LE FRONT POPULAIRE
НАРОДНЫЙ ФРОНТ ВО ФРАНЦИИ

 


В лагере Вальдаон в 1916 году перед новой отправкой на фронт

Жак Дюкло - первый слева

 
   
   
   

 

Вперед, сыны отечества! День славы настает... (Из "Марсельезы")



Жак Дюкло "Мемуары"

Жак Дюкло - один из видных деятелей компартии Франции, вступивший в нее в 1920 году, был в течение 48 лет членом ЦК партии, неоднократно избирался депутатом парламента, сидел в тюрьме, работал в подполье. а в 1969 году был кандидатом ФКП на президентских выборах.

Его мемуары (в 6 томах) были изданы во Франции в 1968-1972 г.г., а в СССР в 1974 и 1985 г.г. - в трех томах. Материалы для советского издания были отобраны самим автором.
Сейчас мы приводим три главы из первого тома мемуаров - "В рядах коммунистической партии" (об образовании ФКП, выборах в парламент, аресте Дюкло, его поездке в СССР), "Три года в подполье" и "Перед лицом фашизма".

Мы опускаем период юности, первой мировой войны, во время которой Дюкло попал в плен к немцам, пытался бежать, был пойман. А в ноябре 1918 года в Германии произошла революция и французские пленные стали возвращаться домой.


На фронте под Реймсом в 1917 г.
Жак Дюкло - первый слева


Свой рассказ о войне Дюкло завершает так:

" Итак, война закончилась, я вернулся в родные места, но оставался еще на военной службе. По истечении месячного отпуска, то есть в начале января 1919 г ., я явился на сборный пункт 12-го пехотного полка в Тарбе и вместе с другими бывшими военнопленными и ранеными попал под начало к унтер-офицеру, который, будучи ранен в 1914 г ., после того как пробыл на фронте всего лишь несколько дней, любил проявлять свою власть, обращаясь с нами как с новобранцами.

Однако я довольно скоро избавился от этого самодура, так как был зачислен в нестроевую роту в качестве секретаря капитана, начальника демобилизационного сборного пункта 12-го пехотного полка".


В рядах Коммунистической партии

Я продолжал заниматься демобилизацией солдат. Уже в начале сентября стали демобилизовывать лиц из контингентов, призванных незадолго до меня. Подходила моя очередь, и 19 сентября 1919 г. я вернулся к гражданской жизни. Несколько дней я провел дома, а затем отправился в Париж, куда приехал в начале октября.

Я поступил на работу к хозяину кондитерской на площади Лафайета, у которого работал до войны. И сразу же заметил, что теперь строго придерживаются восьмичасового рабочего дня. Это происходило не потому, что соблюдение законов стало священным и нерушимым правилом для хозяев; они просто боялись отпора вернувшихся из армии рабочих.

Приехав в Париж, я снова снял свою прежнюю комнату на улице Птит-Экюри, пустовавшую на протяжении всей войны. Мой брат все еще находился в Валь-де-Грас, но уже не подчинялся военной дисциплине, ибо его контингент демобилизовали. Его продолжали лечить в военном госпитале как гражданское лицо до назначения пенсии.

Вскоре после приезда в Париж я вступил в Республиканскую ассоциацию бывших фронтовиков. В свое время меня глубоко взволновало чтение романа «Огонь», и я решил стать членом Ассоциации бывших фронтовиков, генеральным секретарем которой был автор романа Анри Барбюс. Мой брат Жан вступил в ассоциацию в тот же день, что и я.

Жак Дюкло (на втором плане слева)
с матерью и двумя братьями
в 1919 г. после демобилизации


Кампания за освобождение участников восстания на Черном море

1920 год начался для французского рабочего движения мощной кампанией за освобождение участников восстания на Черном море, подвергшихся жестоким репрессиям.

В своем номере от 19 февраля боевой еженедельник «Ваг», директором которого был депутат-кинталец* Пьер Бризон, напечатал рассказ о событиях, имевших место в 1919 г . в Одессе.

* По названию конференции в Кинтале (Швейцария), происходившей 24 — 30 апреля 1916 г . На этой конференции, последовавшей за конференцией в Циммервальде (5—8 сентября 1915 г.), собрались социалисты из разных стран с целью организации борьбы против империалистической войны и политики «священного единения», в которой погрязли социалистические партии, за исключением большевиков и Болгарской рабочей социал-демократической партии (тесных социалистов). Французскими делегатами были социалисты: депутат от Воклюза Александр Блан, депутат от Изера Раффен-Дюжан и депутат от Алье Пьер Бризон. С Бризоном Ленин, боровшийся против оборонческой политики социалистических партий, вступил в полемику, ибо тот просто-напросто призывал к быстрому заключению мира.

«В апреле 1919 г . броненосец «Франс» был якобы направлен в Константинополь, а в действительности — в Одессу, чтобы соединиться с теми кораблями эскадры, которые уже начали обстрел побережья...

Одесса была убежищем для крупной буржуазии и аристократии, бежавших от большевиков...

Нашими союзниками были греки и пресловутая русская добровольческая армия, насчитывавшая 1000 человек, в том числе 250 полковников и 40 генералов, которым Франция платила жалованье и не мешала заниматься лихоимством, нападать на профсоюзы, запрещать социалистические и демократические газеты, расстреливать без суда людей при наступлении темноты.

Вся эта банда занималась спекуляцией, распутничала и обирала население.

Нашим консульским представителем был г-н Эно, который поддерживал также германофила гетмана Скоропадского.

Поэтому понятно, что победосно продвигавшуюся Красную Армию население встретило с распростертыми объятиями.

Французским морякам приходилось по ночам грузить уголь, чтобы эвакуировать на транспортных судах «Коркорадо», «Кавказ», «Император Николай» совершенно обезумевших русских и французских буржуа; некоторые из них платили миллион рублей за место на корабле.

Французские войска отступали, уничтожая имущество, сбрасывая в море автомобили... Один офицер выстрелом из пистолета убил французскую учительницу Жанну Лябурб *...

Красная Армия, напротив, проявляла себя гуманной. Французских солдат, отправленных в Россию силой, привлекала человечность большевиков, и они начинали действовать с ними заодно.

Несколькими днями позже, 17 апреля, броненосец «Франс» подошел к осажденному большевиками Севастополю и стал обстреливать город 140-мм снарядами. На борту корабля усилился террор... По городу открыл огонь также и броненосец «Жан Бар»... Экипажи обоих кораблей были введены в заблуждение; им сказали, что они ведут учебные стрельбы...

18 апреля моряки с гневом узнали, что в результате нашей бомбардировки погибли мирные жители. 180 человек было убито и много ранено. Забурлил мятеж. Вечером 19 апреля экипажи кораблей «Франс» и «Жан Бар», собравшись на палубе, запели «Интернационал». Арестованные были освобождены...

...20 апреля, в день пасхи, экипажи этих кораблей на общих собраниях избрали делегатов, которые вручили командованию требования своих товарищей...»


* Жанна Лябурб, французская учительница, жившая в России, отправилась в Одессу во время интервенции французских войск, чтобы напомнить французским солдатам и морякам, наследникам славного прошлого Парижской коммуны, о том, что Советская власть борется за осуществление великих идеалов, которые вдохновляли парижских коммунаров, и призвать их к братанию с русскими революционерами. Жанна Лябурб была расстреляна французскими интервентами. Ее прах покоится на Одесском кладбище. Мне представилась возможность увидеть, как сюда приходят многочисленные делегации, чтобы почтить память этой героической участницы революции.


Все это подчеркивало неблаговидную роль, которую играло французское правительство, участвуя в действиях контрреволюции.

Страсбургский съезд

XVII съезд социалистической партии, заседавший в Страсбурге с 25 по 29 февраля 1920 г., приобретал особо важное значение в связи с тем, что он должен был высказаться по вопросу о присоединении к Коммунистическому Интернационалу.

В вопросе о присоединении к Коммунистическому Интернационалу серьезное сопротивление оказали бывшие сторонники войны до победного конца. Ренодель не постеснялся защищать II Интернационал, а Леон Блюм стремился оправдать его позицию во время войны, пытаясь провести якобы коренное различие между сотрудничеством ревизионистского типа с буржуазными правительствами, нашедшим свое воплощение в начале века в форме мильеранизма, и участием в правительствах во время войны.

Страсбургский съезд принял решение о выходе из II Интернационала, в котором после ухода германских независимых социалистов от Германии остались лишь «социалисты Шейдемана и Носке — сообщники кайзера и контрреволюции».

Но, приняв решение о выходе из II Интернационала, съезд, однако, не высказался за присоединение к Коммунистическому Интернационалу. Он просто принял решение о переговорах с руководящими органами Коммунистического Интернационала. Выполняя это решение, Марсель Кашен и Л. О. Фроссар выехали в июне в Москву.


Поездка Марселя Кашена и Л. О. Фроссара в Москву

Многие, и я в том числе, ждали от поездки Марселя Кашена и Л. О. Фроссара значительных результатов. Я был рад, узнав из «Юманите», что обоих французских делегатов пригласили с совещательным голосом на II конгресс Коммунистического Интернационала, открывшийся в Петрограде 19 июля 1920 г . От Франции в нем участвовали и другие деятели: Раймон Лефевр и Росмер (от Комитета III Интернационала), Лепти и Вержа (от революционного меньшинства ВКТ), Жак Садуль (от французской коммунистической группы в Москве) и Анри Гильбо.

В своем докладе на конгрессе Ленин дал анализ международного положения и подчеркнул губительность оппортунизма для рабочего движения. Он, в частности, сказал:

«Оппортунизм — наш главный враг. Оппортунизм в верхах рабочего движения, это — социализм не пролетарский, а буржуазный. Практически доказано, что деятели внутри рабочего движения, принадлежащие к оппортунистическому направлению,— лучшие защитники буржуазии, чем сами буржуа»*.

* Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 232.


Говоря о представительности конгресса и перспективах на будущее, великий стратег Октябрьской революции 1917 г . отметил:

«...Товарищ председатель говорил о том, что конгресс заслуживает названия всемирного. Я думаю, что он прав потому в особенности, что мы имеем здесь не мало представителей революционного движения колониальных, отсталых стран. Это только слабое начало, но важно уже то, что это начало положено. Объединение революционных пролетариев капиталистических, передовых стран с революционными массами тех стран, где пролетариата нет или почти нет, с угнетенными массами колониальных, восточных стран, это объединение на настоящем конгрессе происходит. И от нас зависит,— я уверен, что мы это сделаем,— это объединение закрепить. Всемирный империализм должен пасть, когда революционный натиск эксплуатируемых и угнетенных рабочих внутри каждой страны, побеждая сопротивление мещанских элементов и влияние ничтожной верхушки рабочей аристократии, соединится с революционным натиском сотен миллионов человечества, которое до сих пор стояло вне истории, рассматривалось только как ее объект» *.

* Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 233.


Конгресс Коммунистического Интернационала закончился 7 августа, однако Марсель Кашен и Л. О. Фроссар выехали из Москвы 31 июля.

Накануне приезда двух посланцев социалистической партии с конгресса Коминтерна «Юманите» поместила 11 августа «Призыв к трудящимся: За Советскую Россию. Против межсоюзнического капитализма».

«Защита русской революции, — говорилось в этом призыве, — является предварительным этапом мировой революции. Отказ от всесторонней и максимальной помощи русской революции означал бы предательство мировой революции...

Мир Советской России, признание конституции, которую она свободно избрала для себя, — вот насущные требования нашей борьбы...»


Среди членов Постоянной административной комиссии, подписавших этот призыв, были, в частности, Брак, Поль Фор, Лонге, Мейера, Ле Трокер, Ренодель, Даниэль Рену, Луиза Сомоно, Марсель Самба, Рауль Верфейль.

На следующий день, 12 августа, «Юманите» под заголовком «Возвращение делегации» опубликовала статью, написанную Марселем Кашеном и Л. О. Фроссаром.

«Некоторые из наших заявлений в Москве, — писали они, — вызвали большую полемику в партии. Нам думается, что лучше было бы подождать нашего возвращения и тогда уже, на основании точной документации, выносить суждение по ряду вопросов... Мы выполнили нашу деликатную миссию в точном соответствии с мандатом, который нам вручило большинство партии...

...Мы заявили, что будем просить партию вступить в III Интернационал. В связи с этим мы высказали свои соображения... Добавим, что элементарная честность требует от нас сложить с себя обязанности директора «Юманите» и секретаря партии...

Мы намерены защищать нашу точку зрения и выступать от нашего собственного имени, не возлагая никакой ответственности ни на организацию, ни на газету.

В ожидании заседания Национального совета просим разрешения рассказать в газете в ближайшие дни о главных впечатлениях, которые мы вынесли из этой захватывающей поездки... Хотя наша ознакомительная поездка была слишком короткой, а наблюдения, к сожалению, неполными, мы не скрываем нашего растущего восхищения перед созидательной деятельностью революционного пролетариата России».

13 августа в парижском цирке состоялся большой митинг, на котором с рассказом о своей поездке в Советский Союз выступили Марсель Кашен и Л. О. Фроссар.

Люди моего поколения помнят тот митинг и ту огромную толпу, которую не могло вместить обширное помещение цирка. Мне самому все же удалось вовремя проникнуть в здание.

Никогда еще не было в огромном зале парижского цирка такой внимательной, взволнованной и преисполненной энтузиазма публики, писала «Юманите».

Все, кто собрался в цирке, с нетерпением ожидали выступления Кашена и Фроссара, появление которых толпа встретила пением «Интернационала» и криками: «Да здравствует Ленин!», «Да здравствует Кашен!», «Да здравствует Фроссар!», «Да здравствует Садуль!», «Да здравствуют Советы!» Эта овация свидетельствовала о вере масс в Советскую революцию.

Речь Л. О. Фроссара не раз прерывалась аплодисментами, но, когда стал выступать Марсель Кашен, восторженные овации гремели без конца, поскольку слова оратора доходили прямо до сердец и сознания слушателей.

«Для старого социалиста,— сказал он,— 30 лет мечтавшего увидеть общество, в котором труд не подвергался бы эксплуатации, было большой радостью попасть в такую Россию, где вся власть принадлежит только труду.

Но ценой каких страданий русская революция создает это общество!

Эти страдания причиняем и мы, поскольку солдаты Российской социалистической республики умирают от французских снарядов, изготовленных французскими рабочими и перевезенных французскими железнодорожниками и моряками».

И в заключение, под гром аплодисментов, он воскликнул: «Сплотись, французский народ! Посмотри, что творит империалистическая буржуазия Франции... И осознай свой долг».

 

В обстановке неописуемого энтузиазма митинг принял следующую резолюцию:

«10 тыс. гражданок и граждан, собравшихся по призыву социалистической партии 13 августа в парижском цирке, благодарят Фроссара и Кашена за отчет о только что совершенной ими поездке в Россию;

присоединяются к их заявлению о солидарности с русской рабочей революцией;

обязуются всеми силами воспрепятствовать новой войне, целью которой была бы поддержка авантюристов, подкупленных капиталистами;

заявляют о своей воле добиться признания правительства республики Советов;

шлют горячий, братский привет российским пролетариям.

Да здравствует русская революция!

Да здравствует международная социальная революция!»

 

12 сентября вышел специальный номер «Юманите», озаглавленный «Социалистическая партия и Интернационал». В номере был опубликован ряд официальных материалов, в том числе 9 условий приема в Коммунистический Интернационал.

