НЕ ДОГМА,
А РУКОВОДСТВО К ДЕЙСТВИЮ...

 

 

Фридрих Энгельс в борьбе за демократическую революцию

(почтовая марка Германской Демократической Республики)


 

 

Последний номер "Новой рейнской газеты", которую издавали К.Маркс и Ф.Энгельс был отпечатан красной краской
   
   
   
 
   

 

Lavoratori di tutto il mondo, unitevi !




Карл Маркс и Фридрих Энгельс,
"Новая рейнская газета"
и революция 1848 года в Германии

Революция во Франции началась 23 февраля 1848 года, а в Германии - в начале марта. Политические эмигранты стали возвращаться на родину.

К. Маркс и Ф. Энгельс в апреле 1848 года прибыли в Кельн, где Маркс сумел организовать выпуск "Новой рейнской газеты" (Neue Rheinische Zeitung) - мы приведем далее отрывки из нескольких публикаций.

О том, что, как и зачем они делали, к чему призывали и кого обличали и разоблачали рассказал в 1884 году Фридрих Энгельс в статье

МАРКС И «NEUE RHEINISCHE ZEITUNG» (1848–1849)

Когда разразилась февральская революция, немецкая «коммунистическая партия», как мы ее называли, состояла лишь из немногочисленного ядра, из Союза коммунистов, организованного как тайное пропагандистское общество. Союз был тайным только потому, что в то время в Германии не существовало свободы союзов и собраний. Помимо рабочих обществ за границей, среди которых Союз вербовал своих членов, у него было около тридцати общин, или секций, в самой Германии и, кроме того, были отдельные члены во многих местах. Но у этого незначительного боевого отряда был в лице Маркса первоклассный вождь, вождь, которому все охотно подчинялись, и была благодаря ему принципиальная и тактическая программа, сохраняющая все свое значение и теперь, — «Коммунистический манифест».

Здесь нас интересует в первую очередь тактическая часть программы. Общие положения ее были следующие:

«Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям.

У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом.

Они не выставляют никаких особых принципов, под которые они хотели бы подогнать пролетарское движение.

Коммунисты отличаются от остальных пролетарских партий лишь тем, что, с одной стороны, в борьбе пролетариев различных наций они выделяют и отстаивают общие, не зависящие от национальности интересы всего пролетариата; с другой стороны, тем, что на различных ступенях развития, через которые проходит борьба пролетариата с буржуазией, они всегда являются представителями интересов движения в целом.

Коммунисты, следовательно, на практике являются самой решительной, всегда побуждающей к движению вперед частью рабочих партий всех стран, а в теоретическом отношении у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения».

А относительно немецкой партии в частности говорилось:

«В Германии, поскольку буржуазия выступает революционно, коммунистическая партия борется вместе с ней против абсолютной монархии, феодальной земельной собственности и реакционного мещанства.

Но ни на минуту не перестает она вырабатывать у рабочих возможно более ясное сознание враждебной противоположности между буржуазией и пролетариатом, чтобы немецкие рабочие могли сейчас же использовать общественные и политические условия, которые должно принести с собой господство буржуазии, как оружие против нее же самой, чтобы сейчас же после свержения реакционных классов в Германии началась борьба против самой буржуазии.

На Германию коммунисты обращают главное свое внимание потому, что она находится накануне буржуазной революции» и т. д. («Манифест», гл. IV).

Никогда еще ни одна тактическая программа не оправдалась в такой мере, как эта. Выдвинутая накануне революции, она выдержала испытание этой революции; и с тех пор каждый раз, когда какая-нибудь рабочая партия отступала от нее, она расплачивалась за каждое отступление. И ныне, почти сорок лет спустя, она служит руководящей нитью для всех решительных и сознательных рабочих партий Европы — от Мадрида до Петербурга.

Февральские события в Париже ускорили надвигавшуюся немецкую революцию и тем самым изменили ее характер. Вместо того чтобы победить собственными силами, немецкая буржуазия победила, идя на буксире французской рабочей революции. Не успев еще окончательно справиться со своими старыми противниками — абсолютной монархией, феодальным землевладением, бюрократией, трусливым мещанством, — она уже должна была повернуть фронт против нового врага — пролетариата. Но при этом тотчас же сказалось влияние очень отсталых по сравнению с Францией и Англией экономических условий и таких же отсталых вследствие этого классовых взаимоотношений в Германии.

