня - это место, которое занимает в здешней системе ценностей ценность свободной личности. И мне кажется, что эта ценность для основной массы населения России практически отсутствует. Поэтому, собственно, и не поворачивается язык говорить о нем как о российских гражданах, т.е. как об обществе свободных дееспособных субъектов, а только как о населении: аморфном, безвольном, а потому и подневольном антропоморфном образовании, измеряемом не личностями/фигурами различного масштаба, а «по массе». Или, в лучшем случае, как о народе, в отношении которого можно говорить о субъектности и дееспособности, но совершенно не обязательно – об индивидуальности, личности. Эту ценность можно обнаружить среди элит - обслуживающих власть, или противостоящих власти, – но если говорить обо всем социуме, то идея свободной личности в России не очень популярна. А демократия - это система отношений, которая позволяет свободным равноправным людям коммуницировать, выстраивать между собой какие-то отношения, договариваться о развитии этих отношений. В России же отношения строятся по иному принципу, здесь нет взаимодействия равноправных людей, здесь есть государь/вождь, слуги государевы и население/народ, идущее за вождем. В России нет лидеров/героев. Россия - это не страна героев, Россия - это народ, который идет за вождями.

Такая конструкция веками укреплялась, поддерживалась, эксплуатировалась властью.

Населению России в основной массе неважно, свободное оно или несвободное. По большому счёту, это не проблематизируется, и ущемление свободы не воспринимается как нечто катастрофическое. Так, в нашей стране сидело, сидит, и будет сидеть в тюрьмах ещё очень много народу, но это лишение свободы не воспринимается как очень серьезная травма. По крайней мере – лишать себя жизни, чтобы не дать лишить себя свободы, отваживаются очень немногие. Все общественные институты, существовавшие в советские времена, тоже были репрессивными. Будь то армия или школа - везде насилие над личностью, которое воспринимается здесь как имманентное свойство этих институтов, и никого особенно не смущает.

Перспективы свободы не вдохновляют, отсутствие свободы не унижает. Нет ценности свободы, и нет антиценности отсутствия свободы.

С отсутствием свободы связано и отсутствие ответственности. Не может человек несвободный быть ответственным ни за себя, ни за происходящее. Поэтому с такой простотой вся ответственность принятия решений за наши обстоятельства жизни делегируется власти. А власть, в свою очередь, сама эксплуатирует символы государства и монополизирует право выступать от его имени, от имени интересов населения/народа. И население ей это право (за которым опять же не видит существенной ценности) отдает.

Эту безответственность, отсутствие потребности в свободе и готовность делегировать полноту свободы и ответственности можно трактовать и как «монархические установки», и как «единство партии и народа» - как кому заблагорассудится. А в основе этого – сделка, основанная на массовой установке населения: мы занимаемся своими делами, а управлять, принимать решения о том, как всё должно быть – это проблема власти. Если эта самая власть управляет и хорошо кормит, обеспечивает минимальный уровень, значит, власть управляет нормально; если жрать становится нечего или горячую воду отключают, значит, плохо. Убирается этот раздражающий стимул, и опять нормально, можно жить и поддерживать политику партии и правительства.

Причём поскольку нет своих собственных интересов помимо сохранения собственного существования, то никаких целей и не ставится. Нет интересов – значит нет стремления подняться над толпой, над индивидуальным существованием, продвинуться вперёд, добиться чего-нибудь. В массе своей интереса к этому нет, люди в большинстве своем вполне удовлетворяются тем уровнем жизни, который есть, т.е., уровень индивидуальных притязаний крайне низок.

Конечно, случалось и другое. После того как открывалось очередное окно в Европу и в той мере, в какой оно открывалось, детей боярских порой взашей гнали, чуть ли не пороли, чтобы они приобщались к европейским ценностям, наступала фаза эрозия этого сознания. Но неизменно окно опять закрывалось, и гомеостазис восстанавливался, и тех людей, которые чего-то лишнего нахватались, «космополитов безродных», система начинала выдавливать при полном одобрении большинства. Не нужны они здесь никому, эти люди с демократическими настроениями, ценностями. Они являются для основной массы общества лишними, чужими по своему ценностному устройству, подозрительными в этом отношении.