В печати началась полемика вокруг этого вопроса, поскольку стало известно, что конгресс Коммунистического Интернационала принял 21 условие. Но все эти условия были одобрены конгрессом на пленарном заседании 6 августа, а Марсель Кашен и Л. О. Фроссар уехали из Москвы еще 31 июля.

По мере того как приближался съезд социалистической партии, который должен был высказаться по вопросу о вступлении в Коммунистический Интернационал, антисоветская кампания приобретала все более злобный характер.

Я очень внимательно следил за всеми сообщениями о тех или иных выступлениях по вопросу о присоединении к Коммунистическому Интернационалу и был убежден, что на ближайшем съезде социалистической партии этот вопрос будет наконец решен положительно.

Турский съезд

25 декабря 1920 г., в день рождества, начал работу в Туре съезд социалистической партии, определивший своими решениями ориентацию французского рабочего движения. В то время я работал кондитером в отеле «Регина» на площади Пирамид. Я все время думал о том, что же происходит на съезде, занимаясь приготовлением пудингов для обильного рождественского ужина английских клиентов.

На следующий день я, как и все читатели «Юманите», узнал, что сразу же после открытия съезда было внесено предложение изменить повестку дня и рассмотреть в первую очередь вопрос о присоединении к Коммунистическому Интернационалу.

В защиту резолюции о присоединении к III Интернационалу выступил Марсель Кашен, который, в частности, заявил:

«...Каждому сидящему здесь известно, что во время войны я входил в большинство партии и защищал свои идеи со всей пылкостью своего темперамента.

Это факт, и мне даже ни на минуту в голову не приходила мысль забыть об этом прошлом. Сейчас, после нашей поездки в Россию, совесть диктует мне призвать французских товарищей принять участие в социальной битве, которую начал мировой пролетариат, и занять свое место в Московском Интернационале. Тот, кто рассчитывает остановить движение за присоединение к III Интернационалу, используя в этих целях факт моей прежней принадлежности к большинству партии, глубоко заблуждается. (Аплодисменты.)

...Наш долг — открыто заявить буржуазии, что мы полны решимости примкнуть к великой русской революции, которая является сейчас основным оплотом против мирового империализма». (Аплодисменты, возгласы: «Браво!»)


Длинная речь Леона Блюма состояла из изложения различных аргументов против вступления в Коммунистический Интернационал. Одновременно он пытался приписать Советской революции бланкистский характер.

«...Мне предложили рассеять одно недоразумение, что ж, я готов. Что собой представляет захват власти в обществе? Это означает захват центральной власти, которая ныне называется государством, любыми средствами, включая легальные и нелегальные. (Аплодисменты. Шум ) Так учит социализм.

...Я повторяю, что если в качестве революционного идеала, революционной задачи выдвигать захват власти, как самоцель, а не как средство для дальнейшего переустройства общества, то это будет уже анархистская концепция. Если вы мыслите подобным образом, то каков будет результат ваших действий? Единственным полезным и конкретным результатом в этом случае будет разрушение современной государственной машины. Когда вы ставите перед собой задачу захватить власть, не будучи уверенными в том, что это приведет к переустройству общества, единственная позитивная цель ваших усилий — разрушить то, что существует, а именно буржуазный правительственный аппарат. На мой взгляд, эта анархистская по своей природе ошибка лежит в основе коммунистического учения...

Пользуясь благоприятной обстановкой, вы рассчитываете увлечь за своим авангардом народные некоммунистические массы, которые не знают точных целей движения, но возбуждение которых постоянно подогревается вашей пропагандой. Такова ваша концепция. Чего добился бланкизм, применяя подобные методы? Немногого... В последние годы ему не удалось даже захватить казарму пожарников на бульваре де ла Виллет... (Возгласы протеста.) Я не буду останавливаться на вопросе, можно или нельзя на практике осуществить эти идеи, моя цель — подвергнуть критике саму теоретическую основу подобных взглядов».


По правде сказать, Леон Блюм думал, что государству, созданному Октябрьской революцией, никогда не удастся построить социалистическое общество. Факты показали, что люди, критиковавшие большевиков в 1917 г . и позднее, ни в одной стране не осуществили социализм. И напротив, благодаря Октябрьской революции социализм из надежды и мечты превратился в действительность.

На съезде с волнующей речью выступила Клара Цеткин — ветеран немецкого рабочего движения, соратница Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Обращаясь к делегатам, она сказала:

«Здесь вы будете не писать историю, а делать ее. Ваш съезд — это сама живая история, он плоть и кровь пролетарской революции, которая должна освободить пролетариат всего мира.

Чтобы двигаться вперед, надо создать сильную, единую, централизованную, хорошо дисциплинированную партию и ясно заявить о своем присоединении к III Интернационалу. Нужно недвусмысленно высказать свое стремление проводить революционную политику вместо постыдной, ренегатской политики компромиссов, слабости и колебаний. Надо просто, ясно и недвусмысленно заявить о присоединении к III Интернационалу, не только к его принципам, его тактике, но также и к его условиям...» (Аплодисменты многих делегатов.)

В ночь со среды 29 декабря на четверг 30 декабря вопрос о присоединении к Коммунистическому Интернационалу был поставлен на голосование. За присоединение к Коминтерну было подано 3208 мандатов против 1022, поддержавших резолюцию Лонге, и при 39 воздержавшихся. Резолюция Прессмана, отражавшая позицию выжидания, получила 60 мандатов, а еще одна резолюция, левацкая' по духу, но высказывавшаяся за присоединение,— 44 мандата. На заседании не присутствовали 32 делегата.

Итак, съезд в Туре определил свою позицию. Об этом я узнал 30 декабря. В тот же день вечером я пошел в секцию X округа и заявил о вступлении в партию. Меня тут же занесли в списки и, таким образом, я принял участие в превращении социалистической секции в секцию коммунистическую.

После Турского съезда

Меньшинство съезда отказалось подчиниться решению о присоединении к Коммунистическому Интернационалу. По призыву Поля Фора «реконструкторы», объединившиеся вокруг Жана Лонге, и члены Комитета социалистического сопротивления во главе с Реноделем собрались отдельно в четверг 30 декабря, осуществив, таким образом, раскол партии.

Диссиденты, как их тогда называли, заявили, что они выступают преемниками Объединенной социалистической партии, и поручили комиссии в составе Поля Фора, Мейера, Прессмана и Поля Бонкура подготовить текст обращения к социалистам. Поль Фор был назначен генеральным секретарем новой партии.

Происшедший раскол показывал всю глубину противоречий между двумя течениями во французском рабочем движении, которые столкнулись на Турском съезде.

Результаты Турского съезда укрепили веру в будущее у широких масс французских трудящихся.

Речь шла о том, признавать ли Советскую революцию как героическое выступление русских рабочих, которое, однако, из-за своего якобы ограниченного значения не может быть поучительным для международного пролетариата, — такой была позиция противников присоединения к Коммунистическому Интернационалу, — или, напротив, рассматривать эту революцию как величайшее событие для всего международного рабочего класса.

Те, кто пережил этот период, перечитывая сейчас все, что писалось тогда, несомненно могут обнаружить, что некоторые формулировки требуют исправления. Но дело ведь не в этом.

Трудящиеся всего мира не могли не оценить по достоинству истинную роль Октябрьской революции, которая имела решающее значение и для их собственного будущего.

Отвечая на призыв Ленина, Турский съезд, на котором родилась Французская коммунистическая партия, выступил в поддержку революционного течения во французском рабочем движении.

Конечно, некоторые из тех, кто решил в Туре вступить в новую, коммунистическую партию, пробыли в ней недолго. К числу таких людей относился и Л. О. Фроссар, сделавший позже карьеру буржуазного политикана. Однако Турский съезд заложил основы коммунистической партии, которой предстояло преодолеть большие трудности и выдержать много сражений, чтобы превратиться в подлинно марксистско-ленинскую партию.

Разумеется, во время Турского съезда мы представляли себе будущее несколько иначе, чем то, что произошло в действительности. Мы ожидали, что в Европе произойдут быстрые революционные изменения, и не думали, что спустя полстолетия капитализм еще будет господствовать в Западной Европе.

События развивались не по той схеме, которую мы начертали себе в то время. Однако следует сказать, что все могло бы быть иначе, если бы не была предана революция в Германии и если бы все рабочее движение пошло по пути, открытому Октябрьской революцией.

И если сегодня капиталистическая система потеряла свой всемирный характер, если социализм превратился в мировую систему, если колониальные империи рухнули под напором национально-освободительных движений, приведших к созданию новых независимых государств, то начало всем этим коренным преобразованиям было положено Октябрьской революцией.

Все это лишний раз напоминает о том, ценой какой борьбы, каких лишений, жертв и страданий обеспечил советский народ эти великие победы, благодаря которым изменилось лицо современного мира, а человечество получило возможность пойти вперед.

Октябрьская революция наложила свой отпечаток на всю современную историю и продолжает оказывать огромное влияние на нынешний век. Как тут не вспомнить о нашей кампании полстолетия тому назад в поддержку голодавшей Советской России, которая подвергалась блокаде за то, что стала в авангарде народов всего мира. И все, кто борется за лучшее завтра, не могут не поклониться низко великому советскому народу, который в октябре 1917 г . под руководством Ленина распахнул перед человечеством двери в будущее.

В нашей секции развернулись дискуссии, в результате которых члены партии, поддерживавшие решение о присоединении к III Интернационалу, отмежевались от тех, кто заявил о своем желании остаться, как выразился Леон Блюм, в старом доме.

Те немногочисленные члены секции, которые присоединились к раскольникам, сохранили за собой помещение на улице Бюиссон Сен-Луи, использовав некоторые положения законодательства, а новая секция СФИК* разместилась в помещении кооператива «Эгалитер» на улице Самбр-э-Мёз.

* СФИК (SFIC) — Французская секция Коммунистического Интернационала.— Прим. перев.

Подавляющее большинство членов старой секции поддержало решение Турского съезда, к ним присоединились новые члены партии, и в результате в X округе насчитывалось уже несколько сот членов нашей новой секции.

Мы сохранили знамя секции с надписью: «СФИО»*, но переделали в этой надписи букву «О» на «К». Немного позже члены партии стали называться уже не социалистами, а коммунистами.

* СФИО (SFIO) — Французская секция рабочего Интернационала.— Прим. перев.

Вскоре после своего образования коммунистической партии пришлось принять участие в избирательной кампании во втором секторе Парижа (I, II, III, IV, XI и XX округа), где выбыли два депутата: один из них — Мильеран — был избран президентом республики, а другой депутат умер. Своими кандидатами коммунистическая партия выдвинула Лорио и Суварина, отбывавших тюремное заключение по обвинению в заговоре против безопасности государства.

Суварин (его настоящая фамилия Лифшиц) был мелким буржуа, выходцем из семьи ювелиров с улицы Каде. В качестве директора «Бюллетен коммюнист» Суварин участвовал в пропаганде позиций большевистской партии, но систематически выдвигал на первый план Троцкого. По существу же, это был реакционер, который случайно забрел на дорогу социалистической революции.

В поддержку кандидатур Лорио и Суварина была организована энергичная кампания, и в первом туре они собрали больше голосов, чем другие кандидаты левых партий, хотя и оказались позади реакционных кандидатов. Однако во втором туре они потерпели поражение.

Позже, выйдя из тюрьмы, Суварин развернул кампанию против коррупции печати, обрушившись непосредственно на газету «Матэн», которая получала субсидии от царского агента Раффа-ловича. Суварин совершенно не понимал психологии трудящихся. Это был сухарь, самовлюбленная личность, человек, который считал себя предназначенным для великих дел, но впоследствии оказался в болоте реакции и стал одним из проповедников антикоммунизма.

Свой псевдоним он не придумал, а позаимствовал из романа Эмиля Золя «Жерминаль». Быть может, того Суварина, который непродолжительное время выступал в качестве одного из руководителей Французской компартии, соблазнил портрет персонажа, выведенного в романе Золя,— последнего отпрыска русской дворянской семьи, который, увлекшись идеями социализма, решил стать шахтером и о котором люди сочиняли всякие небылицы.

Суварин Золя не был последователем Карла Маркса, он был скорее сторонником Бакунина и руководствовался бакунинской концепцией «всесокрушающей силы», когда говорил: «Поджигайте города, вырезайте целые народы, сметайте все на своем пути, и когда от этого растленного мира ничего не останется, вот тогда, может быть, и удастся построить лучший мир».

Однако эта страсть к разрушению нисколько не отвечала мыслям и стремлениям Суварина 20-х годов, очевидно надеявшегося сделать себе карьеру в рабочем движении, подобно тому как другие это делают в области торговли. Поэтому между персонажем Золя и этим Сувариным была такая же разница, как между полнокровным, наделенным страстями человеком и бесчувственным мещанином, который, недолго пробыв в рабочей среде, вернулся, словно библейский пес, к своей блевотине, лая время от времени на тех, чьим товарищем он прежде называл себя.

Какой была новая партия

В то время в партии находились и такие люди, которых, судя по всему, не стоило в нее принимать. Так, в нашей секции числилась одна немолодая дама, увешанная жемчугом. Казалось странным, что эта очень богатая, как говорили, женщина приходит к рабочим и пытается нас поучать. Она пускалась в бесконечные споры, буквально заговаривала товарищей, уводила в сторону и совершенно запутывала обсуждение вопроса.

Политическая жизнь была очень насыщенной, и на собраниях секции, проходивших в большом зале кооператива «Эгалитер», присутствовали сотни людей. Я быстро заметил, что людям, у которых, как у этой дамы, язык был хорошо подвешен, удавалось увлечь за собой секцию и зачастую представить в смешном свете тех, кто противопоставлял им доводы здравого смысла.

Поэтому я чувствовал настоятельную необходимость читать и изучать произведения Ленина, изданные в виде брошюр, изучать Маркса и Энгельса. Постепенно, сначала с большой опаской, а затем все более и более уверенно, я стал участвовать в дискуссиях, выступая против того, что, по моему мнению, противоречило интересам коммунизма.

Наблюдая жизнь секции, я замечал, что некоторые люди стремятся увековечить в новой партии привычки и стиль работы старой партии. Это выражалось в том, что кое-кто был склонен оспаривать решения Коммунистического Интернационала, указывая на мнимые ошибки в этих решениях, якобы появившиеся в результате плохой информированности.

Мне было не по себе от таких попыток подорвать авторитет Коммунистического Интернационала, который в моих глазах был непререкаем. Постепенно мои выступления становились все более решительными и смелыми. Я учился ясно излагать свои мысли. Борясь с теми, кто пытался дискредитировать Интернационал, я одновременно выступал против людей, отрицавших необходимость партийной дисциплины.

В то время партия уделяла большое внимание кампании за освобождение участников восстания на Черном море. Два имени постоянно упоминались в этой кампании — Марти и Бадина. Их не раз выдвигали в качестве кандидатов на муниципальных или кантональных выборах, где в отличие от парламентских выборов не требовалось личной регистрации кандидатов.

Мы считали кампанию за освобождение участников восстания на Черном море проявлением солидарности с Октябрьской революцией 1917 г .

Я был членом ВКТ с 1919 г. и внимательно следил за работой ее Лилльского съезда, который состоялся в июле 1921 г. и привел в конечном счете к образованию Унитарной всеобщей конфедерации труда. Еще раньше, 13 января 1921 г., XI уголовный суд принял постановление о роспуске ВКТ, обвинив ее в том, что помимо изучения и защиты интересов трудящихся в экономической, промышленной, торговой, сельскохозяйственной областях она ставит перед собой и другие цели, нарушая закон 1884 г. Но эту реакционную меру осуществить не удалось.