Немецкая буржуазия, только что начавшая создавать свою крупную промышленность, не имела ни силы, ни мужества для завоевания себе безусловного господства в государстве, ни насущной потребности в этом завоевании; пролетариат, в такой же мере неразвитый, выросший в полном духовном порабощении, неорганизованный и даже еще не способный к самостоятельной организации, только смутно чувствовал глубокую противоположность своих интересов интересам буржуазии. Поэтому, хотя по существу он был грозным противником буржуазии, он тем не менее оставался ее политическим придатком. Напуганная не тем, чем немецкий пролетариат был, а тем, чем он грозил стать и чем французский пролетариат уже был, буржуазия видела только одно спасение — в любом, даже самом трусливом компромиссе с монархией и дворянством; пролетариат же, не сознавая еще своей собственной исторической роли, вынужден был на первых порах в подавляющей своей массе выполнять роль наиболее передового, крайнего левого крыла буржуазии. Немецкие рабочие должны были прежде всего завоевать себе те права, которые были им необходимы для самостоятельной организации в классовую партию: свободу печати, союзов и собраний, — права, которые сама буржуазия обязана была завоевать в интересах своего собственного господства, но которые она из страха перед рабочими стала теперь у них оспаривать. Две-три сотни разрозненных членов Союза затерялись в огромной массе, внезапно пришедшей в движение. Немецкий пролетариат появился поэтому на политической сцене сначала как самая крайняя демократическая партия.

Это определяло наше знамя, когда мы приступили к основанию в Германии большой газеты. Таким знаменем могло быть только знамя демократии, но демократии, выдвигавшей повсюду, по каждому отдельному случаю, свой специфический пролетарский характер, о чем она еще не могла раз навсегда написать и а своем знамени. Если бы мы не пошли на это, если бы мы не захотели примкнуть к движению на его уже существовавшем, самом передовом, фактически пролетарском фланге и толкать его дальше вперед, то нам не оставалось бы ничего другого, как проповедовать коммунизм в каком-нибудь мелком захолустном листке и вместо большой партии действия основать маленькую секту. Но для роли проповедников в пустыне мы уже не годились: для этого мы слишком хорошо изучили утопистов и не для этого составили мы свою программу.

Когда мы приехали в Кёльн, там демократами, а отчасти и коммунистами, уже велась подготовка к созданию большой газеты. Ее хотели сделать узкоместной, кёльнской, а нас сослать в Берлин. Но мы в 24 часа, главным образом благодаря Марксу, завоевали позиции; газета стала нашей; зато мы сделали уступку, включив в состав редакции Генриха Бюргерса. Последний написал (в № 2) одну статью, за которой никакой другой так и не последовало.

Нам нужен был именно Кёльн, а не Берлин. Во-первых, Кёльн был центром Рейнской провинции, которая пережила французскую революцию, усвоила через кодекс Наполеона современное правосознание, развила у себя наиболее крупную промышленность и вообще во всех отношениях была тогда самой передовой частью Германии. Мы по собственным наблюдениям слишком хорошо знали тогдашний Берлин с его едва зарождавшейся буржуазией, с его наглым на словах, но на деле трусливым и раболепным мещанством, с его еще совершенно неразвитыми рабочими, с его бесчисленными бюрократами, придворной и дворянской челядью, со всеми его особенностями города, представлявшего собой только «резиденцию». Но решающее значение имел тот факт, что в Берлине господствовало жалкое прусское право и политические процессы разбирались профессиональными судьями; на Рейне же действовал кодекс Наполеона, не знавший процессов по делам печати, так как исходил из существования цензуры, и к суду присяжных привлекали не за политическое правонарушение, а только за преступление. В Берлине после революции молодой Шлёффель за пустяки был осужден на год на Рейне же мы располагали безусловной свободой печати и использовали ее до последней возможности.

Мы приступили к изданию газеты 1 июня 1848 г. с очень небольшим акционерным капиталом, из которого была внесена только незначительная часть; да и сами акционеры были более чем ненадежны. После первого же номера половина из них нас покинула, а к концу месяца не осталось ни одного.