Демократические ценности – это ощущение личной свободы, личного достоинства, требование признания и защиты этого личного достоинства. Эти ценности есть фундамент, предпосылки демократического строя. Демократия возможна среди свободных, ответственных, уважающих себя людей. Только в обществе, состоящем из таких индивидуумов, возможны демократические отношения и работают демократические механизмы.

А как, например, дело обстоит на Кавказе? Если старейшина, самый авторитетный человек в ауле скажет: «надо голосовать так», то люди потом себе спокойно идут и без сомнений так и голосуют. Мы от этого аула, конечно, несколько ушли на Запад, но не очень далеко. Если на избирательный участок людей можно привезти автобусом, и руководитель, такой же авторитетный человек, скажет: надо, то «комсомол ответил: есть!», т.е., люди пойдут и отдадут свой голос тому, кому надо: «в интересах государства» или этого авторитета, потому что где кончается государство и начинается авторитет – не разобрать.

Такой довольно замкнутый и цельный комплекс общественных представлений и способов поведения основан на том, что ценностью является не личность, не индивид, а семья, народ, нация в целом. Когда мы смотрим голливудское кино, немного чуждо и диковато: как это так - дети уходят из семьи, старики заканчивают свои дни в домах престарелых, пусть очень благоустроенных, но как это - без родственных, семейных связей? Для нашего человека это кажется дико: важны семья, благополучие детей, почитание предков, все это немножко важней, чем то, что мы суть сами по себе. Это подкрепляется православной моралью. Восточное христианство отличается от западного, даже от католицизма, не говоря уже о протестантских конфессиях, где велика ценность личного успеха в жизни. Восточное мистическое христианство, православие, уводит человека из реального мира. В православной модели человек знает, что ему в этом мире отведено место весьма скромное. Этот мир является преходящим, стремиться здесь к успеху мало что неосмысленно, но порой противоречит основным человеческим ценностям.

Если ты достигнешь успеха, то тебя это внутренне, духовно не поднимает. Делай, что хочешь, но ты в этом отношении свободен, свободен от этого мира, и совсем в ином порядке выстраиваются и ценности, и понимание достойной жизни.

Существует, конечно, некоторая динамика в этой системе ценностей. Но всё происходит очень медленно, это как скалы - если тысячелетия ветер дует, в конце концов что-то из них выдувается, но для этого нужны тысячелетия. Английская демократия - как английский газон, надо стричь много сотен лет для того, чтобы что-то оформилось. То же самое и здесь: если находиться в прямом соседстве с западной культурой, с западными ценностями очень долгое время, если окно в Европу – уже не форточка, которую время от времени открывают/закрывают, а открыто постоянно, то через несколько поколений что-то начнет меняться. Но этот процесс меряется поколениями, а не то что: занавес подняли - и пожалуйста.

В периоды «потепления» и открытия границ, прихода к власти элит, которые в большей степени ориентированы на Запад и начинают профилировать медиа-среду, культурную среду, наступает некоторые сомнения в традиционных для нашего общества ценностях, молодежь играет в какие-то иные ценности. Но потом, по мере смены жизненных, семейных ролей, у нее появляются дети, потом внуки, эта бывшая молодежь погружается в царство семьи, и семейные, родовые ценности, во многом противоречащие ценностям индивида, личности, начинают говорить в них всё громче и громче, и игры заканчиваются.

И те, кому сейчас немного за двадцать и которые все такие прогрессивные, когда им будет на двадцать лет больше, возможно, будут отличаться от своих отцов, но они больше будут походить на них, чем отличаться, поскольку каждому возрасту свое время, каждому возрасту – своя система ценностей.