Руководство ВКТ исключало все новые и новые профсоюзы, выступавшие против его политики, и в результате к декабрю 1921 г. из ВКТ выбыло несколько сот профсоюзов.

В конце 1921 г . состоялась конференция представителей исключенных профсоюзов и более тысячи других профсоюзных организаций, принадлежавших к меньшинству ВКТ. Конференция потребовала обсудить вопрос о восстановлении в рядах ВКТ исключенных профсоюзов. Но в ответ на это последовало решение об исключении всех профсоюзов, участвовавших в работе конференции. Таким образом, был только один выход: создать Унитарную всеобщую конфедерацию труда, которая, как известно, на всем протяжении своего существования оставалась верной целям, провозглашенным при ее образовании.

По правде сказать, новая партия сохраняла многие черты и привычки старой партии. Собрания секции с 200—300 участниками напоминали заседания парламента: на них много дискутировали, но не находилось людей для выполнения принятых решений.

III конгресс Коммунистического Интернационала (июнь — июль 1921 г .) призвал Французскую коммунистическую партию изменить свою структуру и создать на предприятиях ячейки, где бы вырабатывалась и осуществлялась политика партии.

Конгресс обратил внимание нашей партии на необходимость борьбы с правооппортунистическими течениями, отдельные представители которых ставили даже вопрос о возвращении во II Интернационал. Эти же люди называли реставрацией капитализма в России временное отступление, которое означала новая экономическая политика (нэп), отступление, необходимое, по мысли Ленина, для обеспечения перегруппировки революционных сил, для укрепления союза рабочего класса и крестьянства.

В этом они вторили некоторым советским «деятелям» типа Каменева, Зиновьева, Троцкого, Рыкова и Бухарина, рассматривавших нэп как «признание бессилия» и не видевших иного выхода, кроме как в экономической политике, которая отдала бы основные командные высоты народного хозяйства русскому и международному крупному капиталу в виде долгосрочных концессий или смешанных обществ.

Секретарь секции

Марсельский съезд (конец декабря 1921 г .), в повестке дня которого стояли важные вопросы: национальная оборона, вопрос о профсоюзах, аграрный вопрос, продемонстрировал путаницу, царившую в рядах партии, и остроту борьбы различных течений.

Ожесточенным нападкам со стороны правых подвергся Суварин, делегированный с III конгресса Коммунистического Интернационала в Исполком Коминтерна. В его лице они нападали на Интернационал.

Было совершенно очевидно, что в рядах партии находятся люди, которые не были и не могли стать коммунистами. Таким человеком я считал, например, поэта Жоржа Пиоша, который характеризовал коммунизм как «высшую и организованную форму любви», что для него было более доступно, чем какое-либо научное определение. Он был типичен для правого течения.

Марселя Кашена в то время считали принадлежащим к центру, но близким к левой тенденции, а Фроссара рассматривали как деятеля, очень близкого к правым.

Себя я причислял к левому течению, в которое, к моей радости, входил и Поль Вайян-Кутюрье. Но мне не внушал доверия Суварин. Среди левых числился также печально знаменитый Трен.

Я все активнее участвовал в политических дискуссиях, происходивших в секции. А чтобы эффективно отстаивать правильные, по моему мнению, взгляды, нужно было уметь выступать перед аудиторией. Я постепенно завоевал доверие товарищей, они внимательно слушали мои выступления, и я оказывал на них некоторое влияние.

Членом нашей секции был известный деятель партии Даниэль Рену. К Рену я питал большую симпатию, но некоторые его взгляды мне казались неправильными, и я всегда высказывал о них свое мнение.

В конце 1921 г . встал вопрос о руководстве секцией, и меня выдвинули кандидатом на пост секретаря секции против Даниэля Рену, который позднее, став моим другом, не раз вспоминал, с каким пылом я вел с ним борьбу. Мое избрание и поражение Даниэля Рену левое течение считало своей победой. На собрания секции впоследствии приходили многие левые делегаты съезда, подкрепляя своим авторитетом наши позиции.

Среди них был бывший мэр Перигё Поль Бутонье, чьи убедительные выступления высоко ценились членами секции.

Когда приходил Поль Вайян-Кутюрье, его с радостью встречали все присутствующие. Но красноречие Трена аудиторию не увлекало и не воспламеняло, оно не привносило и особой ясности в наши дискуссии.

Итак, я стал секретарем секции. Наши собрания были многолюдными, но лишь очень немногие члены секции участвовали в расклеивании плакатов и распространении листовок. Правда, мне удалось активизировать группу молодежи и привлечь ее к работе секции.

Впереди нас ждала крупная политическая битва — битва за единый фронт рабочего класса.

Подготовка к выборам

Заканчивался 1923 год, и все чаще заходила речь о предстоявших в 1924 г. выборах.

Радикалы, потерпевшие поражение на выборах 1919 г ., мечтали о реванше и, отвергнув предложения о союзе с Национальным блоком, проповедовали устами Эдуарда Эррио политику защиты светской школы и частной собственности. Они заявляли, что намерены поощрять не наемный труд, а приобретение собственности, что требовало по меньшей мере некоторых пояснений. В области внешней политики они призывали хранить верность Лиге наций, высказывались за признание СССР и осуждали оккупацию Рура.

Так готовилась коалиция, которая получила название Левого блока; одновременно по всей стране создавались комитеты, которые созывали под свои знамена активистов. Новая, широко разрекламированная газета «Котидьен» пыталась создать впечатление, что Левый блок вступает в избирательную кампанию почти с полной уверенностью в победе.

Предвыборная борьба и полемика развернулись с новой силой после выступления президента республики, который 14 октября 1923 г . в Эврё произнес речь, восхваляющую политику Национального блока, повторив, таким образом, в новых условиях действия Мак-Магона после 16 мая 1877 г .

В этой речи президент стремился оправдать политику Национального блока во всех областях. Затем он призывал к реформе конституции с целью усиления исполнительной власти. В речи содержались едва прикрытые угрозы по адресу тех, кто не подчинится требованиям этой политики.

Этим выступлением президент республики в какой-то мере опередил премьер-министра Пуанкаре, ранее заявившего, что он изложит политику правительства в своей речи в Тюле.

Пуанкаре не пошел по пути, намеченному Мильераном, словно считал, что тот превысил свои конституционные полномочия, выступив в Эврё. Речь Мильерана давала существенные аргументы Левому блоку в его кампании против мильеранизма и Национального блока. Активную роль в этой политической битве играла коммунистическая партия.

Частичные муниципальные выборы, состоявшиеся в двух районах Парижа — в Шаронне и Сайте, послужили своего рода подготовкой к парламентским выборам в мае 1924 г .

В Шаронне коммунист снял свою кандидатуру в пользу социалиста, который в первом туре собрал большее число голосов, а в Сайте в пользу оказавшегося впереди коммуниста сняли свои кандидатуры социалист и радикал. В Шаронне депутатом был избран социалист, а в Сайте — коммунист. Эти две победы как бы предвосхищали грядущее поражение Национального блока, который воочию демонстрировал банкротство своей политики, выраженной в пресловутом лозунге: «Немцы за все заплатят».

Смерть Ленина

Готовясь к парламентским выборам, коммунистическая партия призывала к созданию Рабоче-крестьянского блока. Его программа была представлена на рассмотрение съезда партии, проходившего в Лионе в январе 1924 г .

Во время одного из заседаний съезда поступило страшное известие: умер Ленин. Мы, разумеется, знали о болезни великого стратега Октябрьской революции. Но буржуазная печать не раз писала о его смерти, и поэтому сообщения относительно плохого состояния здоровья товарища Ленина мы считали во многом преувеличенными.

Из печати я, конечно, знал, что Ленин не присутствовал на XII съезде большевистской партии, который состоялся в апреле 1923 г . Но, несмотря ни на что, мы хотели верить, что он поправится, ибо его руководство представлялось нам абсолютно необходимым. И вот 21 января 1924 г . его не стало. Умер вождь коммунистов всего мира, умер человек, в котором воплотилось столько надежд. Это было тяжелым, очень тяжелым ударом для французских коммунистов.

Как и многие другие, я мучительно переживал известие о смерти Ленина. Вера в него была так велика, что невольно вставал вопрос о том, что же станет с Советским Союзом. Что станет с этой великой страной, где впервые в мире победила и устояла социалистическая революция? Кто будет продолжать дело Ленина? Эти вопросы задавали себе многие из нас.

Я знал, что XII съезд большевистской партии отверг предложения Троцкого, направленные под предлогом развития промышленности на разрыв союза рабочего класса и крестьянства.

Следуя указаниям Ленина, съезд высказался также против предложений частично отказаться от монополии внешней торговли.

Я знал также, что, пользуясь отсутствием Ленина на съезде, Троцкий начал борьбу против Центрального Комитета большевистской партии, но получил отпор.

Большевистская партия твердо опиралась на учение Ленина, и, по моему мнению, для Французской коммунистической партии тоже не было другого пути.

В Сен-Дени на площади мэрии в память Ленина была организована народная траурная церемония. Многие из нас не могли удержаться от слез. В этот момент мы размышляли о дальнейшей судьбе Советского Союза, международного коммунистического движения.

Я впервые выдвинут кандидатом в депутаты

Нужно было устоять. Впереди нас ожидала борьба, необходимо было подготовиться к политической схватке на предстоящих парламентских выборах. В этой связи Лионский съезд повторил предложение о едином фронте, направленное социалистической партии еще 17 декабря 1923 г . Идея Рабоче-крестьянского блока двух партий противопоставлялась проектам участия социалистической партии в Левом блоке.

Это предложение не было принято, но оно встретило благоприятные отклики в рядах социалистической партии, некоторые члены которой опасались последствий участия в Левом блоке.

На съезде социалистической партии в Марселе (февраль 1924 г .) ряд делегатов высказались за то, чтобы совместно с коммунистами создать рабочий блок, но у Левого блока было много сторонников. Одним из самых яростных приверженцев Левого блока являлся Компер-Морель. Однако, присоединяясь к его позиции, делегаты проявляли больше покорности, чем энтузиазма. «Левый блок? Мы терпим его как чуму или холеру»,— писал Роже Салангро. «Мы идем в Левый блок без всякой радости. Для нас это — горькая необходимость», — признавал Леон Блюм, а Жан Лонге предлагал обратиться с предложением о союзе к коммунистам, прежде чем присоединяться к радикалам. Однако Французская коммунистическая партия уже предлагала заключить этот союз, но съезд социалистов отклонил ее предложение.

В ходе подготовки к избирательной кампании наша партия должна была учесть рекомендацию IV конгресса Коммунистического Интернационала относительно выдвижения кандидатов на предстоящих выборах. Учитывая тот факт, что в партии существовали оппортунистические течения и что некоторые деятели могли стремиться к избранию в парламент из честолюбия, необходимо было девять десятых кандидатов в депутаты назначить из числа рабочих.

Таким образом, секция получила от федерации департамента Сена указание наметить возможных кандидатов в депутаты по первому сектору Парижа, охватывавшему VIII, IX, X, XVI, XVII, XVIII и XIX округа города. Я был представлен в качестве такого кандидата и утвержден сначала федерацией, а затем руководством партии.

Список кандидатов от компартии по первому сектору возглавлял Марсель Кашен, бывший депутатом в парламенте предыдущего созыва. Второй депутат, Поль Вайян-Кутюрье, возглавил список в секторе, охватывавшем все 80 коммун предместья, которые вместе с Парижем образовывали департамент Сена. Сразу же за Полем Вайян-Кутюрье в списке шел Жак Дорио. Это не соответствовало алфавитному порядку, из которого для него было сделано исключение.

Выдвижение девяти десятых кандидатов из числа рабочих отнюдь не решало всех проблем. Необходимо еще учитывать, как производился их подбор. В ряде случаев они выдвигались на основе таких критериев, которые, по моему мнению, не были серьезными.

Дело зачастую обстояло так, словно при осуществлении рекомендации Интернационала злонамеренные умы стремились ее дискредитировать, доказать, что эта рекомендация непригодна.

Когда кандидаты определились, необходимо было установить порядок, в каком они будут представлены в списках, и был принят алфавитный порядок. Однако при действовавшей тогда избирательной системе (она позволяла избирателю заменять в списке, за который он голосует, некоторые фамилии кандидатами из других списков) кандидаты, занесенные в списки первыми, имели наибольшие шансы при распределении депутатских мандатов, полученных списком. В самом деле, средний избиратель исходит из того, что в начале списка стоят фамилии наиболее важных кандидатов.

У меня не было почти никаких шансов на избрание, ибо в списке я был на пятом месте, после Оффре*, который впоследствии стал мэром Клиши от социалистической партии, и после Баранто-на, который вышел из компартии до истечения срока действия парламентского мандата и затем вступил в социалистическую партию. Как видим, этот выбор свидетельствовал о том, что кандидатов выдвигали недостаточно разборчиво, не учитывая, насколько они преданы делу партии.

* По-французски эта фамилия начинается с буквы «А».— Прим. перев.

Согласно действовавшей избирательной системе (одновременно и мажоритарной и пропорциональной), список, завоевавший абсолютное большинство голосов, получал все депутатские мандаты. Если же ни один список не собирал такого большинства, то мандаты распределялись по пропорциональному принципу, причем крупные партии имели преимущество.

В ряде избирательных округов Левый блок выдвинул коалиционные списки, но осуществить это повсюду оказалось невозможным из-за соперничества на местах, и тогда социалисты представили отдельные списки своих кандидатов.

У меня уже был опыт публичных выступлений, и я активно участвовал в избирательной кампании. Каждый вечер я выступал на одном из школьных дворов, излагая политику партии. Что же касается Марселя Кашена, то он за вечер произносил несколько речей, стараясь в качестве первого кандидата списка побывать на наибольшем количестве собраний.

Необходимо отметить, что тогдашняя манера публичных выступлений совершенно не походила на нынешнюю. Чтобы выступающего услышали, он должен был обладать сильным голосом. Горе тому оратору, чей голос доходил только до первых рядов слушателей. А в таком округе, как наш, где выступал Марсель Кашен с его звонким голосом, с его умением завоевывать аудиторию, нужно было сразу же привлечь внимание слушателей, не боясь вначале даже некоторого перенапряжения, что в дальнейшем позволяло перейти к более спокойному изложению темы.

Оратор выступал тогда без письменного текста, прохаживаясь из конца в конец эстрады. Поэтому необходимо было основательно готовиться, уметь свободно импровизировать, зная, что хочешь сказать, и никогда не забывая, что лучшими всегда бывают те импровизации, которые тщательно подготовлены.

Я старался как можно убедительнее разоблачать политику Национального блока, опровергать аргументы Левого блока, стремясь к тому, чтобы избиратели голосовали за кандидатов партии, и реакция слушателей свидетельствовала о том, что мои выступления не были безрезультатны.

Марсель Кашен был очень доволен, что я состою в одном с ним списке кандидатов. Он проклинал алфавитный порядок, в котором были помещены фамилии кандидатов и который ставил меня в невыгодное положение в этом списке. Когда Марсель Кашен не мог присутствовать на каком-либо собрании, он просил, чтобы я его заменил.