Конституция редакции сводилась просто к диктатуре Маркса. Большая ежедневная газета, которая должна выходить в определенный час, ни при какой другой организации не может последовательно проводить свою линию. К тому же здесь для нас диктатура Маркса была чем-то само собой разумеющимся, бесспорным, и мы все ее охотно принимали. Именно его проницательности и твердой линии газета была в первую очередь обязана тем, что стала самой известной немецкой газетой революционных лет.

Политическая программа «Neue Rheinische Zeitung» состояла из двух главных пунктов: единая, неделимая, демократическая немецкая республика и война с Россией, включавшая восстановление Польши.

Мелкобуржуазная демократия делилась тогда на две фракции: северогерманскую, желавшую демократического прусского императора, и южногерманскую, тогда почти специфически баденскую, желавшую превратить Германию в федеративную республику по образцу Швейцарии. Нам надо было бороться с обеими фракциями. Интересам пролетариата одинаково противоречило как опруссачение Германии, так и увековечение ее раздробленности на множество мелких государств. Интересы пролетариата повелительно требовали окончательного объединения Германии в единую нацию, что одно только и могло очистить от всяких унаследованных от прошлого мелких препятствий то поле битвы, на котором пролетариату и буржуазии предстояло помериться силами. Но интересам пролетариата в то же время решительно противоречило установление прусского верховенства: прусское государство со всеми своими порядками, своими традициями и своей династией было как раз единственным серьезным внутренним противником, которого должна была сокрушить революция в Германии; кроме того, Пруссия могла объединить Германию, только разорвав ее, только исключив из нее немецкую Австрию. Уничтожение прусского государства, распад австрийского, действительное объединение Германии как республики, — только такой могла быть наша революционная программа на ближайшее время. И осуществить ее можно было посредством войны с Россией, только таким путем. К этому последнему пункту я еще вернусь.

Вообще же тон газеты отнюдь не был торжественным, серьезным или восторженным. У нас были одни только презренные противники, и мы относились ко всем им, без исключения, с крайним презрением. Конспирирующая монархия, камарилья, дворянство, «Kreuz-Zeitung» — словом, вся объединенная «реакция», вызывавшая такое нравственное негодование у филистера, — с нашей стороны встречала только насмешки и издевательства. Но не лучше относились мы и к созданным революцией новым кумирам: мартовским министрам. Франкфуртскому и Берлинскому собраниям и к их правым, и к их левым. Первый же номер газеты начинался статьей, издевавшейся над ничтожеством Франкфуртского парламента, над бесполезностью его длиннейших речей, над никчемностью его трусливых резолюций . Она стоила нам половины наших акционеров. Франкфуртский парламент не был даже дискуссионным клубом; в нем почти не дискутировали, а в большинстве случаев произносили заранее заготовленные академические трактаты и принимали резолюции, которые должны были воодушевлять немецкого филистера, но которыми, однако, никто вообще не интересовался.

Берлинское собрание имело уже больше значения: оно противостояло реальной силе, оно дискутировало и принимало решения не на пустом месте, не в заоблачных высотах Франкфуртского собрания. Ему поэтому и уделялось больше внимания. Но и к тамошним кумирам левой — Шульце-Деличу, Берендсу, Эльснеру, Штейну и т. д. — мы относились не менее резко, чем к франкфуртцам; мы беспощадно разоблачали их нерешительность, робость и мелочную расчетливость, показывая им, как они своими компромиссами шаг за шагом все больше изменяли революции. Это, разумеется, вызывало ужас у демократических мелких буржуа, только что сфабриковавших себе этих кумиров для собственного употребления. Но этот ужас означал, что мы попадали прямо в цель.

Точно так же выступали мы и против усердно распространявшейся мелкой буржуазией иллюзии, будто революция закончилась мартовскими днями и теперь остается только пожинать ее плоды. Для нас февраль и март могли иметь значение подлинной революции только в том случае, если бы они были не завершением, а, наоборот, исходной точкой длительного революционного движения, в котором, как во время великого французского переворота, народ развивался бы в ходе своей собственной борьбы, партии обособлялись бы все резче и резче, пока полностью не совпали бы с крупными классами: буржуазией, мелкой буржуазией, пролетариатом, — а пролетариат в ряде битв завоевывал бы одну позицию за другой. Поэтому мы выступали также против демократической мелкой буржуазии повсюду, где она желала затушевать свою классовую противоположность пролетариату излюбленной фразой: ведь все мы хотим одного и того же, все разногласия — просто результат недоразумений. Но чем меньше мы позволяли мелкой буржуазии создавать себе ложное представление о нашей пролетарской демократии, тем смирнее и сговорчивее становилась она по отношению к нам. Чем резче и решительнее выступают против нее, тем более податливой она становится, тем больше уступок делает она рабочей партии. В этом мы убедились.