Повторяю: наша система человеческих отношений построена на иных, чем в странах Запада, ценностях: не на ценности успеха, индивидуальной свободы, самореализации, а на поддержании гомеостазиса внутри рода, нации, дружеского круга, семьи, - все это оказывается значительно важнее индивидуального «прорыва». У каждого свой индивидуальный диапазон, но в целом на огромной Восточно-Европейской равнине основной части населения свойственно такое представление о мире.

Поговорим о культуре. Главным искусством для народа уже почти сто лет, конечно, является кино. И когда показывают, как один американский солдат в одиночку выигрывает мировую войну, нашему человеку немного смешно: он понимает, что войну выиграл не человек, выиграл народ, масса. У нас нет ценности человека самого по себе. Человек приходит в эту жизнь и уходит, это может быть печально, но не это важно. Главное – чтобы выживал, продолжал существование род. Итак, с одной стороны, «Терминатор», «Звездные войны», когда главную роль играет отдельный герой, а с другой – отечественное кино, где люди есть не более чем часть исторического процесса. И последнее воспринимается естественно, а киношные «герои» выглядят искусственно. Хотя дети в них играют, детям нравится примеривать на себя костюмы героев. А когда в свое время, следуя системе социальных ролей, включаются в реальные отношения, то понимают, что всё сложнее, и один человек, человек сам по себе в них ничего решает.

И ещё к вопросу о размывании стены. Молодёжь, хотя она скорее похожа на своих отцов, чем непохожа, оно она всё-таки несколько иная. Если рядом открытое окно, то в него начинает что-то надувать, и ценности начинают несколько меняться. Для того, чтобы накопилась критическая масса изменений, которая может привести к значимым политическим последствиям, надо обеспечить, чтобы это окно было открыто постоянно, чтобы коммуникация с Западом не прерывалась, чтобы не было конфликтов. И тем людям, которые в это время нами правят и пользуются благами того, что электорат готов им делегировать всю полноту принятия решений, надо не давать возможности здешнюю систему укреплять, закрывая время от времени форточку и нагнетая то, что нагнетается, когда форточка закрыта. Надо поддерживать открытость миру, и тогда мир сюда придёт потихонечку: через западную культуру, через возможности прямых контактов с людьми иной цивилизации.

А в «тяжёлую годину», в период кризиса, обострения отношений, когда вокруг нашей страны – одни враги, эти наши родовые ценности, эти ресурсы, батарейки, от которых питается наша система, только подзаряжаются. Любой кризис работает на укрепление этой системы. Конечно, если будут уж очень тяжелые времена, то она может лопнуть, но пока идёт просто напряжение, власть получает гораздо больший ресурс.

Можно вспомнить Вторую мировую, когда вся прогрессивная общественность, подавляющее большинство русских, бежавших от большевиков, в общем поддержали Сталина и Россию в борьбе с мировым злом. Они не остались в нейтральной позиции, что можно было в принципе, но не выдержали: в тяжелую годину, в период испытаний народ сплачивается вокруг своих вождей, так устроено здешнее общественное сознание.

Поэтому не надо доводить до тяжелых испытаний, в той мере, в какой это возможно, не надо представлять ситуацию как кризисную, как проблемную, как столкновение, чтобы не давать власти возможности «окуклить» нас идеологемами для внутреннего потребления. Очень хорошо, когда наши лидеры катаются на лыжах в Швейцарии, не надо, чтобы они все строем катались в Сочи. Пока они катаются в Швейцарии, пока они заинтересованы, чтобы они и их дети могли свободно пересекать границы, до тех пор форточка будет открыта и до тех пор будет какой-то воздух сюда поступать.

Итак, у основной части населения нет интересов, связанных с увеличением свободы, связанной с ней ответственности, следующей из свободы и ответственности демократии и т.д. А если говорить об элитах, то у них есть интерес. Хотя очень часто этот интерес имеет исторические временные границы - пока эта элита не доходит до власти. А дальше наступают самые интересные события - она в большинстве своем перерождается. У Стругацких в "Обитаемом острове" как раз показывается, что, в конце концов, элиты эту властную систему и питают. И тут они, действуя с самыми разными намерениями, порой стремясь оказать благотворное влияние на жизнь страны, все равно в конце концов начинают обслуживать интересы власти и сами становятся частью этой системы.