Нам противостоял список кандидатов Национального блока, в котором фигурировали известные реакционные депутаты. Однако в числе этих кандидатов находился и мало кому знакомый молодой человек, который впоследствии заставил заговорить о себе. Как нам стало известно, он вместе с немцами входил в состав административного совета угольных шахт Саарской области.

Собрание с участием Франсуа-Понсе

Нам представлялась прекрасная возможность разоблачить реакционеров, называвших нас людьми без родины, и показать, чего стоит их хваленый патриотизм. Таким образом, этот деятель, г-н Андре Франсуа-Понсе — сотрудник ежедневного бюллетеня, издаваемого «Комите де Форж», был приглашен на собрание в гимназию «Жан Жорес», и ему предложили дать объяснения относительно своих международных связей.

В тот вечер зал был переполнен и не мог вместить всех желающих. Что предпримет приглашенный? Придет ли он на собрание или побоится это сделать? Вряд ли он упустит такой прекрасный случай. У этого неизвестного деятеля, находившегося в конце реакционного списка кандидатов, шансов на избрание депутатом было мало, а тут, становясь мишенью № 1 коммунистов и выступая против них на их собственном митинге, он сразу же выдвигался и мог быть уверен, что его кандидатура приобретет большую значимость.

Собрание открылось в установленное время, и я начал свою речь с изложения нашей программы, объясняя, почему мы предложили г-ну Франсуа-Понсе выступить перед собравшимися.

Я подходил уже к концу этих объяснений, когда Франсуа-Понсе, окруженный плотным заслоном из нашей службы порядка, вошел в гимназию и направился к трибуне. Разумеется, он услышал не очень приятные для себя вещи. Этот чопорный, одетый с иголочки господин выделялся среди простой и преисполненной энтузиазма аудитории, которая, выложив ему всю правду, запела «Интернационал». Такого мощного пения «Интернационала» приглашенный, по-видимому, никогда еще в своей жизни не слышал.

Марсель Кашен резюмировал обвинения, выдвинутые нами по адресу Франсуа-Понсе. Затем ему было предложено дать объяснения. Чувствовалось, что Франсуа-Понсе тщательно подготовился к своему выступлению перед этой трудной аудиторией. Он старался оправдать ссылками на национальные интересы свое участие в административном совете, включавшем также и немцев.

Затем Франсуа-Понсе обрушился на нашу партию с такими яростными нападками, словно хотел спровоцировать инциденты, вызвать драку. Очевидно, он был готов получить несколько ударов, чтобы прослыть поборником политики Национального блока, молодым лидером, более перспективным, чем старые, потрепанные политиканы, которые возглавляли его список кандидатов. В конечном счете, благодаря этому приглашению, мы в какой-то степени помогли Франсуа-Понсе выдвинуться и стать депутатом.

Выборы 11 мая 1924 г . ознаменовались победой Левого блока. В нашем округе по списку компартии было избрано три человека, как и предполагалось,— три первых кандидата списка. В целом по стране депутатами были избраны 26 коммунистов.

Пребывание в Андае

Из-за предвыборной кампании я ушел из отеля «Регина» и жил на сбережения, но теперь нужно было вновь устроиться на работу. Приближалось лето, и я решил поступить на один сезон в какой-нибудь отель в качестве шеф-кондитера.

Я предупредил об этом свою партийную секцию, которая избрала нового секретаря, и стал искать работу. Вскоре я подписал контракт на трехмесячный срок (июль — сентябрь) с отелем «Эскуальдуна», находившимся в Андае.

В указанный срок я прибыл на место и остался доволен своим рабочим помещением: из его окон был виден мыс Фигиер, расположенный в Испании, по ту сторону устья реки Бидассоа.

После обеда, с 14 до 17 часов, я был свободен и совершал небольшие экскурсии. В своих прогулках я доходил до международного моста, посередине которого проходит граница между Францией и Испанией. На Бидассоа когда-то стояло на якоре судно под командованием автора романа «Рамунчо» Пьера Лоти, а посередине реки находится остров Фазанов, где был подписан Пиренейский договор, по которому инфанта Мария-Тереза стала женой Людовика XIV.

Загородный воздух и равномерная работа мне нравились, к тому же я должен был пробыть здесь всего лишь один сезон. Обследовав окрестности Андая, я удовлетворил свой интерес к местным достопримечательностям. Я знал многих жителей города и часто вступал с ними в беседы, ибо уже тогда жизнь людей меня интересовала больше красот природы.

Однажды я отправился в город и недалеко от вокзала неожиданно встретил Марселя Кашена. Он возвращался из Испании, куда ездил навестить испанских товарищей, хотя предлогом для поездки был визит в музей Прадо, в котором Кашен хотел побывать, будучи большим любителем искусства. Мы с ним долго разговаривали, и он настойчиво подчеркивал неизбежность провала политики Левого блока.

Изредка вместе с друзьями я посещал кафе, расположенное поблизости от пляжа. В числе его завсегдатаев был старик с висящими седыми усами. Он любил ворчать и все время говорил колкости даме, которая с ним не разлучалась. В кафе он приходил ежедневно и играл в карты с тремя уже немолодыми мужчинами. Это был не кто иной, как Жорж Куртелин.

Его знали все клиенты (это, конечно, не значило, что все они читали его книги), но по какому-то молчаливому соглашению каждый делал вид, что не обращает на него внимания. Меня забавляло, когда он в пух и прах разносил своих партнеров по игре, обвиняя их во всевозможных махинациях, а если, к несчастью, сопровождавшая его дама, то есть мадам Куртелин, вмешивалась в спор, ей тоже доставалось на орехи. Одним словом, Куртелин напоминал мне героя его собственной пьесы «Мир в своем доме».

В середине сентября в городе должно было состояться собрание с участием адвоката Анри Демона, который по всей Франции выступал с лекциями на тему «Война — это преступление, которое нужно уничтожить». На собрании намеревался присутствовать Гара — депутат от Байонны.

Мои товарищи по работе, которые не были коммунистами, но питали ко мне большую симпатию, поинтересовались, что я думаю об этом собрании. Я ответил, что намерен пойти на него, послушать оратора и, если потребуется, выступить. Все товарищи пошли вместе со мной.

Незадолго до собрания я прочел в газете отчет об одной из лекций адвоката и подумал, что в своих выступлениях он, вероятно, повсюду использует одни и те же аргументы. Как оказалось, я не ошибся. В лекции совершенно не затрагивался вопрос о столкновении интересов, которое порождает войны; в ней утверждалось, что обеспечение мира зависит только от доброй воли; не вскрывались и причины конкретных конфликтов между государствами.

В тот вечер зал был полон, собралось около тысячи человек. Во вступительном слове председательствующий депутат Гара восхвалял Левый блок; его речь, по существу, сводилась к общим фразам, и Анри Демону предоставлялась полная возможность развернуться...

Адвокат дал пояснения к своей книге, носившей то же название, что и сама лекция. Он говорил долго, прибегал к изысканным выражениям и придавал, казалось, больше значения форме, нежели содержанию выступления. Умело расхваливая свой товар, он неоднократно повторял, что то, чего он не смог подробно объяснить, обстоятельно изложено в его книге, и советовал приобрести ее, благо у входа в зал был устроен книжный киоск.

После лекции адвоката, который буквально упивался своим красноречием, председательствующий спросил, нет ли желающих выступить. По всей видимости, он полагал, что на этот традиционный вопрос не последует никакого ответа, и в президиуме были явно удивлены, когда я попросил слова.

Поднявшись на сцену, я назвал свою фамилию и сказал, что являюсь членом коммунистической партии. Затем я начал свое выступление и сразу же подчеркнул важность обсуждаемой темы. Ситуация позволяла мне остановиться на главных моментах, которые оратор обошел молчанием.

Я отметил, что он ничего не сказал о французской политике агрессии против Советской России в 1919 г . и о сотрудничестве французского генштаба с немецкой армией в подавлении революции в Германии. Я начал показывать скудость аргументации оратора относительно экономических причин войны, и в этот момент председательствующий, видя, что мои доводы заинтересовали аудиторию, прервал меня. Он заявил, что я выступаю не по существу, и закрыл собрание. В зале начали гасить свет.

Я, разумеется, протестовал, но было уже поздно, публика покидала зал, и мне, таким образом, не дали закончить свое выступление. Впрочем, у многих присутствующих такие действия вызвали возмущение. После этого я пошел к единственному тогда в Андае коммунисту и предложил ему обратиться в партийную федерацию в Байонне с просьбой дать свое согласие на организацию собрания в том же зале. Я обязался провести среди товарищей по работе сбор денег, необходимых для оплаты объявления, найма помещения и печатания листовок.

Собрание состоялось в середине сентября. Зал был переполнен, присутствующие хотели послушать этого кондитера из отеля «Эскуальдуна», который обратил в бегство депутата Тара и адвоката Анри Демона.

Я подробно рассказал о позиции партии не только по международным, но и по внутренним вопросам, подчеркнув недостатки и отрицательные стороны политики Левого блока. Все прошло очень хорошо, и успех собрания способствовал созданию партийной ячейки на Андайском вокзале.

Мои товарищи по работе остались довольны. Собранные деньги мы израсходовали не полностью, и оставшаяся сумма была передана в партийный фонд федерации Нижних Пиренеев.

Это собрание, разумеется, наделало много шуму в Андае, в том числе среди клиентов отеля, где я работал. На следующий день директор отеля некий г-н Мартине* пришел в кондитерское помещение и сказал мне, что некоторые из его клиентов весьма недовольны собранием. На это я ответил, что за деятельность во внеслужебное время я ни перед кем не обязан отчитываться. Если же, добавил я, он собирается меня уволить, хотя в моей работе не замечено никаких упущений, то, согласно контракту, подписанному в начале сезона, он должен выплатить мне зарплату до 1 октября, а также возместить соответствующие расходы за питание и жилье. В конце концов г-н Мартине решил не увольнять меня, а персонал отеля расценил это как победу.

* Отец деятеля Объединенной социалистической партии Жиля Мартине.

Университет в Бобиньи

Когда истек срок моего контракта, я провел несколько дней в родном доме вместе с матерью и младшим братом Луи, а затем вернулся в Париж. Едва я возобновил связь с партийной организацией, как узнал, что меня направляют в только что созданную центральную партийную школу.

Она находилась в Бобиньи, в бараке, переданном в распоряжение партии коммунистическим муниципалитетом. Барак был расположен поблизости от нынешнего Народного дома, недалеко от мэрии. В то время Бобиньи представлял собой небольшую коммуну парижского предместья, где все, что выделялось на фоне повседневной жизни, сразу же привлекало к себе внимание. В школе было около 40 слушателей, в большинстве своем мужчин. Мы приезжали каждое утро на автобусе и обедали в небольшом ресторане вблизи школы, что привносило в этот уголок Бобиньи непривычное оживление.

Среди наших преподавателей находился немецкий коммунист Альфред Курелла, впоследствии член Центрального Комитета Социалистической единой партии Германии. У него был поистине выдающийся педагогический талант. Помню также некоего Поля Мариона *. В его лекциях по истории рабочего движения чувствовался плохо скрытый скептицизм.

* Ренегат, во время нацистской оккупации входил в состав правительственной клики Петена.

В школе, которую с некоторой иронией называли «университет Бобиньи», преподавали диалектический материализм, политэкономию, ленинское учение о партии, историю рабочего движения, историю русской революции. Помимо преподавателей, читавших свои курсы, с лекциями по актуальным политическим вопросам выступали руководители партии.

Обыск в партийной школе

В начале своего существования центральная партийная школа в Бобиньи интересовала лишь жителей того района, в котором она находилась. Но через некоторое время мы заметили, что вместе с нами в автобусе ездят шпики, что они следят за нами и изучают наши привычки. Затем однажды утром, во время лекции, полицейские ворвались в барак, конфисковали наши тетради и произвели проверку документов. Ни один из слушателей-французов не был арестован. Иначе обстояло дело с несколькими товарищами из Бельгии и Люксембурга, которые учились в школе. Французская коммунистическая партия помогала в подготовке кадров для этих двух партий, еще не располагавших тогда возможностями для создания собственных школ.

Бельгийцы и люксембуржцы были арестованы и высланы, а нам пришлось продолжать учебу без своих тетрадей с записями лекций. Их нам вернули лишь через некоторое время.

Вопрос об этом обыске обсуждался в Палате депутатов, и, говоря о содержании преподавания в нашей школе, Эдуард Эррио прибег к ироническому, по. его мнению, выражению: «метасумбур». На самом деле, путаница была не там, где он ее искал.

Премьер-министр, давая объяснения, усиленно подчеркивал, что в лекциях школы Бобиньи излагаются антиколониалистские концепции. В это время французский колониализм испытывал трудности в Сирии, куда на замену генерала Вейгана правительство Левого блока направило генерала Саррайля, а в Марокко Абд аль-Керим боролся против испанских колонизаторов, создавая тем самым угрозу и французским колонизаторам.

Организационная структура партии

В то время партия состояла из местных секций, организованных по территориальному принципу, объединявших более или менее значительное количество коммунистов. Свои собрания секции проводили один или два раза в месяц, ограничиваясь обсуждениями и не обеспечивая выполнения принятых решений. Такая структура причиняла мне немало хлопот, когда я был секретарем секции X округа. Этот опыт помог мне понять необходимость изменений в организационном построении партии.

В партии уже в течение некоторого времени обсуждался вопрос о создании производственных ячеек, и такую ячейку я сам создал на вокзале в Андае. Но необходимо было изменить структуру всей партии.

После выборов 1924 г . партия начала создавать ячейки на предприятиях, и, таким образом, по возвращении из Андая я стал на учет в ячейке энергетического предприятия.

К сожалению, укрепляя позиции партии на предприятиях, очень мало учитывали, а порой и совершенно пренебрегали необходимостью продолжать политическую работу в организациях, созданных по территориальному принципу.

На ряде предприятий стали выходить заводские газеты, и связи партии с трудящимися крепли.

Посещая партийную школу, я основное внимание уделял учебе, чередуя чтение «Капитала» с изучением произведений Ленина по вопросам революционной стратегии и тактики, в частности «Что делать?» и «Детской болезни «левизны» в коммунизме».

За время моего пребывания в школе я стремился постичь буквально все, но вскоре понял, что главное — это научиться заниматься, научиться читать теоретические работы, делать записи, приобрести такие навыки, которые позволили бы в дальнейшем самостоятельно продолжать образование.

Поэтому, не закрывая глаза на недостатки обучения в «университете Бобиньи», я всегда питал чувство благодарности к партии, которая открыла передо мной новые горизонты, послав меня в школу, и я не забываю, что этим обязан тов. Сюзанне Жиро.

Смотря на фотографию группы слушателей школы Бобиньи, я, разумеется, вынужден отметить, что многие из них после окончания школы ничем себя не проявили и бесследно исчезли из жизни партии. Однако это объясняется скорее неудачным подбором слушателей, чем уровнем преподавания в школе.

Перед партийным съездом, который состоялся в Клиши с 17 по 21 января 1925 г ., в партии развернулась довольно острая дискуссия. Влияние на нее оказывали и международные факторы. После смерти Ленина в январе 1924 г . Троцкий стремился захватить руководство большевистской партией и международным коммунистическим движением. При этом он проявлял особый интерес к Французской коммунистической партии, представителем которой в Коминтерне был Суварин, до конца преданный Троцкому. Все это не могло не повлиять на положение во Франции.