Наконец, мы вскрывали парламентский кретинизм (по выражению Маркса) различных так называемых национальных собраний. Эти господа выпустили из рук все средства власти, передав их — отчасти добровольно — обратно правительствам. Наряду с вновь окрепшими реакционными правительствами в Берлине и во Франкфурте существовали немощные собрания, воображавшие, однако, что их бессильные резолюции перевернут мир. Жертвами этого идиотского самообмана были все, вплоть до крайней левой. А мы повторяли им: ваша парламентская победа будет в то же время и вашим фактическим поражением.

Так оно и случилось и в Берлине и во Франкфурте. Когда «левая» получила большинство, правительство разогнало все собрание; оно могло себе это позволить, так как собрание потеряло доверие народа.

Когда я прочитал впоследствии книгу Бужара о Марате, я увидел, что мы во многих отношениях лишь бессознательно подражали великому образцу подлинного (не фальсифицированного роялистами) «Ami du Peuple» и что все яростные вопли и вся фальсификация истории, в силу которой в течение почти столетия был известен лишь совершенно искаженный облик Марата, объясняются только тем, что он безжалостно срывал маску с тогдашних кумиров — Лафайета, Байи и других, разоблачая в их лице уже законченных изменников революции, и тем еще, что, подобно нам, он не считал революцию завершенной, а хотел, чтобы она была признана непрерывной.

Мы открыто заявляли, что представляемое нами направление лишь тогда сможет начать борьбу за достижение подлинных целей нашей партии, когда у власти будет самая крайняя из существующих в Германии официальных партий: по отношению к ней мы тогда перейдем в оппозицию.

Но события позаботились о том, чтобы наряду с насмешками над немецкими противниками зазвучали и слова пламенной страсти. Восстание парижских рабочих в июне 1848 г . застало нас на посту. С первого же выстрела мы решительно выступили на стороне повстанцев. После их поражения Маркс почтил побежденных одной из своих самых сильных статей .

Тут нас покинули последние акционеры. Но удовлетворение мы находили в том, что в Германии и почти во всей Европе наша газета была единственной, которая высоко держала знамя разгромленного пролетариата в тот момент, когда буржуазия и мещанство всех стран изливали на побежденных свою грязную клевету.

Наша иностранная политика была проста: выступления в защиту каждого революционного народа, призыв ко всеобщей войне революционной Европы против могучей опоры европейской реакции — России. С 24 февраля нам было ясно, что революция имеет только одного действительно страшного врага — Россию и что для этого врага необходимость вступить в борьбу становится все более настоятельной, по мере того как движение приобретает общеевропейский размах. Венские, миланские, берлинские события должны были задержать нападение России, но неизбежность этого нападения становилась тем вернее, чем ближе надвигалась революция на Россию. Но если бы удалось толкнуть Германию на войну с Россией, то Габсбургам и Гогенцоллернам пришел бы конец и революция победила бы по всей линии.

Эта политическая линия проходит через все номера газеты до момента действительного вторжения русских в Венгрию, что вполне подтвердило наши предсказания и сыграло решающую роль в поражении революции.

Когда весной 1849 г . стал надвигаться решительный бой, тон газеты с каждым номером становился все более резким и страстным. Силезским крестьянам Вильгельм Вольф напомнил в «Силезском миллиарде» (восемь статей) о том, как при освобождении их от феодальных повинностей помещики при содействии правительства обманули их и в денежном отношении и в отношении земли, и требовал миллиард талеров возмещения.

Одновременно с этим в апреле в виде нескольких передовых статей появилась работа Маркса о наемном труде и капитале, определенно указывавшая на социальную цель нашей политики. Каждый номер, каждый экстренный выпуск указывал на подготовлявшуюся великую битву, на обострение противоречий во Франции, Италии, Германии и Венгрии. Особенно экстренные выпуски в апреле и мае призывали народ быть в боевой готовности.