Я имею в виду под элитами группы, которые борются за увеличение своего влияния на другие группы. Но как только они попадают во власть, сразу происходит щелчок, и они тогда начинают работать не на преобразование и изменение этой системы, а на ее сохранение. Более того, вполне разумно мотивируя, почему они это делают.

Вспомним: начались у нас в стране экономические реформы, а потом, через несколько месяцев, начали поминать Пиночета, что хорошо бы все эти экономические реформы осуществлять при таком жестком политическом режиме. Реально все эти экономические реформы идут и сейчас, как было задумано в начале 90-х: происходит монетизация льгот, реформа армии, все, что было намечено, потихонечку, без демократических лозунгов, без всякой связи с ними реализуется. Мне кажется, что те, кто задумал эти реформы и не смог провести их самостоятельно, пойдя на определенный союз с властью, обеспечили их продвижение.

Говорят о среднем классе, которому, мол, без демократии жизнь не в жизнь. Но исследования, которые проводятся в России по среднему классу, дают такой результат: здешний средний класс есть плоть от плоти основной массы российского общества - теми же штампами думает, теми же интересами руководствуется, просто имеет несколько иные возможности и не хочет их терять. Люди, его составляющие, сами в западных университетах не учились, хотя их дети учились или учатся - это считается полезным.

У них самих не происходит никакого конфликта национальной системы ценностей, о которой мы говорили ранее, с их интересами, потому что их ценностная система уже создана, она уже оформилась и затвердела. Их дети до поры до времени находятся в ситуации некоторого конфликта ценностей и интересов – но затем возвращаются в семью, чтобы её обслуживать, и здешняя ценностная система в конце концов топит то, что у них в голове успело появиться.

Иначе говоря, подавляющее большинство возвращается на родину, в семью, со сменой ролей на местные. Если человек не возвращается, то в этом отношении становится уже вне этого общества, а если возвращается, то должен встраиваться в здешнюю систему отношений, связей, должен общаться со здешними людьми, разделяющими здешние ценности. Конечно, он может остаться «внутренним эмигрантом», но тогда полностью реализовать себя он просто здесь не в состоянии.

И в конце концов любой человек, уходя от ценностного конфликта, неизбежно в большинстве случаев принимает те условия, которые диктует ему окружение. Он стремится вести себя достойно, не делать и не говорить особых пакостей без необходимости, но вырваться за эти рамки могут очень немногие.


Вячеслав Бахмин: Ненастоящие выборы - симуляция демократии

Для того чтобы выборы являлись реальным механизмом демократии, нужно немало дополнительных условий. Во всяком случае нужно, чтобы выборы были свободны, сознательны, чтобы выборы были среди людей, которые более или менее понимают, кого и зачем они выбирают, и осознают, что от них что-то зависит. В выборах, как в венце демократии или как в проявлении одного из институтов демократии, должны участвовать сознательные граждане, которые понимают, что они делают.

Отсюда сразу следует: как только это не граждане, а некоторое население, масса, которой можно манипулировать, которое находится в монополизированном информационном пространстве, то это уже не демократические выборы, это лишь некая процедура. Это даже не волеизъявление народа, потому что у такого народа и особой воли нету, которую ему следует изъявить. Это просто процедура, технологизированная, хорошо продуманная, с практически предсказуемым результатом, что не раз нам демонстрировали. Процедура, вписанная в определенные рамки, где как бы все формальные вещи присутствуют: конкуренция между партиями, борьба между кандидатами, выступления по телевизору (час тишины) - все формальные признаки присутствуют, отсутствует только одно - нету граждан, которые участвуют в этом выборе, а значит и выборов реальных нет.