Правые и троцкисты единым блоком выступили против изменения организационной структуры партии. Они спекулировали на явных ошибках, допущенных в процессе большевизации партии, стремились использовать в своих целях критику сектантских методов, проявлявшихся в отношении партии к массам, а также в ее работе с новыми членами партии из числа профсоюзных активистов.

Суварин нападал не только на руководство Французской компартии, но и на руководство Коммунистического Интернационала, где Троцкий не смог играть той роли, которой он добивался. Эти люди, стремившиеся захватить руководство партией, выдавали Троцкого за деятеля международного масштаба, действовавшего в ленинском духе. Фракционная борьба этих элементов приняла настолько агрессивный характер, что некоторые из них были исключены из рядов партии, в том числе Суварин, Монат и Росмер.

После исключения Суварин продолжал публикацию «Бюллетен коммюнист», а партия начала с ноября 1924 г . издавать «Кайе дю большевисм».

На съезде, состоявшемся в Клиши в 1925 г ., я по поручению школы Бобиньи выступил с речью, в которой поблагодарил партию за создание этой школы и обобщил имеющийся опыт. Моя речь была очень хорошо встречена делегатами. Ко мне подошел и поздравил с удачным выступлением молодой коммунист, глаза которого светились умом, а весь облик свидетельствовал о силе и энергии и сразу же вызывал симпатии. О нем я уже слышал после Лионского съезда 1924 г ., но до сих пор еще не был с ним знаком. Это был Морис Торез. В то время я и не подозревал, что на долгие годы стану одним из его соратников, что узы дружбы соединят меня с этим человеком, который занял такое большое место в моей жизни и образ которого вечно живет в моей памяти и моем сердце.

Против реакции и фашизма

После победы Левого блока реакция начала широкую кампанию по концентрации своих сил, были созданы фашистские организации. Реакция добивалась осуществления репрессивных мер против коммунистической партии и выступала против признания французским правительством Советского Союза.

Бывший президент республики Александр Мильеран создал Национально-республиканскую лигу, которая критиковала правительство Эррио, в частности, за то, что оно согласилось на эвакуацию Рура, приняло план Дауэса, ограничивший самостоятельность Франции в отношении германских репараций, и не добилось при этом соответствующего урегулирования вопроса о межсоюзнических долгах.

После смерти председателя Лиги патриотов Мориса Барреса Мильеран был избран ее почетным председателем, а генерал Кас-тельно — председателем, и в результате эта организация присоединилась к Национально-республиканской лиге и к Национальной католической федерации.

С другой стороны, депутат от Парижа Пьер Теттенже основал военизированную организацию «Патриотическая молодежь». Ее члены, вербовавшиеся в основном из студентов, носили береты, портупеи и темно-синие плащи.

Особую активность проявляли «Королевские молодчики», которые не без успеха пытались верховодить в Латинском квартале. Наконец, немного позднее, в начале 1926 г ., Жорж Валуа — выходец из «Аксьон франсез» создал по примеру итальянских фашистов организацию «Фасция»*. Она тоже была военизирована, но ее члены в отличие от черных рубашек итальянских фашистов носили синие рубашки. Наряду с главным шефом Жоржем Валуа «Фасцией» руководил Марсель Бюкар, который впоследствии, во время гитлеровской оккупации, в качестве главаря франсистов активно сотрудничал с нацистами. Среди руководителей этой организации был также г-н Филипп Ламур, позднее сделавший карьеру в другой области.

* Фасция — пучок прутьев с секирой. Служил эмблемой итальянских фашистов.— Прим. перев.

Приближались муниципальные выборы 1925 г . В то время меня направили в Альфортвиль, где я был выдвинут кандидатом и вел предвыборную кампанию.

Члены организации «Патриотическая молодежь» пытались мешать и срывать собрания, проводимые коммунистами.

Наша партия в ряде избирательных округов выдвинула кандидатами женщин, стремясь на деле показать свою решимость добиваться полного равноправия мужчин и женщин. Однажды в XVIII округе Парижа в школе на улице Дамремон проходило собрание в поддержку кандидатуры Люсьены Маранн, выдвинутой компартией. Во время этого собрания группа членов организации «Патриотическая молодежь» попыталась проникнуть в школьный двор. Дорогу ей преградили наши активисты, и в завязавшейся схватке один из участников собрания, потеряв над собой контроль, выстрелами из револьвера поразил насмерть трех членов нападавшей банды.

Печать, разумеется, подняла ужасный шум по поводу смерти последователей Теттенже — молодых буржуа, которые, по всей вероятности, надеялись, что трудящиеся-коммунисты испугаются их военизированной организации.

Читая газеты, возносившие хвалу этим жертвам политики Теттенже, я думал: если бы на улице Дамремон погибли рабочие, то эта же самая пресса всячески замалчивала бы их смерть, она лишь писала бы, что рабочих постигла заслуженная кара. Ведь в оценке тех или иных действий решающую роль играют классовые соображения.

Трудящиеся не могли проявлять пассивность перед бандитскими налетами организации «Патриотическая молодежь» в обстановке, когда реакция концентрировала свои силы. У всех перед глазами был к тому же пример Италии, наглядно показавший, на что способен фашизм. В это время я был избран в руководство Республиканской ассоциации бывших фронтовиков и содействовал образованию групп антифашистской самозащиты. Бывшие фронтовики стремились помешать действиям фашистских организаций; формируя эти группы, они не рассчитывали только на собственные силы, а старались содействовать созданию условий для массового отпора возможным вылазкам фашистов.

В ответ на фашистские выступления, организованные в различных городах, состоялись многолюдные демонстрации трудящихся, в ходе которых зачастую удавалось осуществить единый фронт коммунистов и социалистов и обеспечить союз с другими республиканцами.

Против реакции и фашизма

После победы Левого блока реакция начала широкую кампанию по концентрации своих сил, были созданы фашистские организации. Реакция добивалась осуществления репрессивных мер против коммунистической партии и выступала против признания французским правительством Советского Союза.

Бывший президент республики Александр Мильеран создал Национально-республиканскую лигу, которая критиковала правительство Эррио, в частности, за то, что оно согласилось на эвакуацию Рура, приняло план Дауэса, ограничивший самостоятельность Франции в отношении германских репараций, и не добилось при этом соответствующего урегулирования вопроса о межсоюзнических долгах.

После смерти председателя Лиги патриотов Мориса Барреса Мильеран был избран ее почетным председателем, а генерал Кастельно — председателем, и в результате эта организация присоединилась к Национально-республиканской лиге и к Национальной католической федерации.

С другой стороны, депутат от Парижа Пьер Теттенже основал военизированную организацию «Патриотическая молодежь». Ее члены, вербовавшиеся в основном из студентов, носили береты, портупеи и темно-синие плащи.

Особую активность проявляли «Королевские молодчики», которые не без успеха пытались верховодить в Латинском квартале. Наконец, немного позднее, в начале 1926 г ., Жорж Валуа — выходец из «Аксьон франсез» создал по примеру итальянских фашистов организацию «Фасция»*. Она тоже была военизирована, но ее члены в отличие от черных рубашек итальянских фашистов носили синие рубашки. Наряду с главным шефом Жоржем Валуа «Фасцией» руководил Марсель Бюкар, который впоследствии, во время гитлеровской оккупации, в качестве главаря франсистов активно сотрудничал с нацистами. Среди руководителей этой организации был также г-н Филипп Ламур, позднее сделавший карьеру в другой области.

*Фасция — пучок прутьев с секирой. Служил эмблемой итальянских фашистов.— Прим. перев.


Приближались муниципальные выборы 1925 г . В то время меня направили в Альфортвиль, где я был выдвинут кандидатом и вел предвыборную кампанию.

Члены организации «Патриотическая молодежь» пытались мешать и срывать собрания, проводимые коммунистами.

Наша партия в ряде избирательных округов выдвинула кандидатами женщин, стремясь на деле показать свою решимость добиваться полного равноправия мужчин и женщин. Однажды в XVIII округе Парижа в школе на улице Дамремон проходило собрание в поддержку кандидатуры Люсьены Маранн, выдвинутой компартией. Во время этого собрания группа членов организации «Патриотическая молодежь» попыталась проникнуть в школьный двор. Дорогу ей преградили наши активисты, и в завязавшейся схватке один из участников собрания, потеряв над собой контроль, выстрелами из револьвера поразил насмерть трех членов нападавшей банды.

Печать, разумеется, подняла ужасный шум по поводу смерти последователей Теттенже — молодых буржуа, которые, по всей вероятности, надеялись, что трудящиеся-коммунисты испугаются их военизированной организации.

Читая газеты, возносившие хвалу этим жертвам политики Теттенже, я думал: если бы на улице Дамремон погибли рабочие, то эта же самая пресса всячески замалчивала бы их смерть, она лишь писала бы, что рабочих постигла заслуженная кара. Ведь в оценке тех или иных действий решающую роль играют классовые соображения.

Трудящиеся не могли проявлять пассивность перед бандитскими налетами организации «Патриотическая молодежь» в обстановке, когда реакция концентрировала свои силы. У всех перед глазами был к тому же пример Италии, наглядно показавший, на что способен фашизм. В это время я был избран в руководство Республиканской ассоциации бывших фронтовиков и содействовал образованию групп антифашистской самозащиты. Бывшие фронтовики стремились помешать действиям фашистских организаций; формируя эти группы, они не рассчитывали только на собственные силы, а старались содействовать созданию условий для массового отпора возможным вылазкам фашистов.

В ответ на фашистские выступления, организованные в различных городах, состоялись многолюдные демонстрации трудящихся, в ходе которых зачастую удавалось осуществить единый фронт коммунистов и социалистов и обеспечить союз с другими республиканцами.

Политические трудности Левого блока

В программе своей деятельности правительство Эррио намечало распространить действие законов о светском образовании на Эльзас и Лотарингию, закрыть посольство при Ватикане, запретить монашеские конгрегации и отказаться от дальнейшего создания епархиальных ассоциаций. Это вызвало возмущение католических кругов в Эльзасе и Лотарингии и во всей Франции. Различные католические организации объединились в Национальную католическую федерацию, которая в июле 1925 г . насчитывала 1,8 млн. членов.

Эта федерация, возглавляемая генералом Кастельно, организовала крупные манифестации в различных городах страны. Кардиналы и архиепископы Франции опубликовали 11 марта 1925 г . манифест, в котором осудили политику Левого блока в отношении церкви и закрытие посольства при Ватикане, а также заявили, что вмешательство церкви в дела государства законно и необходимо.

В конечном счете правительство столкнулось с финансовым кризисом, который поставил его в безвыходное положение. Тогдашний министр финансов Клемантель воспротивился увеличению «потолка» авансов Французского банка государству и в поисках необходимых средств обратился к частным компаниям. Он рассчитывал на успех займа, выпущенного с целью сокращения денежного обращения и выплаты задолженности банкам.

Но заем не имел успеха. Вскоре количество денег в обращении превысило максимальную законную сумму в 41 млрд. Как тогда говорили, «потолок обрушился».

Между премьер-министром Эррио и его министром финансов вспыхнули разногласия. Министр был вынужден согласиться на поднятие «потолка» эмиссии бумажных денег Французским банком, но одновременно противился увеличению размера его авансов государству. 10 апреля 1925 г . правительство Эррио было вынуждено уйти в отставку. Эррио заявил, что его кабинет пал, натолкнувшись на «денежную стену». 17 апреля на смену ему пришел кабинет Пенлеве. Министром финансов стал Жозеф Кайо, которого незадолго до этого амнистировали (он был осужден во время войны из-за мстительности Клемансо). Кайо не был членом парламента, поскольку не восстановил еще своего мандата в Сенате.

Вернувшись на улицу Риволи, Жозеф Кайо, которого изображали неким финансовым магом, сотворил свое первое «чудо», потребовав увеличить почти на 4 млрд. сумму налогов.

Эта мера, разумеется, вызвала трудности в рядах Левого блока. Его программа, принятая в 1924 г ., казалась преданной забвению.

Против войны в Марокко

Нанеся тяжелые поражения испанским колонизаторам в их зоне оккупации, Абд аль-Керим в начале 1925 г . развернул операции против французской зоны.

Еще в конце 1924 г . ФКП решительно выступила против политики французских колонизаторов, подчеркнув, что она противоречит подлинным национальным интересам. Последующие события воочию показали, насколько справедливой была эта оценка.

В 1925 г . вопрос о борьбе с колониалистскими войнами встал с еще большей остротой. В Сирии восстали друзы. Они создали большие трудности для французского верховного комиссара генерала Саррайля, который в октябре отдал приказ об артиллерийском обстреле Дамаска. Генерала Саррайля на этом посту вскоре заменил Анри де Жувенель. Коммунистическая партия требовала предоставить независимость Сирии и Ливану — подмандатным территориям Франции. Но особенно тревожное положение сложилось в Марокко.

В августе 1925 г . французское правительство, действуя через голову генерального резидента Франции в Марокко маршала Лиоте, поручило главнокомандующему французской армией маршалу Петену взять непосредственно в свои руки ведение военных операций в Марокко и осуществлять их совместно с испанским правительством.

Еще весной 1925 г . ФКП развернула борьбу за немедленное заключение мира с рифами, за признание независимой Республики Риф и эвакуацию французских войск из Марокко. Под этими лозунгами она организовала крупную демонстрацию в Луна-парке, провела традиционную манифестацию у Стены коммунаров, а также многочисленные митинги и собрания на заводах.

С речами в Палате депутатов выступили, в частности, Марсель Кашен и Жак Дорио. По всей стране развернулась борьба под руководством Комитета действия. Он первоначально состоял из представителей коммунистической партии, Унитарной всеобщей конфедерации труда, Республиканской ассоциации бывших фронтовиков и группы «Кларте», а затем был расширен за счет участия трудящихся и активистов, принадлежавших к меньшинству социалистической партии и ВКТ, а также беспартийных рабочих. Комитет действия, возглавляемый Морисом Торезом, организовал рабоче-крестьянские съезды, которые состоялись, в частности, в Париже, Лилле, Лионе, Марселе, Бордо, Страсбурге, Безье и прошли под лозунгами борьбы против войны в Марокко и Сирии, против налогов, введенных Кайо, и за повсеместное увеличение заработной платы.

Необходимо было также подготовить всеобщую забастовку, которая состоялась 12 октября с участием примерно 900 тыс. трудящихся. После войны это была первая массовая политическая забастовка. Она свидетельствовала об успешном осуществлении тактики единого фронта. В ходе забастовки произошли ожесточенные столкновения. В Пюто был убит коммунист Сабатье. Полиция с невиданной жестокостью атаковала демонстрацию, состоявшуюся на улице Гранж-о-Бель, в которой я участвовал. Во время схватки с полицейскими Дорио ударил одного из них ногой в живот, и тот упал. Дорио арестовали и несколько дней продержали в полицейском участке. Полицейский, которого он ударил, скончался.

Что произошло тогда в полицейском участке? К какому шантажу прибегла полиция? Какому «шотландскому душу» подвергала она Дорио? Никто этого не знает, но ясно одно: Дорио, несколько дней пробывший в руках полиции, был уже не таким, как в день забастовки.

И я, со своей стороны, считаю, что его поведение начало меняться именно с этого момента. Время шло, господа из полиции предъявляли, по-видимому, все более решительные требования, и все заметнее чувствовалось, что Дорио словно связан по рукам и ногам. Можно предполагать, что полиция прочила Дорио на главный руководящий пост в партии, но ей не удалось осуществить свой план. Дорио, как известно, закончил свою карьеру в мундире гитлеровского вермахта, и мне придется еще говорить о нем.