Во всей Германии удивлялись нашим смелым выступлениям в прусской крепости первого класса, перед лицом восьмитысячного гарнизона и гауптвахты; но 8 пехотных ружей и 250 боевых патронов в редакционной комнате и красные якобинские колпаки наборщиков придавали нашему помещению в глазах офицерства также вид крепости, которую нельзя взять простым налетом.

Наконец, 18 мая 1849 г . последовал удар.

Восстания в Дрездене и Эльберфельде были подавлены, восставшие в Изерлоне окружены; Рейнская провинция и Вестфалия были наводнены войсками, которые после окончательного подавления прусской Рейнской области должны были двинуться против Пфальца и Ба-дена. Тогда, наконец, правительство отважилось приняться и за нас. Одни редакторы подверглись судебному преследованию; другие, как не пруссаки, подлежали высылке. Против этого ничего нельзя было поделать, так как за правительством стоял целый армейский корпус. Мы вынуждены были сдать свою крепость, но мы отступили с оружием и снаряжением, с музыкой, с развевающимся знаменем последнего красного номера, в котором мы предостерегали кёльнских рабочих от безнадежных путчей и говорили им:

 

«Редакторы «Neue Rheinische Zeitung», прощаясь с вами, благодарят вас за выраженное им участие. Их последним словом всегда и повсюду будет: освобождение рабочего класса!»

Так закончила свое существование «Neue Rheinische Zeitung» незадолго до того, как истек первый год ее издания. Начатая почти без всяких денежных средств, — обещанные ей небольшие суммы не были, как я уже сказал, выплачены, — она уже в сентябре достигла тиража почти в 5000. При введении осадного положения в Кёльне выход газеты был прекращен, в середине октября она должна была начать все сначала. Но в мае 1849 г ., при ее запрещении, у нее было снова 6000 подписчиков, между тем как «Kolnische Zeitung» имела, по ее собственному признанию, не более 9000. Ни одна из немецких газет — ни раньше, ни позже — не обладала подобной силой и влиянием, не умела так электризовать пролетарские массы, как «Neue Rheinische Zeitung».

И этим она была обязана прежде всего Марксу.

Когда разразился удар, редакция рассеялась. Маркс уехал в Париж, где подготовлялась развязка, наступившая 13 июня 1849 года ; Вильгельм Вольф занял теперь свое место во Франкфуртском парламенте — в тот момент, когда это Собрание должно было выбирать между разгоном сверху или присоединением к революции, — а я отправился в Пфальц и стал адъютантом в добровольческом отряде Виллиха.

Фр. Энгельс

Написано в середине февраля — начале марта 1884 г .

Напечатано в газете «Der Sozialdemokrat» № 11, 13 марта 1884 г .


О чем писала "Новая Рейнская газета"

Сделать анализ двух сотен (и даже более того) заметок и статей, опубликованных Марксом и Энгельсом в "Новой Рейнской газете" конечно, невозможно. Они занимают два тома в собрании сочинений Маркса-Энгельса.

Конечно, они писали о том, что и как происходит в том или ином регионе страны, много материалов о революционных событиях в Париже, Праге, Вене, Венгрии. Фактуру для этих материалов (а был все-таки 1848 год - никакого интернета, никакого телефона и телеграфа) давали прежде всего официальные издания и вероятно, рассказы, редких очевидцев и участников событий. По жанру эти публикации можно определить как комментарии: там-то произошло то-то, и вот мы оцениваем это таким-то образом.

Разумеется сказывалось и то, что ситуация менялась очень динамично - в феврале французская революция побеждает, а через несколько месяцев она, считай, разгромлена. Где-то власти объявляют об уступках или послаблениях, где-то упорствуют. Революция - динамичный процесс и разобраться во всем, что происходило и что писали Маркс и Энгельс может, конечно, только специалист, который знает и детали событий, и тенденции, и действующих лиц, и к тому же понимает все намеки.

Надо заметить, что на страницах "Новой Рейнской газеты" практически не было материалов, рассказывающих о деятельности Стефана Борна и в целом о состоянии и развитии рабочего движения или участии рабочих и вообще "Союза коммунистов" в революционных событиях.