Не зря международные наблюдатели, понимая, что формально у нас все элементы вроде бы соблюдены, не признают выборы достаточно демократичными, и понятно почему.

Во-первых, выборы в стране, в которой не существует реальной свободы СМИ, - это уже нонсенс.

Во-вторых, все же понимают, что у нас нет настоящего, сильного гражданского общества, у нас нет настоящих партийных структур, которые отражали бы интересы определенных групп населения и которые рождались бы в конкурентной борьбе за электорат. Пока мы имеем на сцене искусственно сконструированные образования, формально похожие на реальные, но это лишь муляжи, играющие определенную роль.

И самое главное – выборы происходят при полном равнодушии большинства населения. Часть населения ходит на выборы по привычке, просто со старых времен, часть - под давлением административного ресурса, и они идут туда не для того, чтобы повлиять на ситуацию в стране, поскольку 90% из них не верят в то, что от них в стране что-то зависит.

Сейчас я говорю не как социолог, который оперирует результатами опросов, статистическими данными и прочее. Я сейчас говорю как своего рода эксперт, который об этом много думал, который общался с большим количеством других экспертов, читал немало статей, видел разные опросы, беседовал с конкретными гражданами. Я более или менее освоил это информационное поле, и у меня таким образом сложилась своя модель ситуации, которую я попытаюсь связно изложить.

Так вот, главное - у человека нет веры в то, что он сам может что-то поменять в сложившейся системе. Он может быть даже и не против самой системы, в какой-то степени она его даже устраивает, но если у него и появляется какое-то желание что-то поменять, он понимает, что сделать ничего не сможет, потому что так устроена эта машина. И когда люди идут на наши выборы, они хорошо понимают, насколько ими манипулируют и вполне готовы играть в эту игру, потому что другой нет. Даже если они не пойдут, все равно будет так же, они это тоже знают, а если пойдут, глядишь - раньше у нас можно было купить какой-нибудь дефицит во время выборов, а тут можно посмотреть бесплатный концерт, а в некоторых регионах тебе какие-то талоны на что-то дадут, т.е. есть отработаны определенные завлекаловки, формируется мотивация к участию. И люди не считают подобную игру слишком вредной для себя, она такая, какая есть, и пока они не видят ей альтернативы.

Но главное, что я хочу сказать, что формально правильные выборы - это не показатель демократичности. Мы знаем, что есть выборы в Иране, Ираке, Афганистане, но сказать, что все это демократические страны, нельзя. Правильно говорят, что выборы - это конечная точка демократического процесса, потому что на том уровне, когда сам демократический процесс уже произошел, эти механизмы начинают нормальным образом работать, воспроизводить демократическую систему и в какой-то степени ее охранять.

В.В.Петухов, зав.отделом анализа динамики массового сознания, Институт социологии РАН: «Россияне понимают демократию иначе, чем либеральные политики и эксперты, но идея «закручивания гаек» их не вдохновляет»

Сначала я хотел бы пару слов сказать по поводу публикаций Гражданкина и Климовой. При внимательном прочтении статей у меня сложилось впечатление, что каждый отчасти прав. Хотя мне ближе позиция Климовой. В статье Гражданкина много справедливых оценок, но, на мой взгляд, неоднозначное отношение россиян к ценностям демократии, он, как многие его коллеги по Левада-центру (достаточно вспомнить недавний спор на радио «Свобода» Л.Седова и И.Клямкина), объясняет очень просто - неизменной природой «советско-российского» человека, его либо невосприимчивостью к этим ценностям, либо их отторжением. Между тем, исследования последних лет свидетельствуют, что ситуация далеко не так одномерна и безысходна.

Во-первых, российское общество за последние 20 лет заметно изменилось. Причем эти изменения затронули не только экономику и политику, но и образ жизни значительных слоев населения, их восприятие окружающей реальности. Мы сегодня совершенно иначе работаем, отдыхаем, общаемся, воспитываем детей, а главное – иначе думаем.