Депутат и член Центрального Комитета

В марте 1926 г . предстояло избрать двух депутатов парламента на освободившиеся места по 2-му сектору Парижа (I, II, III, IV, XI, XII и XX округа города). Я был выдвинут кандидатом от компартии вместе с адвокатом Альбером Фурнье. С нами соперничал реакционный список, включавший Поля Рейно, потерпевшего поражение на выборах в 1924 г . в департаменте Нижние Альпы, и одного из ведущих журналистов «Эко де Пари» — Анри де Кериллиса. Баллотировались также кандидаты от социалистической партии (бывший депутат от департамента Нор Энгель и Леон Осмен) и кандидаты от независимых социалистов и радикал-социалистов (бывший депутат Жан Бон и радикал Лёнуар). В этом секторе Парижа реакция несколько лет назад нанесла на выборах поражение кандидатам от компартии Лорио и Суварину, но обстановка теперь была иной.

Я, разумеется, активнейшим образом участвовал в избирательной кампании, выступая каждый вечер на нескольких митингах, ибо мы с моим партнером по списку были неизвестными для избирателей кандидатами, и эту известность надо было завоевать. Основной удар в нашей кампании мы концентрировали против списка Поля Рейно и Анри де Кериллиса.

В первом туре выборов, состоявшемся 14 марта, наш, коммунистический список получил 37 660 голосов, список социалистической партии — 15 619, список независимых социалистов и радикал-социалистов — 11 736, а реакционный список — 42 601 голос.

Таким образом, борьба перед вторым туром носила ожесточенный характер. Социалисты, а также независимые социалисты сняли свои кандидатуры в пользу коммунистов. Но мы не могли быть уверены в положительном для нас исходе второго тура: было неясно, получим ли мы поддержку всех избирателей, голосовавших в первом туре за снятые теперь списки. Только четкое представление о существовании потенциальной фашистской опасности могло обеспечить кандидатам-коммунистам голоса всех левых избирателей.

Результаты второго тура были следующие: Жак Дюкло — 63 250 голосов (избран), Альбер Фурнье — 63 137 (избран), Поль Рейно — 61 707, Анри де Кериллис — 61 528.

Эти выборы, ознаменовавшиеся победой коммунистов, получили широчайший резонанс в стране, ибо они символизировали единство демократических сил и привели к поражению реакции. Люди хотели познакомиться с новыми депутатами, одержавшими верх над видными реакционными деятелями, и партия в ответ на многочисленные запросы направила меня в поездку по стране для проведения собраний, привлекших большое количество людей.

В ноябре 1925 г. в Иври состоялась национальная конференция партии. Я участвовал в работе этой конференции, на которой проявилось глубокое недовольство отсутствием внутрипартийной демократии.

Для рассмотрения этого вопроса Политбюро созвало расширенный пленум Центрального Комитета с участием областных секретарей и руководства Федерации коммунистической молодежи. Пленум, проходивший 1—2 декабря, отметил, что необходимо изменить методы партийного руководства и проводить новый курс. Это относилось прежде всего к группе товарищей во главе с Сюзанной Жиро.

Расширенный пленум ЦК, получивший название «конференции 2 декабря», обратился ко всем членам партии с открытым письмом, в котором подчеркнул, что во внутреннюю жизнь партии и в ее отношения с массами необходимо внести коррективы. Вскоре состоялось расширенное заседание Исполкома Коммунистического Интернационала. Оно определило задачи партии и рабочего класса в новой обстановке на основе анализа изменений, происшедших в структуре французского капитализма, в расстановке сил классов и партий, в финансовом положении.

Исполком подчеркивал, что в ФКП очень важную роль по-прежнему играет старое поколение с его социал-демократическими и анархо-синдикалистскими пережитками, тогда как молодому поколению, изжившему старые, социал-демократические предрассудки, не хватает марксистско-ленинской подготовки.

Из проведенного анализа делался вывод о необходимости развивать политику единого фронта, исправляя допущенные при ее осуществлении ошибки, увязывать работу по вовлечению в партию новых членов с защитой требований трудящихся, укреплять руководящие органы партии и, наконец, обеспечивать демократическое функционирование партии, продолжая при этом преобразование ее организационной структуры.

Правые и центристы, касаясь проблемы большевизации партии, усиленно разглагольствовали о том, что «территориальная секция — это единственная, логически допустимая организационная основа партии», что «во Франции ячейки не могут составить основу партии» и т. п.

Сам термин «ячейка» был непривычным в политическом словаре, многие коммунисты его тогда не принимали, и можно судить, какие изменения произошли в этом отношении под влиянием партии. Действительно, в словаре Ларусса слово «ячейка» определяется теперь следующим образом: «Составной элемент любого живого существа. Объединение политических деятелей: коммунистическая ячейка».

Правые и центристские элементы подвергали критике также лозунг братания, выдвинутый партией в борьбе против колониальных войн.

В такой обстановке открылся V съезд Французской коммунистической партии, проходивший в Лилле с 20 по 26 июня 1926 г . И я вспоминаю Пьера Семара, который с трибуны съезда разоблачал концепции, направленные против идеологических и организационных принципов партии. Я вновь вижу Мориса Тореза, ставшего с 1925 г . секретарем по организационным вопросам, который анализировал задачи партии в организационной области, говорил о том, что необходимо создавать на крупных предприятиях производственные ячейки, обеспечивать их политическую деятельность, добиваться избрания активных бюро ячеек, регулярно выпускать газету ячейки. Постановка этих задач более 40 лет тому назад, задач, которые никогда нельзя считать окончательно выполненными, свидетельствовала о решимости превратить нашу партию в подлинную коммунистическую партию.

У меня сохранились очень четкие воспоминания о Лилльском съезде. Именно на этом съезде Морис Торез, преодолевая нигилистические течения по национальному вопросу (они распространились в рядах нашей партии как реакция на шовинизм, который разложил рабочее движение во время первой мировой войны), выступил против уплаты долгов Соединенным Штатам и Великобритании, противопоставил национальные интересы нашей страны интересам крупных капиталистов по ту сторону Атлантики и Ла-Манша.

После окончания прений, когда состоялись выборы Центрального Комитета, я испытал большую радость: меня выбрали членом этого органа; в его состав вошел и мой старый друг Бенуа Фрашон. Что касается Мориса Тореза, то впервые его избрали в ЦК за два года до этого, на Лионском съезде.

Таким образом, менее чем через три месяца после избрания депутатом парламента я стал членом Центрального Комитета. Это возлагало на меня большую ответственность, которую я старался оправдать. Впрочем, должен сознаться, что к новым своим обязанностям я приступил не без некоторой боязни, ибо не был уверен, что смогу их выполнять в надлежащих условиях.

Я сознавал те трудности, которые порождались недостаточностью моего образования. Конечно, я много работал над повышением своего уровня, но, как и все самоучки, зачастую делал это бессистемно. Учитывая опыт, приобретенный в «университете Бобиньи», я решил как можно больше заниматься. Я, разумеется, читал «Краткое изложение I тома «Капитала»» Г. Девиля, но этого было недостаточно, нужно было взяться за само произведение Маркса, изучить его текст, не ограничиваясь книгами популяризаторов. Чтение «Капитала» — нелегкое дело, оно требует длительных размышлений, в процессе его необходимы остановки. Поэтому я понял глубокий смысл письма Карла Маркса издателю Морису Лашатру в связи с выходом «Капитала» на французском языке.

Оно написано 18 марта 1872 г . и воспроизведено в факсимиле в начале первого французского издания «Капитала», которое я храню в своей библиотеке. В письме говорится: «...метод исследования, которым я пользуюсь и который до сих пор не применялся к экономическим вопросам, делает чтение первых глав очень трудным. Можно опасаться, что у французской публики, которая всегда нетерпеливо стремится к окончательным выводам и жаждет узнать, в какой связи стоят общие принципы с непосредственно волнующими ее вопросами, пропадет интерес к книге, если, приступив к чтению, она не сможет сразу же перейти к дальнейшему.

Здесь я могу помочь только одним: с самого же начала указать на это затруднение читателю, жаждущему истины, и предостеречь его. В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам»*.

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 33, с. 364.

Итак, учебе я посвящал много времени. Того времени, которое оставалось после выполнения других обязанностей члена партии. Для занятий я урывал целые часы и у сна. К счастью, мне достаточно было поспать за ночь 4— 5 часов, и я уже не чувствовал усталости: силы мои быстро восстанавливались. Обладая физической выносливостью, я хотел приобрести достаточно солидный запас теоретических и политических знаний, а также расширить свой общий кругозор.

Но я ощущал недостаточность индивидуальной учебы и любил обсуждать с товарищами самые разнообразные вопросы, ибо обмен идеями чрезвычайно обогащал меня.

Одним словом, я предчувствовал, что скоро настанут трудные времена, и стремился встретить их во всеоружии.

Преследования за антивоенную пропаганду

Как депутат и член комиссии по делам армии, я был назначен выпускающим редактором «Казерн» — печатного издания для солдат. В то время армия была «великим немым». Ни солдаты, ни офицеры не пользовались избирательным правом, а это означало, что теоретически они не имели права заниматься политикой.

Однако в истории нашей страны военные не раз выступали на политической арене. Примером тому может служить генерал Бонапарт, самый знаменитый из военных-политиков, который без колебаний оставил в Египте находившуюся под его командованием армию и вернулся во Францию, чтобы захватить власть. Поэт писал о нем:

«В облике Бонапарта уже проступали черты Наполеона».

В конце прошлого века в роли политика-демагога выступил другой генерал, хотя и значительно меньшего масштаба. Это был Буланже, который замышлял государственный переворот. Его широко субсидировали реакционеры, и в частности герцогиня Юзесская, передававшая генералу деньги через посредство претендента на французский престол графа Парижского. Она хотела, чтобы Буланже последовал примеру Монка, а не Бонапарта и помог восстановить во Франции монархию, ту монархию, о реставрации которой путем использования республики в качестве трамплина, быть может, мечтал и нынешний граф Парижский.

После этого мы наблюдали карьеру генерала де Голля. Будучи еще младшим офицером, он в своей книге «На острие шпаги» намечал пути и средства для восхождения к власти человека, мечтающего о личном авторитарном господстве.

Я считаю, что генерал де Голль был гораздо больше политическим деятелем, нежели военным, хотя он и умел использовать мундир, чтобы в определенных обстоятельствах содействовать осуществлению своих политических замыслов.

Поражает тот факт, что в различных странах полковники, генералы и маршалы, которые никак не подготовлены к руководству общественными делами и не имеют никаких особых военных заслуг, захватывают власть и выступают в роли «спасителей отечества», как будто народы, чтобы существовать, нуждаются в казарменном режиме.

Газета «Казерн», выпускающим редактором которой я стал, была намерена обращаться к солдатам, как к гражданам. Она освещала политические проблемы страны и одновременно защищала требования солдат.

В качестве выпускающего редактора я нес судебную ответственность за все, что публиковалось в «Казерн». Были все основания думать, что газету от первой до последней строчки изучает специальная служба, ибо нас непрерывно подвергали преследованиям. Порой обвинения были настолько абсурдны, что суд был вынужден их отклонять, но с тем большим усердием он поддерживал обвинения, имевшие хоть какое-то основание.

Так, во второй половине 1926 г . меня часто вызывали к себе следователи, чтобы допросить по тому или другому делу. После следствия дело слушалось в уголовном суде, выносился приговор с каким-то сроком тюремного заключения, а затем мы как можно глубже забирались в процедурные дебри. В конце же концов, когда все возможности обжалования приговора бывали исчерпаны, когда апелляционный суд выносил свое решение, а кассационная жалоба отклонялась, приходилось отправляться в тюрьму. Со мною это случилось в 1927 г .

С завершением сессии парламента в июле 1927 г . кончилась и наша депутатская неприкосновенность, теперь коммунисты со дня на день могли быть арестованы. Тех, кто остался в Париже, арестовали немедленно. Иначе дело обстояло со мной, так как я уехал, чтобы провести серию собраний в Тарбе и различных городах юго-запада. Полицейские ни разу не попытались арестовать меня во время собрания, это было бы слишком трудно, ибо то, что я говорил о репрессиях, вызывало гневное возмущение присутствующих. В конце же собрания я исчезал, отправляясь на ночлег к товарищам.

Однако эта игра в прятки не могла долго продолжаться, тем более что никаких мер для подобного случая не было намечено и я не имел никаких указаний. Однажды утром в Тарбе, когда я выходил из дома друзей, полицейские арестовали меня и доставили в префектуру. Здесь мне прочли телеграмму министра юстиции Луи Барту, в которой содержался приказ всем представителям полиции о моем аресте.

В тюрьме

Из префектуры Верхних Пиренеев меня вскоре отвели во Дворец правосудия, где судебный следователь зачитал мне приговор, по которому я был осужден на два года тюремного заключения. Затем меня отправили в тюрьму.

Тарбская тюрьма находится на улице, которая носит имя публициста — уроженца Тарба, написавшего во времена Второй империи книгу о сопротивлении республиканцев государственному перевороту 2 декабря 1851 г . Она расположена недалеко от другой тюрьмы — монастыря кармелиток, обитательницы которого изредка выходят на улицу, построившись в колонну по двое, выходят с той поры, как женщины получили право голоса.

Камеры в Тарбской тюрьме пропахли карболкой, заглушавшей другие, еще менее приятные запахи. Это чрезвычайно мрачные помещения. В одну из таких камер и отправил меня начальник тюрьмы. Я тут же потребовал листок бумаги и конверт, решив написать письмо министру юстиции, чтобы заявить протест против тех условий заключения, в которых я оказался, и потребовать предоставления мне режима для политических, на который я имел право. Тем временем коммунистические организации Верхних Пиренеев (секретарем федерации был Марк Дюпюи, впоследствии депутат от департамента Жиронда) были информированы о моем аресте и готовились к демонстрации, намереваясь провести ее перед зданием тюрьмы. Кроме того, сюда явилась моя мать, которую известили о том, что я посажен в тюрьму. Она потребовала свидания со мной. Когда же ей сказали, что для этого необходимо разрешение судебного следователя, она отправилась к следователю и устроила ему такой нагоняй, на какой способна лишь одна мать. Следователь, человек не слишком заносчивый, разрешил ей свидания со мной. Между тем начальник тюрьмы, беспокоясь из-за того, что получил такого заключенного, позвонил в министерство юстиции и попросил инструкций. Он сообщил о моем требовании режима политзаключенного.

Тарбская тюрьма не была приспособлена для политических заключенных, и тюремная администрация решила поместить меня в лазарет. Я потребовал, чтобы мне показали инструкции об обращении с политзаключенными в том, что касается помещения, питания и прогулок.

В тюремном лазарете и навещала меня мать. Она не стыдилась того, что я здесь, ибо знала, что я ни в чем не поступился честью и достоинством и пострадал лишь за верность своим идеям. Некоторые дальние родственники предпочли бы, чтобы я отбывал наказание не в Тарбе, а где-нибудь в другом месте, но такие соображения не имели для меня какого-либо значения.

Мое дело обсуждалось в министерстве юстиции, и накануне того дня, когда перед тюрьмой должна была состояться демонстрация, из Парижа за мной приехали два тюремных надзирателя. Чтобы помешать мне встретиться на вокзале с железнодорожниками, они доставили меня в вагон, стоявший на запасном пути. Вагон этот затем прицепили к поезду, который отправлялся в Париж.