О дебатах немецких парламентариев в "Новой рейнской газете" немного писали, а вот скажем так репортажных материалов даже о том, что происходило в Кельне было написано мало. Поэтому говорить о том, что Маркс и Энгельс проводили на страницах газеты "пролетарскую линию" в общем-то сложно. Скорее они выступали как радикалы, которые критикуют власти, буржуазию, буржуазных демократов.

Хотя оценивать чью-то тогдашнюю "пролетарскость" из нынешних времен, конечно, неправильно.

Возможно на характер издания влияли и специфика цензуры и специфика финансирования издания - "спонсоры" давали средства на издание определенного рода и забывать об их желаниях было нельзя.

К тому же оценивать "пролетарский" или "революционный" или иной характер публикаций следует, объективности ради сравнивая с другими изданиями, а сделать такое сравнение во-первых, нет возможности, а во-вторых, наверно, и не нужно.

Интересующиеся могут взять 5-6 тома и изучить все публикации самостоятельно.

А мы приведем несколько цитат из разных публикаций, которые немного проиллюстрируют стиль и оценки событий "Новой рейнской газетой".


Самый первый отклик на революционные события во Франции - заметка в "Немецкой Брюссельской газете":

РЕВОЛЮЦИЯ В ПАРИЖЕ

Только что пришло известие о том, что народ победил и провозгласил республику. Признаться, мы не надеялись на столь блестящий успех парижского пролетариата.

Три члена временного правительства принадлежат к радикальной демократической партии, органом которой является «Reforme». Четвертый член — рабочий, чего еще ни разу не бывало ни в одной стране мира. Остальные — Ламартин, Дюпон де л'Эр и два деятеля из «National».

Благодаря этой победоносной революции французский пролетариат вновь оказался во главе европейского движения. Честь и слава парижским рабочим! Они дали толчок всему миру, и этот толчок почувствуют все страны, одна за другой; ибо победа республики во Франции означает победу демократии во всей Европе.

Наступает наше время, время демократии. Пламя, полыхающее в Тюильри и Пале-Рояле, — это утренняя заря пролетариата. Господство буржуазии теперь всюду потерпит крах или будет ниспровергнуто.

Германия, надо надеяться, последует за Францией. Теперь или никогда воспрянет она из своего униженного состояния! Если есть у немцев еще энергия, гордость и мужество, не пройдет и четырех недель, как мы тоже воскликнем:

«Да здравствует Германская республика!».

Написано Ф. Энгельсом 25—26 февраля 1848 г.

Напечатано в «Deutsche - Brusseler - Zeitung »
№ 17, 27 февраля 1848 г.*

* Эта заметка написана еще ДО событий в Германии и ДО начала выпуска "Новой Рейнской газеты"


А далее - публикации из "Новой рейнской газеты", которая выпускалась с подзаголовком "Орган демократии".

Для понимания текстов напомним, что Германия состояла из нескольких десятков формально самостоятельных государств. В Мюнхене "революционеры" захватили власть уже 4 марта, 18 марта начались баррикадные бои в Берлине и к концу месяца было сформировано либеральное правительство. В апреле началось восстание против баденского великого герцога в Бадене, но оно было подавлено.

В марте победила революция в Вене, в апреле было сформировано самостоятельное правительство в Венгрии, в Праге был создан национальный комитет для подготовки конституции. В мае 1848 г . состоялись выборы в прусское Национальное собрание, большинство в котором составили монархисты и умеренные либералы - буржуа и интеллигенция. Среди депутатов Франкфуртского парламента был только один коммунист — Вильгельм Вольф, член ЦК Союза коммунистов, избранный в Силезии.

Новая власть была, конечно, не революционной. В ответ на продолжавшиеся выступления недовольных новые власти направляли полицейских и войска против демонстрантов, просходили аресты активистов, запреты оппозиционных организаций, запрещения оппозиционных изданий.

Усугубляли ситуацию раздоры и конфликты среди "победителей" - между умеренными и радикалами.

В марте 28 марта 1849 г. франкфуртский парламент принял конституцию единого германского государства, которая предполагала предусматривала создание Германской империи. Прусский король отказался стать императором, в стране произошло несколько разрозненных вооруженных выступлений "за конституцию" и 16 июня 1849 г . франкфуртский парламент был разогнан.