Новые экономические и социальные реалии для подавляющего числа наших сограждан – это уже обыденность, часть повседневной жизни, а не нечто экстраординарное, требующее какой-то особой «адаптации. В 2009 г. лишь каждый десятый заявляет о том, что не смог к ним приспособиться, в то время как 10 лет назад - каждый второй (В настоящем материале использованы результаты всероссийских социологических исследований Институт социологии РАН,других социологических центров.). Здесь я полностью согласен с Т. Кутковец и И. Клямкиным: вектор развития российского общества, вопреки распространенному мнению, направлен в сторону, противоположную традиционализму. А представления о «народе-овоще», состоящем из инертных, пассивных и ленивых людей, неспособных на самостоятельную и ответственную инициативу, - миф (Кутковец Т., Клямкин И. Нормальные люди в ненормальной стране // Вниз по вертикали. Первая четырехлетка Путина глазами либералов. М., 2005. С. 51-52.).

Во-вторых, изменились и многие мировоззренческие установки россиян. Двадцать пять лет назад, на начальном этапе перестройки, советские люди видели в переходе к демократии надежду на выход из того тупика, в котором оказалась страна. Демократия в их тогдашних представлениях - это справедливо организованное общество, надежда на лучшую жизнь. В каком-то смысле эта идея заместила в массовом сознании идею коммунизма.

Понятно, что подобного рода представления не могли не разойтись с реальностью. И, тем не менее, и сегодня каждый второй опрошенный (51%) продолжает считать, что демократия - наилучшая форма организации общественной жизни. Противоположной точки зрения - что лучше жесткая организация и единоначалие, придерживается чуть более трети (35%). Несмотря на негативизм в отношении ельцинской эпохи, респонденты со знаком плюс оценивают процессы демократизации общественной и политической жизни начала 90-х годов: выборность органов власти, свободу передвижения, свободу слова и печати, свободу предпринимательства и т.п.

В то же время жизнь существенно скорректировала представления россиян о демократии. Многие политические права и свободы переместились на периферию общественного внимания и воспринимаются как ценности второго, третьего ряда. В первую очередь это, к сожалению, относится к такому ключевому институту представительной демократии, как выборы. Именно этим «массовый» взгляд на демократию отличается от доктринально-элитистского, присущего многим политикам и интеллектуалам, по-прежнему настаивающим на приоритетности развития ее классической модели, локализованной главным образом сферой политики и выборных процедур.

У наших сограждан, с одной стороны, более широкий, а с другой - более приземленный подход. В их представлениях демократия - это, прежде всего, работающая система, ориентированная на идею общего блага, эффективность которой определяется степенью влияния демократических институтов на политику властей, динамикой уровня и качества жизни, социальной защищенностью граждан, незначительными масштабами коррупции, реальным обеспечением личных и коллективных прав и свобод граждан. Проще говоря, россиянам нужна «демократия на каждый день», которая обеспечивала бы законность и правопорядок, а также возможность честно жить и честно зарабатывать. А с этим, как известно, большая «напряженка».

Отсюда и отношение к российской версии демократии, которое можно охарактеризовать как «благожелательный скептицизм». Лишь 15% опрошенных полагает, что в нашей стране утвердилась такая демократия, которая полностью отвечает их представлениям о том, какой она должна быть. Впрочем, недовольство есть не только в России, но и в странах, демократическое устройство которых ни у кого сомнения не вызывает. Недавно проведенный в Германии опрос общественного мнения показал, что 45% немцев недовольны тем, как в их стране функционируют демократические институты. А на востоке Германии, среди жителей бывшей ГДР, их еще больше – 58%. Это примерно столько же, сколько и в России (55%). То есть прикладной, инструментальный подход к демократии превалирует над ценностным практически повсеместно - может быть, за исключением США. В нашей же стране демократия ещё и утвердиться не успела, а либеральная и демократическая риторика сегодня уже никого не вдохновляет, впрочем, как и коммунистическая, националистическая и всякая прочая.