Я улегся на скамейке вагона первого класса, на который давал мне право депутатский проездной билет, а два «ангела-хранителя» расположились напротив; они спали по очереди и не спускали с меня глаз. Эта предосторожность была излишней, ибо я нисколько не думал о побеге.

По прибытии в Париж меня вывели с Аустерлицкого вокзала через особый выход. Здесь уже ожидал отряд полицейских, и они сопровождали машину, в которой меня отвезли в тюрьму Сайте.

Меня поместили в камере отделения для политзаключенных. Теперь я уже был не одинок, как в Тарбе. Здесь находились Марсель Кашен, секретарь УВКТ Гастон Монмуссо, секретарь федерации почтовиков Анри Гурдо, Жак Дорио, Анри Барбе, ставший во время войны, как и Дорио, коллаборационистом. Здесь был также Шассень, являвшийся в то время членом компартии, а впоследствии ставший петеновским государственным секретарем. В тюрьме находились и другие коммунисты, которые, как и мы, были осуждены за антивоенную пропаганду, а также два анархиста, осужденных за пропаганду противозачаточных средств.

С этими анархистами мне несколько раз довелось беседовать. Они считали, что их деятельность по пропаганде противозачаточных средств служит целям революции. Сразу было видно, что это большие сумасброды.

В Сайте режим для политзаключенных регламентировался следующим образом. С 9 часов вечера до 7 часов утра нас запирали в камерах, а после 7 часов утра можно было выходить в коридоры отделения для политических и прогуливаться в небольшом дворе, похожем на колодец и расположенном посреди довольно высоких зданий.

Ели мы все вместе, и за столом председательствовал Марсель Кашен. После чтения газет обменивались мнениями о политическом положении. Мы имели возможность получать книги с воли, и в нашем распоряжении была, разумеется, тюремная библиотека. За время пребывания в тюрьме помимо теоретических работ я в порядке отдыха прочитал немало произведений художественной литературы, в особенности книг Бальзака и Александра Дюма-отца.

В тюрьме мы углубляли свои знания по некоторым политическим и экономическим вопросам. Так, вместе с Марселем Кашеном я изучал вопросы, связанные с железнодорожными компаниями, условия их образования. Тот факт, что государство обеспечило финансирование строительства железных дорог и предоставило компаниям льготы, служил аргументом для национализации железных дорог. Эта национализация была впоследствии проведена на условиях, выгодных прежде всего компаниям, которые по-прежнему получают от железных дорог значительные прибыли.

Летом 1927 г ., когда я находился в тюрьме, в Париже состоялись крупные демонстрации в защиту Сакко и Ванцетти. Власти США обвинили их в преступлении, которого они не совершали, и, несмотря на возмущение во всем мире, они были казнены на электрическом стуле.

Между тем правосудие еще не кончило сводить со мной счеты. Находясь в тюрьме, я был вызван в XI уголовный суд вместе с Андре Марти, который тоже отбывал тюремное заключение. Против меня было возбуждено 6 судебных дел по одному и тому же обвинению в антивоенной пропаганде, а Марти привлекался к ответственности по 2 делам за опубликованные им статьи.

До отправки во Дворец правосудия в полицейской машине мы с Андре Марти договорились, что тот, кого будут допрашивать первым, зачитает заявление, которое мы подготовили и показали своим товарищам по тюремному заключению.

На воле это заявление напечатали на пишущей машинке в нескольких экземплярах и передали их нам во время свиданий, которые по определенным дням длились всего час, а в другие дни были более продолжительными.

Оказавшись перед судом, мы по поведению судей, по тому, как они зачитывали обвинительные заключения, почувствовали, что они настроились на такую же антикоммунистическую волну, как и Сарро, заявивший в своей речи: «Наш враг — это коммунизм ».

Я первым отвечал на вопросы суда и огласил подготовленный нами текст. С вызовом бросал я в лицо судьям слова этого бескомпромиссного заявления. Глядя на них, я чувствовал, что они с нетерпением ждут, когда я кончу, но я не торопился и отчеканивал каждую фразу. После того как я замолчал и Марти присоединился к зачитанному тексту, адвокаты выступили с короткими речами в духе нашего заявления. Затем суд вынес свой приговор. Я шестикратно приговаривался к пятилетнему тюремному заключению и к штрафу, размер которого уже не помню. Без поглощения наказаний это составляло 30 лет тюрьмы сверх того двухлетнего срока, который я сейчас отбывал. Марти дважды приговаривался к пятилетнему заключению без поглощения наказаний.

Сообщая о заседании XI уголовного суда, печать осуждала зачитанное мною заявление. При этом одни газеты одобряли вынесенные нам приговоры, а другие считали их чрезмерными и, вспоминая дело Бланки, который свыше 40 лет своей жизни провел в тюрьме, критиковали правительство за то, что своими действиями оно может вызвать у многих простых людей жалость к коммунистам, подвергающимся столь жестоким репрессиям.

Итак, сразу 30 лет тюрьмы! Это — не пустяк. Однако я отнюдь не думал, что пробуду в заключении так долго. Между тем жизнь в тюрьме продолжалась.

Отбыв четырехмесячный срок, в конце августа вышел на свободу Гастон Монмуссо. Он оставил мне детекторный приемник, который я поставил в ящик стола, находившегося в моей камере. Таким образом, когда меня запирали в камере, я мог слушать музыку, передаваемую Парижским радио. Дни проходили довольно быстро. К счастью, в ночное время мы могли зажигать электрический свет и читать или писать допоздна.

Находясь в тюрьме, мы не имели возможности выступать в печати под своими фамилиями, но мы подписывались такими псевдонимами, что читатели могли догадаться, кто автор. Все знали, что Жан Бреко — это не кто иной, как Гастон Монмуссо, что Марсель Бретон — это Марсель Кашен, а я просто отрезал вторую часть своей фамилии и подписывался «Жак Дюк».

В конце октября, за несколько дней до возобновления работы парламента после летних каникул, мы говорили в тюрьме о съезде радикалов, который интересовал нас особенно потому, что уже более 14 месяцев продолжался «опыт Пуанкаре»*. Председатель партии радикалов, которым в то время был Морис Сарро — брат Альбера и директор газеты «Депеш де Тулуз»,— подчеркнул в своей речи на съезде, что «к провалу политики Левого блока были причастны финансовые круги».

* В июле 1926 г . Пуанкаре сформировал правительство «национального единения», в которое вошли и деятели Левого блока.— Прим. перев.

Он сказал, что сейфы упорно закрывались перед правительствами радикалов, но широко раскрывались, когда речь шла о борьбе с республиканскими идеями. В заключение Морис Сарро заявил, что партия радикалов намеревается сохранять «перемирие по вопросу франка», то есть «национальное единение», на которое опиралось правительство Пуанкаре.

На этом съезде Франклин-Буйон призывал порвать с социалистической партией, но не получил поддержки и вышел из партии радикалов. Таким образом, можно было предположить, что союз радикалов и социалистов сохранится на парламентских выборах 1928 г . и что этот союз проявится в форме блокирования вокруг кандидатов, которые соберут наибольшее число голосов в первом туре, поскольку избирательная система была изменена и вместо урезанного пропорционального представительства были установлены выборы по округам.

2 ноября 1927 г . открылась чрезвычайная парламентская сессия, и коммунистическая группа сразу же потребовала освобождения брошенных в тюрьму депутатов. Против требования коммунистов выступил Мажино, чья политическая карьера основывалась на ранении, полученном во время войны, и чье имя было присвоено знаменитой укрепленной линии. (Она оказалась столь же бесполезной, сколь и дорогостоящей, однако была доходным делом для некоторых предпринимателей и поставщиков.) Но Мажино не получил достаточной поддержки, и 265 голосами против 220 Палата депутатов высказалась за наше освобождение.

Как только это решение было принято, начальник тюрьмы сообщил нам, что мы свободны. Марсель Кашен, Марти, Дорио и я заявили, что покинем тюрьму только вместе с остальными заключенными товарищами. Но мы не питали иллюзий относительно практических результатов нашего демарша, зная, что в этом случае нас выдворят из тюрьмы силой.

В конце концов быстро собрав в свои чемоданы белье и книги, оставив товарищам все, что могло быть съедено или выпито, мы около 8 часов вечера оказались на улице Сайте, где возвышается мрачное здание тюрьмы.

После освобождения я выступал на собраниях в разных городах страны и принял участие в обсуждении бюджета на 1928 г ., состоявшемся в Палате депутатов. Вместе с Марселем Кашеном я провел большой митинг в зале Альгамбра в Бордо. На митинг со всех концов департамента собрались старые активисты, чтобы встретиться с Марселем Кашеном, занимавшимся политической деятельностью в Бордо в годы своей молодости.

Это было волнующее зрелище, когда они с любовью и восхищением смотрели на 58-летнего депутата-коммуниста, который в их глазах символизировал верность и мужество.

Люди плакали, когда Марсель Кашен вспоминал о том, как молодым студентом он вступил во французскую Рабочую партию, и когда Кашен подчеркнул, что за верность идеалам своей молодости он заплатил своей свободой. Он указал, что если сейчас и вышел из тюрьмы, то после окончания парламентской сессии его, как и других депутатов-коммунистов, находящихся в аналогичном положении, могут снова бросить за решетку.

Обсуждение бюджета вызвало в Палате депутатов серьезные трения, что вынудило правительство несколько раз ставить вопрос о доверии. Коммунистическая группа потребовала, в частности, увеличения кредитов на жилищное строительство и на помощь безработным, число которых значительно выросло.

Поскольку депутаты-социалисты порой критиковали правительственную политику вместе с коммунистами, правительство добилось от Палаты изменения регламента: выступление в прениях было ограничено четвертью часа, а для внесения поправок отводилось 5 минут.

Декабрь заканчивался. Как и другие депутаты, освобожденные в начале сессии, я предвидел возможность нового ареста и думал о том, какие меры следует предусмотреть на этот случай.

Со времени нашего освобождения было закончено рассмотрение судебного дела, возбужденного против еще одного депутата-коммуниста, Поля Вайян-Кутюрье. Он был приговорен к 3 месяцам тюрьмы, и, следовательно, его могли арестовать, как только мы перестанем пользоваться парламентской неприкосновенностью, то есть по окончании сессии, в рождество или во всяком случае до 1 января.

Руководство партии решило, что все депутаты, которым грозит арест, должны находиться вне пределов досягаемости со стороны полиции еще до окончания сессии и что во второй вторник января 1928 г . Марсель Кашен и Поль Вайян-Кутюрье должны явиться в Бурбонский дворец, идя, таким образом, на риск немедленно лишиться парламентской неприкосновенности и быть арестованными. С другой стороны, я, так же как Марти и Дорио, не должен был показываться в Бурбонском дворце в день возобновления сессии. Я должен был ждать. Но для этого надо было вовремя исчезнуть. На одном из вечерних заседаний, записавшись в прения, я думал главным образом о том, как избавиться от двух шпиков, неотступно следовавших за мной и в данный момент дежуривших во дворе Бурбонского дворца. Я благополучно выбрался из дворца через дверь, ведущую на улицу Бургонь, с помощью одного товарища, который предварительно проверил, нет ли там чего-либо подозрительного. В сотне метров от выхода я нашел ждавшую меня машину и добрался на ней до конспиративной квартиры.

Я укрылся в доме Жюля Лоза — генерального советника департамента Сена, мэра Вилльтанёза, который произвел на меня впечатление простого и любезного человека. Он был торговцем железным ломом, и вместе с ним этим делом занимались его сыновья. В отношениях с молодыми людьми отец выступал подобно вождю дисциплинированного, трудолюбивого племени с его рангами и ритуалом. В этой семье я чувствовал себя прекрасно, и меня очень огорчило, когда впоследствии Лоз примкнул к Дорио, хотя и питал к нему раньше серьезные предубеждения. В течение нескольких недель находился я в этом убежище, много читая и беседуя с хозяином дома, который сообщал мне новости. Мы, разумеется, говорили и о том, какую позицию в отношении нас займет правительство после принятого ранее Палатой депутатов решения о нашем освобождении. Мне казалось несомненным, что Пуанкаре и его министр юстиции Барту стремятся снова засадить нас за тюремную решетку.

После первого же заседания парламента Марсель Кашен и Поль Вайян-Кутюрье были арестованы. Правительство использовало наше отсутствие на заседании для оправдания этого ареста, хотя в действительности решение о нем было принято заранее.

Итак, я находился в подполье. Однако через несколько месяцев должны были состояться выборы, и можно было предположить, что вероятное переизбрание изменит мою участь и участь других депутатов, находившихся в аналогичном со мною положении.

Первая поездка в СССР

Мне уже наскучило в доме мэра Вилльтанёза, когда стало известно, что я поеду в Советский Союз. Такую поездку я мог предпринять только с фальшивым паспортом. В этом отношении у меня уже был некоторый опыт: с фальшивыми документами я ездил в марте 1925 г . в Германию, чтобы принять участие в кампании по подготовке к президентским выборам, на которых Эрнст Тельман был выдвинут кандидатом. Я выступал в Берлине, Лейпциге, Галле, Кёльне. К сожалению, президентом был избран Гинденбург, сменивший на этом посту социал-демократа Фридриха Эберта, чья деятельность в 1918—1919 гг. подготовила все условия для столь неблагоприятной развязки.

Паспорт, с которым я тогда ездил, был настоящим. Он принадлежал одному товарищу, чьи приметы более или менее совпадали с моими. Фото было, разумеется, заменено, а печать поставлена надлежащим образом. У меня не было никаких недоразумений с французской и немецкой полицией ни по пути в Германию, ни по возвращении.

Впрочем, впоследствии я убедился, что с настоящим паспортом можно иметь больше затруднений, чем с фальшивым. Так, в 1937 г ., во время войны в Испании, я отправился на самолете в Лондон для участия в международной конференции в поддержку Испанской республики. По прибытии в аэропорт Кройдон, в то время как мои спутники благополучно прошли контроль, мне пришлось в одиночестве ждать решения Скотланд-ярда, ибо я числился в списке подозрительных лиц, которым въезд в Англию был запрещен.

Поскольку решение задерживалось, я изложил свои претензии чиновнику и, повысив голос, сказал ему: «Мосье, вы знаете, кто я такой, вы знаете, что я приехал на конференцию в поддержку Испании и что у меня нет никакого намерения вмешиваться во внутренние дела Англии. Если вы против моего пребывания в Англии, скажите об этом, первым же самолетом я вернусь в Париж, и все узнают, что стоит ваша демократия». Затем я добавил: «Вы считаете, что действуете мудро, составляя списки нежелательных лиц, но достаточно им изменить свою фамилию, и вы ничего не заметите. Я, например, приехал сейчас в Англию в качестве вице-председателя Палаты депутатов, а вы мне чините затруднения. Между тем, когда я был не в ладах с французской полицией и мне нужно было проехать через Англию в другую страну, я прибыл сюда с фальшивым паспортом и никто у меня ничего не потребовал».

Полицейский чиновник, к которому я обратился, весь покраснел, услышав, как я подвергаю сомнению проницательность его коллег и критикую полицейскую бюрократию, заставлявшую меня ждать в аэропорту. Через две-три минуты разрешение было получено, и я мог ехать в Лондон.