В течение 1948-1949 г.г. был выпущен 301 номер "Новой рейнской газеты" - органа демократии (как было указано в подзаголовке).



ФРАНКФУРТСКОЕ СОБРАНИЕ


Кёльн, 31
мая. Вот уже две недели, как в Германии существует учредительное Национальное собрание, избранное всем немецким народом.

Немецкий народ завоевал свой суверенитет на улицах почти всех больших и малых городов страны и особенно на баррикадах Вены и Берлина. Этот свой суверенитет он осуществил на выборах в Национальное собрание.

Первым актом Национального собрания должно было быть громогласное и официальное провозглашение этого суверенитета немецкого народа.

Вторым его актом должна была быть выработка германской конституции на основе народного суверенитета и удаление из фактически существующего строя Германии всего противоречащего принципу народного, суверенитета.

В продолжение всей своей сессии оно должно было принимать необходимые меры для того, чтобы отразить все вылазки реакции, чтобы укрепить ту революционную почву, на которой оно стоит, обезопасить завоеванный революцией народный суверенитет от всех нападений.

И вот состоялось уже с дюжину заседаний германского Национального собрания, но из всего этого ровно ничего не сделано.

Зато оно обеспечило благополучие Германии следующими великими деяниями:

Национальное собрание признало, что ему необходим регламент, так как ему было известно, что там, где соберутся два или три немца, им необходим регламент, в противном случае в ход будут пущены стулья. Какой-то педант уже предусмотрел это обстоятельство и набросал проект особого регламента для высокого собрания. Вносится предложение временно принять это школярское упражнение; большинство депутатов незнакомо с ним, но Собрание без всякого обсуждения принимает его, ибо что стало бы с представителями Германии без регламента? Fiat reglementum partout et toujours ! {да здравствует регламент везде и всегда!}

Г-н Раво из Кёльна вносит совершенно невинное предложение по поводу отдельных случаев, в которых сталкивались интересы Франкфуртского и Берлинского собраний. Но Собрание обсуждает окончательный регламент, и хотя предложение Раво неотложно, все же еще более неотложным является регламент. Pereat mundus , fiat reglementum ! {пусть погибнет весь мир, да здравствует регламент!} Однако премудрые депутаты-филистеры не могут отказать себе в том, чтобы сделать некоторые замечания по поводу предложения Раво, и мало-помалу, покуда еще обсуждается вопрос, что поставить раньше на обсуждение — регламент или предложение Раво, накапливается уже до двух дюжин поправок к этому предложению. По этому поводу обмениваются мнениями, рассуждают, увязают в дебатах, шумят, проводят зря время и откладывают голосование с 19 на 22 мая. 22-го возобновляется обсуждение вопроса; градом сыплются новые поправки, вновь и вновь уклоняются от предмета, и после длинных речей и множества пререканий выносится постановление вернуть в отделения поставленный уже в порядок дня вопрос. Таким образом, время благополучно истекает, и господа депутаты отправляются кушать.

23 мая сначала препираются по поводу протокола; затем снова выслушивают бесчисленные предложения и намереваются уже перейти к порядку дня, а именно к излюбленному регламенту, когда Циц из Майнца поднимает вопрос о грубых насилиях прусской военщины и о деспотических злоупотреблениях своей властью со стороны прусского коменданта в Майнце. Здесь был поставлен вопрос о бесспорной и успешной вылазке реакции — о случае, который безусловно подлежал именно компетенции Собрания. Следовало призвать к ответу наглого солдафона, который осмелился почти на глазах у Национального собрания угрожать Майнцу бомбардировкой; нужно было оградить обезоруженных майнцких граждан в их собственных жилищах от насилий навязанной им и натравленной на них солдатни. Но г-н Бассерман, этот баденский водолей {игра слов: Bassermann – фамилия, « Wassermann » - «водолей»} , объявил все это пустяком; надо предоставить Майнц своей участи, на первом плане должны быть интересы целого, здесь заседает Национальное собрание и в интересах всей Германии обсуждает регламент; в самом деле, что такое в сравнении с этим бомбардировка Майнца? Pereat Moguntia, fiat reglementum!* Но Собрание проявляет мягкосердечие, оно избирает комиссию, которая должна отправиться в Майнц и расследовать дело, — и тут как раз снова пришло время закрыть заседание и отправиться кушать.