Это вовсе не означает, что желаемая модель демократии исключительно материалистична, что в ней нет места ценностям свободы. Когда говорят, что россияне променяли свободу на безопасность, на «сытую жизнь», то это - правда и неправда одновременно.

Правда в том, что права и свободы россиянам были фактически дарованы и уже в силу этого у них нет бережного, идеалистического (в хорошем смысле) отношения к ним, как у тех же американцев.

Нельзя не видеть и того, что за последние годы резко усилились конформистские настроения, особенно среди молодой активной части населения, того самого среднего класса, на который возлагалось столько надежд. Современная Россия – это классическое «общество риска», где появившиеся возможности для самореализации причудливым образом сочетаются со страхом, ощущением несправедливости и т.п. Отсюда и спайка в сознании многих россиян идей свободы, безопасности и материального достатка в надежде на такой социальный порядок, который бы обеспечивал и то, и другое, и третье.

Неправда же состоит в том, что эта спайка вовсе не тождественна требованиям «закручивания гаек», как об этом говорят многие. Так, сразу после Беслана мы своим респондентам задали вопрос: «Какие, на ваш взгляд, права и свободы можно временно ограничить во имя обеспечения общественной безопасности?» Лишь 22% против 63% «проголосовали» за отмену на ближайшие годы всех выборов; 24% против 66% - за запрет забастовок и массовых выступлений; 26% против 61% - за введение чрезвычайного положения; 32% против 43% - за приостановку деятельности оппозиционных политических объединений. Конечно, не потому, что россияне так уж дорожат выборами и симпатизируют оппозиции. Просто есть понимание (возможно, интуитивное), что любая «чрезвычайщина» в еще большей степени развяжет руки нашей бюрократии.

А это воспринимается крайне болезненно, поскольку для нас – главное не политические свободы, а свобода частной жизни, свобода от опеки и вмешательства в нее государства. Россияне получили то, чего были лишены на протяжении многих десятилетий - свободу строить свою жизнь так, как хотят. Где работать, как работать, где жить, куда ездить отдыхать, с кем дружить, о чем говорить, какие фильмы смотреть, участвовать или нет в политической жизни – все это им представляется чрезвычайно важным. И уж если говорить о негласном договоре между властью и обществом, то его суть можно определить формулой «вы нас не трогайте, и мы вас трогать не будем».

Кстати, этот договор, по мнению писателя Д. Быкова, является одним из способов самозащиты общества, когда культура, наука, интеллект нации, развиваясь и усложняясь, неизбежно входят в противоречие с косной, неизменной, да и неизменяемой политической системой. Она может быть light, soft, но, по сути, не меняется. Поскольку очередного катаклизма Россия может попросту не потянуть, нация сама отрегулировала и предписала себе половинчатое, летаргическое состояние, которое является единственной гарантией от социального взрыва (Д. Быков. Почему сейчас мы не удивляем мир как раньше? Комсомольская правда, 23 июня 2009г.).

Это спорная мысль, но здесь верно схвачено то, что российская апатия и некоторая отстраненность большей части населения от происходящих в стране процессов - очень сложный, многослойный и многоаспектный феномен, вызванный отнюдь не вековой рабской зависимостью народа от властей или посттоталитарной травмой. К тому же наблюдения за последними тенденциями свидетельствуют, что некоторые группы и слои, вероятно, под влиянием кризиса, начинают выходить из «летаргического» состояния.

Можно ли ускорить этот процесс?

Тут есть несколько путей. Во-первых, нахождение точек соприкосновения между экспертным восприятием демократии и «массовым». В этом плане мне страшно не понравилось, когда на последних выборах "Союз правых сил", пытавшийся, пусть и неуклюже, защищать пенсионеров, просто заклевали: какие они либералы, какое они имеют право заступаться за пенсионеров? Еще надумают защищать наемных рабочих. Это безобразие! Этого не может быть! Для этого коммунисты есть! Но если рассуждать в этой парадигме, что социальные права пускай защищают коммунисты, а мы будем бороться только за политические свободы, то, конечно, никогда ничего не получится. Социальное измерение демократии так же важно, как политическое, и опыт развитых стран Европы, которые даже в условиях кризиса не спешат отказываться от «государства всеобщего благоденствия», наглядно об этом свидетельствует.