Итак, я отправился с фальшивым паспортом сначала в Бельгию, а оттуда продолжил свой путь в Москву. Поездка была длительной. В Советский Союз я попал через станцию Себеж, проехав по Литве и Латвии. Поезд шел по огромному снежному полю, и разные мысли одолевали меня. Я был в Стране Советов, которая в прошлом году, когда я сидел в тюрьме, отпраздновала десятилетие Октябрьской революции. Тогда мы много говорили об этой годовщине. Я не мог бы выразить словами то чувство волнения, которое меня охватило, когда я ступил на советскую землю, землю страны, чье будущее определяло судьбы мира.

Впервые увиденная мною в 1928 г . Москва сильно отличалась от нынешнего города.

Разумеется, Красная площадь — одна из красивейших площадей мира — была такой же, как и сейчас, со своей Кремлевской стеной из красного кирпича, служащей как бы фоном для Мавзолея В. И. Ленина, в то время деревянного и меньшего по размеру в сравнении с нынешним.

На расположенной вблизи Москвы-реки стороне площади возвышался великолепный и величественный собор Василия Блаженного, а напротив Кремлевской стены почти на всем протяжении Красной площади тянулось огромное здание, в котором сейчас размещается ГУМ.

У выхода с Красной площади на Манежную площадь, расположенного напротив улицы Горького (тогда Тверской), рядом со зданием, где сейчас помещается Музей В. И. Ленина, находилась небольшая часовня с иконой богоматери. Ей приписывали чудеса, и верующие — женщины и мужчины становились на колени, падали ниц перед иконой, испрашивая себе какие-то милости.

Рядом с часовней, вызвавшей у меня в памяти Лурд с его коленопреклоненными паломниками разных национальностей, на стене дома висел знаменитый лозунг: «Религия — это опиум для народа». Он как нельзя более был справедлив в отношении этих людей, приходивших сюда преклониться перед чудотворной иконой.

Как опиум заставляет наркоманов забыть о физических страданиях и бедах, так и молитвы заставляют верующих забыть о несчастьях и о необходимости борьбы за лучшую жизнь.

Там, где теперь здание Совета Министров, образующее угол улицы Горького, находились старые лавчонки с возвышавшейся среди них небольшой часовней. Такие же лавчонки стояли и на месте нынешней гостиницы «Москва», напротив здания Совета Министров.

В то время самым высоким зданием этой улицы был Колонный зал. Теперь же — это самое низкое строение, окруженное современными зданиями и в какой-то степени напоминающее о прошлом.

Улица Горького тогда не была такой широкой. Впоследствии дома с одной стороны улицы снесли, а затем вновь построили, здание же Московского Совета было передвинуто и надстроено в 1939 г . На площади, где теперь находится памятник основателю Москвы, стоял обелиск Октябрьской революции со статуей Свободы.

В Москве выделялся величественный и могучий Кремль и разбросанные в различных районах архитектурные памятники вроде Большого театра.

С той поры город совершенно преобразился. Ленинские горы теперь уже не оголены, как раньше. На них стоит Московский университет. На месте старых, конечно, живописных, но отживших свой век домов построены большие современные здания.

Теперь Москва — прекрасная и большая столица. Правда, по моему мнению, у нее нет той элегантности и великолепия, которые присущи Ленинграду с его величественной, протекающей через город Невой, со светло-зеленой и белой красками его дворцов, замечательно гармонирующими с ленинградским небом.

Екатерининский дворец в бывшем Царском Селе, где в 1914 г . Николай II принимал Пуанкаре, был разрушен фашистами во время Великой Отечественной войны. Однако его отлично реставрировали, как восстановили и Большой дворец в Петродворце.

В России произошло много перемен со времени Великой Октябрьской революции.

Когда сравниваешь положение царской России с нынешним положением Советского Союза, то статистические данные приобретают особую выразительность и необыкновенную красноречивость. Они показывают все величие и творческую мощь социалистической системы, которая подняла ранее отсталую обширную страну к высотам науки, техники и культуры.

Нынешние проблемы Советского Союза — это проблемы великой современной державы, которая, находясь в авангарде научно-технического и культурного прогресса, безостановочно идет вперед и своим примером показывает всему миру превосходство социалистической системы над старой, капиталистической системой эксплуатации и угнетения.

И каждый успех Советского Союза в увеличении производства, в повышении производительности труда означает продвижение по пути строительства коммунистического общества, которое предполагает высочайший уровень развития производства во имя достижения цели коммунизма: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям».

Посетившие Советский Союз не могут, помимо всего прочего, забыть то гостеприимство, приветливость, великодушие и братское отношение, которые характерны для советских граждан.

Все эти качества, несомненно, присущи русскому народу; они характерны для всех народов Советского Союза — огромной социалистической семьи, идущей по пути коммунизма.

Выборы 1928 г .

Новые выборы в Палату депутатов должны были проходить по округам. Стоявшее тогда у власти правительство Пуанкаре включало министров-радикалов и республиканцев-социалистов, которые находились в довольно-таки затруднительном положении, ибо, разглагольствуя о демократии, светском образовании, справедливости в налоговом обложении, они уже два года голосовали вместе с правыми.

Перед нашей партией встал вопрос о выдвижении кандидатов. Ими стали все осужденные депутаты. Поскольку на предыдущих выборах нас избрали от сектора, включавшего несколько округов, нужно было определить, в каких избирательных округах мы будем теперь баллотироваться. Для Марселя Кашена этот вопрос решался просто, потому что еще в 1914 г . он избирался депутатом от Гут д'Ор — Ла Шапель в XVIII округе Парижа. Я баллотировался в избирательном округе Шаронн-Пер-Лашез, где в 1914 г ., когда от округа избирался лишь один кандидат, депутатом стал бывший коммунар Эдуар Вайян. Я гордился тем, что буду вести предвыборную борьбу в этом районе Парижа, столь богатом героическими воспоминаниями, историческими событиями, в округе, где находится Стена коммунаров, у которой в 1871 г . были расстреляны последние бойцы Парижской Коммуны. Предстояла трудная борьба, ибо в этом же округе баллотировался Леон Блюм, который, как и я, был раньше избран по второму сектору.

«Проводить или не проводить предвыборное собрание в XX округе?» — такой вопрос стоял передо мной. В конце концов было решено, что Морис Торез, также находившийся на нелегальном положении, выступит в Лилле, Жак Дорио — в Валансьенне, а я — в Сен-Дени, на собрании в театре.

В Сен-Дени я приехал беспрепятственно, так как полиция разыскивала меня не здесь, а в XX округе. День я провел у товарищей, расспрашивая их о положении в городе, ибо наряду с общими вопросами, которые я знал достаточно хорошо, чтобы выступить без записей, хотелось затронуть и местные проблемы.

Нужно было решить, каким образом я попаду в театр, а затем покину его. В отношении входа трудностей не было, мне следовало прийти за час до собрания и ожидать на сцене за декорациями. Что же касается выхода, то я должен был с помощью одного товарища перебраться через не очень высокую стену, за которой меня будут ждать, чтобы проводить на ночлег на конспиративную квартиру.

Меня беспокоило, как я выберусь из театра, но главным все же было обеспечить успешное проведение собрания. Из распространившихся по городу слухов люди делали вывод, что вечером произойдет какое-то важное событие, и думали, что на собрании будет присутствовать Дорио, выдвинутый кандидатом в Сен-Дени.

Задолго до открытия митинга из зала стал доноситься шум, и я в своем убежище понял, что уже пришло много народу. Товарищ, чьим заботам я был вверен, подходил ко мне и говорил о собравшейся в зале многочисленной аудитории. «Битком набито», — повторял он, чтобы дать мне представление об огромном количестве людей, привлеченных нашим собранием.

Собрание в конце концов открылось. Председательствующий говорил о кандидатуре Дорио и заклеймил действия правительства, которое сначала бросило его в тюрьму, а теперь вынудило перейти на нелегальное положение. Затем выступил оратор от руководства партии, который изложил нашу программу. После этого он сказал: «Утверждают, будто наши товарищи, вынужденные уйти в подполье, боятся предстать перед массами. Это ложь, и сегодня вечером перед вами выступит один из этих товарищей, которых правительство подвергает репрессиям».

Его заключительные слова вызвали нескончаемые аплодисменты, свет в зале потух, и в наступившей темноте я вышел на сцену. Когда свет снова зажегся, присутствующие, охваченные энтузиазмом, восторженно приветствовали меня, они узнали меня, несмотря на бороду, которую я отрастил. Среди всеобщего ликования я произнес свою речь, подчеркивая необходимость оказать коммунистам широкую поддержку на выборах, с тем чтобы противодействовать правительственной политике репрессий.

В заключение под гром аплодисментов я сообщил, что в это же самое время Морис Торез выступает в Лилле, а Жак Дорио — в Валансьенне. В этот момент свет в зале снова погас, и я исчез.

Полицейским хотелось бы проникнуть за кулисы, но путь им преграждала солидная служба порядка. После меня выступал Поль Вайян-Кутюрье. Он вызвал в зале смех, когда, обращаясь к полицейским, сказал обо мне: «Вы напрасно его ищете, господа. Он уже далеко».

Все это звучало прекрасно, но, слушая эти слова, я был настроен не столь оптимистично. Действительно, я не мог выбраться из театра по тому плану, который был составлен заранее: на пути оказались полицейские. Вместе с товарищем, который мною занимался и находился в моем распоряжении, я должен был придумать что-то новое.

Прежде всего, я раздобыл бритву и сбрил не только бороду, но и усы. Затем я попросил достать фуражку работника общественного транспорта Парижского района и, не видя другой возможности, решил выйти из театра по окончании митинга, смешавшись с толпой.

При содействии директора театра мы с моим спутником устроились за дверью, ведущей в коридоры, и в нужный момент, неузнанные, благополучно присоединились к толпе. Впереди и позади меня люди острили по поводу того, как нам удалось провести полицейских.

Их, однако, собралось великое множество перед зданием театра! Здесь находился даже префект парижской полиции Кьяпп. В цилиндре и во фраке под пальто, он явился сюда с какого-то светского вечера, чтобы самолично арестовать меня.

Но люди, которые только что видели меня с бородой, не обращали никакого внимания на человека с гладко выбритым лицом, в фуражке транспортника и в плаще. Однако я вздрогнул, когда совсем рядом какой-то пьянчужка сказал, обращаясь к полицейским: «Вы ищете Дюкло? Он здесь». Он и не подозревал, насколько был прав, но на его слова никто не обратил внимания.

Наконец нам с моим товарищем удалось отойти от театра. Но по всему Сен-Дени были расставлены полицейские посты, и мы решили как можно скорее выбраться из города. Мы хотели попасть в Сент-Уэн, но оказались вблизи вокзала Сен-Дени. Я спрятался позади закрытого ларька и подождал, пока мой спутник обследует окрестности.

Все казалось спокойным, и вот мы уже идем по улицам Сент-Уэна, не зная, куда бы нам направиться. Нужно было найти какой-нибудь отель и провести в нем оставшиеся часы ночи, не предъявляя при этом никаких документов, ибо их у меня не было.

Мы вошли в кафе-отель, где застали одного хозяина. Мы с ним поболтали немного, а затем объяснили, что задержались на семейном празднике и мой спутник убеждал меня, что не имеет смысла возвращаться сейчас пешком в Баньоле, а лучше рано утром поехать отсюда прямо на работу.

Слово за слово, выпили по стаканчику в знак дружбы, и хозяин предложил нам комнату, что было принято с благодарностью. О документах не было и речи. Мы заплатили за комнату, прежде чем лечь спать, и могли уйти ранним утром, так как хозяин все нам объяснил и одолжил будильник.

Я опасался налетов полиции на отели Сен-Дени и соседних коммун, которые могли быть организованы под утро. Поэтому на рассвете мы с моим спутником уже вышли на улицу. Нам встречались рабочие, которые шли на работу, не обращая на нас никакого внимания.

Куда деваться? На этот вопрос мы не находили ответа. К счастью, мой товарищ знал одну коммунистку, жившую в Ангиене. Он уже бывал у нее и, хотя забыл точный адрес, надеялся отыскать ее дом по приметам, которые сохранились у него в памяти.

Итак, нужно было идти в Ангиен. По дороге я купил «Юманите». Газета сообщала о собрании в Сен-Дени и высмеивала префекта полиции, которому не удалось произвести запланированного сенсационного ареста. Другие газеты, которые купил мой товарищ, писали, что полиция продолжает меня разыскивать.

Печать отмечала, что Морис Торез в Лилле и я в Сен-Дени ускользнули от полиции, но что Дорио арестован в Валансьенне. Я так никогда точно и не узнал, при каких обстоятельствах он был арестован, но сразу же подумал тогда, что, по-видимому, Дорио не принял всех необходимых мер, чтобы остаться после собрания на свободе.

Мне приходилось говорить с ним о нелегальной жизни, которую он переносил с трудом. По сравнению со мной Дорио был осужден на гораздо более короткий срок, и поэтому тюремное заключение могло ему показаться выходом из положения, как меньшее зло. Этот арест омрачал нашу пропагандистскую операцию, предпринятую для того, чтобы привлечь внимание масс к жертвам репрессий.

Мой спутник разыскал знакомую коммунистку, она нас приютила, а затем сообщила руководству партии, что мне нужна новая конспиративная квартира.

Это собрание в Сен-Дени наделало много шуму в XX округе, где была выдвинута моя кандидатура, и товарищи ожидали, что я выступлю на одном из наших предвыборных митингов в этом округе. Однако руководство партии сочло, что удавшееся однажды может не удаться во второй раз и в результате этого будет уменьшен эффект от собрания в Сен-Дени.

Вскоре после этого собрания я встретился с Пьером Семаром, проводившим кампанию в XX округе. Он рассказал мне, в каком затруднительном положении оказался Леон Блюм, против которого он выступил на митинге. Аргументы Пьера Семара относительно поведения Леона Блюма в обстановке репрессий сводились к следующему.

«Вы, Блюм, знаете, что в рабочем движении существует традиция. В соответствии с нею никогда не следует выдвигать своей кандидатуры против кандидатуры человека, подвергающегося капиталистическим репрессиям. Выставив против Дюкло свою кандидатуру, вы тем самым оправдываете скандальные приговоры, которые ему были вынесены».

А когда Леон Блюм ответил, что в случае его избрания депутатом он в качестве одного из своих первых шагов внесет предложение об амнистии, Пьер Семар подчеркнул: «Это ничего не меняет. Наоборот, вы усугубляете свою ответственность. Ведь, заявляя, что вы внесете предложение об амнистии, вы признаете несправедливость приговоров, вынесенных коммунистам, а выступая кандидатом против одного из осужденных, становитесь союзником правительства, добивающегося его поражения».

Я не могу без волнения говорить о Пьере Семаре. В трудный период жизни партии он был ее Генеральным секретарем и, несмотря на гнусные клеветнические кампании, остался твердым и решительным руководителем коммунистов. Во имя нашего великого идеала освобождения человечества он отдал самое ценное — свою жизнь, погибнув под пулями гестапо в Эврё.

Страстный борец, пламенный оратор, Пьер Семар не давал пощады Леону Блюму. Результаты вознаградили его усилия: в первом туре я оказался впереди, а во втором туре, когда Леон Блюм сохранил свою кандидатуру, я был избран 8199 голосами против 6801.

Итак, Леон Блюм потерпел поражение. Однако в мае 1929 г . он был избран депутатом от Нарбонна вместо умершего депутата-социалиста.

Но что же предпримет правительство, когда парламент возобновит свою работу?