Вторая фундаментальная проблема российской демократии, впрочем, как и демократии любой страны, - это нахождение механизмов перевода частно-эгоистических интересов на язык общезначимых проблем. У нас этому до последнего времени не уделялось внимания. На практике по ведомству демократии у нас сегодня проходит: первый сектор - сфера политики, политических отношений и выборных процедур, а также третий сектор - гражданское общество и какие-то общественные институты. Что же касается второго, корпоративного сектора и рынка труда, то они как бы выведены из «демократического оборота». Между тем, Запад знает массу примеров «соучастия», когда акционерами крупных компаний являются миллионы граждан, а главное – там накоплен огромный опыт правовых, политических форм воздействия на экспансионизм крупного бизнеса, посредством легальных демократических институтов, начиная от профсоюзов, заканчивая СМИ и парламентами. У нас пока еще этого нет.

В этих условиях задачей первостепенной важности является снятие негатива, который накопился в отношениях между крупным бизнесом и обществом. Прямое участие бизнеса в политической жизни уже доказало свою неэффективность. Но также ничего хорошего не сулит его замыкание на корпоративных, узкогрупповых интересах. Наиболее перспективным представляется переключение внимания российских «магнатов» на задачу приращения человеческого и социального капитала, существенное повышение вложений в развитие образования, науки, здравоохранения, экологии.

Третье, что мне кажется существенным, это - «перезагрузка» существующих политических и общественных институтов. Мы сталкиваемся с ситуацией, когда многие традиционные институты демонстрируют свою неэффективность не только потому, что они подконтрольны властям, но и в силу того, что они, по мнению очень многих специалистов, отжили свой век. Это в первую очередь относится к профсоюзам и политическим партиям. Они были хороши тогда, когда не было современных средств коммуникации, а сейчас крайне неповоротливы, неуклюжи, не успевают за событиями, да особо и не стремятся, решая какие-то свои локальные задачи.

Эта «перезагрузка» должна идти, прежде всего, через «демократию участия», через формы общественной самоорганизации, через гражданские институты, НКО, органы местного самоуправления. Омертвелость партийной и профсоюзной жизни, как это ни парадоксально, может принести определенную пользу, сформировав запрос на иные, ранее невостребованные обществом, институты. Например, весной 2009 г. острее, чем обычно, проходили местные и муниципальные выборы, в ряде случаев они развивались не по заранее написанному сценарию.

Очень перспективной формой общественного участия являются также движения «одного требования», получившие развитие в последние годы. Речь идет о движениях автомобилистов, обманутых пайщиков и дольщиков жилищных пирамид и т.п., которые, с одной стороны, спонтанны, а с другой - очень организованы и эффективны. Такие формы, в отличие от «большой политики», не требуют каких-то существенных затрат (временных, материальных, организационных) и поэтому востребованы, прежде всего, активной дееспособной частью общества. Решая какие-то конкретные социальные и материальные проблемы людей, они одновременно стимулируют их к общению, создают предпосылки для формирования групповой идентичности в рамках локальных сообществ с перспективой выхода на более широкие социальные и общественные институты.

Пока уровень солидаризма, реальной включенности россиян в различные сети социального взаимодействия, невысок. Тем не менее, общество подошло к такому рубежу, когда оно либо окончательно согласится с существующим порядком вещей, либо люди начнут искать пути и способы более активного влияния на окружающую их жизнь. Исследования последнего времени свидетельствуют, что время выбора не за горами.

Все материалы дискуссии - "Нужна ли россиянам демократия?"

а также Г..Любарский - "Блоггеры о демократии"