* - Пусть погибнет Майнц, да здравствует регламент! - Прим.ред

24 мая мы окончательно теряем нить парламентских прений. Регламент, повидимому, готов или он затерялся где-то; во всяком случае, мы больше о нем ничего не слышим. Но зато на нас обрушивается настоящий ливень благонамеренных предложений, в которых многочисленные представители суверенного народа проявляют упорство своего ограниченного разума верноподданных. Затем пошли предложения, петиции, протесты и т. п., и, наконец, национальный поток помоев нашел себе выход в бесчисленных речах, перескакивающих с пятого на десятое. Все же нельзя обойти молчанием, что при этом были избраны четыре комиссии.

Наконец, слова попросил г-н Шлёффель. Трое германских граждан, гг. Эсселлен, Пельц и Лёвенштейн, получили приказ в тот же день до четырех часов пополудни оставить Франкфурт. Высокомудрая полиция утверждала, что названные лица своими речами в Рабочем союзе навлекли на себя недовольство граждан и потому подлежат высылке! И это позволяет себе полиция после того, как германское право гражданства было провозглашено Предпарламентом, после того, как оно было признано даже в проекте конституции, выработанном семнадцатью «доверенными лицами» (hommes de confiance de la diete)! Дело не терпит отлагательства. Г-н Шлёффель требует слова по этому вопросу; ему отказывают; он требует слова по вопросу о неотложности предложения, на что он имеет право согласно регламенту, и на этот раз ответом было: fiat politia, pereat reglementum! И понятно, почему — наступил час отправляться по домам кушать.

* - да здравствует государство, пусть погибнет регламент! - прим. ред

25 мая многомудрые головы депутатов снова склонились под массой нахлынувших предложений, как спелые колосья под проливным дождем. Два депутата снова попытались поднять вопрос о высылке, но и им было отказано в слове, даже по вопросу о неотложности этого предложения. Некоторые петиции, особенно одна со стороны поляков, представляли гораздо больше интереса, чем все предложения депутатов, вместе взятые. Затем, наконец, получила слово отправленная в Майнц комиссия. Она сообщила, что лишь на следующий день сможет представить отчет; впрочем, как и следовало ожидать, она явилась слишком поздно; 8000 прусских штыков восстановили порядок, разоружив 1200 человек из гражданской гвардии, а пока не оставалось ничего другого, как перейти к порядку дня. Так и поступили — тотчас же перешли к порядку дня, а именно к предложению Раво. Так как подготовка этого предложения во Франкфурте все ещё не была закончена, а в Берлине оно давно уже стало бесполезным вследствие рескрипта Ауэрсвальда, то Национальное собрание решило отложить вопрос до завтрашнего дня и пойти кушать.

26 мая снова поступили мириады предложений, а вслед за тем майнцкая комиссия представила свой окончательный и весьма нерешительный отчет. Докладчиком выступил в прошлом «народный деятель» и pro tempore {в настоящее время} министр г-н Хергенхан. Он предложил крайне умеренную резолюцию, но Национальное собрание после долгих прений нашло даже это робкое предложение слишком резким; оно постановило отдать майнцких граждан на милость пруссаков, находящихся под командой некоего Хюзера, и, «в надежде, что власти выполнят свои обязанности», перешло к порядку дня! Этот порядок дня опять-таки состоял в том, что господа депутаты отправились кушать.

27 мая, после долгих предварительных словопрений по поводу протокола, перешли, наконец, к обсуждению предложения Раво. Проговорили о том и о сем до половины третьего и потом отправились кушать; но на этот раз было устроено вечернее заседание, и с делом, наконец-то, было покончено. Так как вследствие чрезмерной медлительности Национального собрания г-н Ауэрсвальд сделал предложение Раво уже излишним, то г-н Раво присоединился к поправке г-на Вернера, которая не разрешала вопроса о народном суверенитете ни в утвердительном, ни в отрицательном смысле.

Мы не располагаем дальнейшими сведениями о Национальном собрании, но у нас имеются все основания полагать, что после этого решения оно закрыло заседание, чтобы отправиться кушать. Если депутаты так рано отправились кушать, то этим они обязаны замечанию Роберта Блюма: Господа, если вы сегодня решите перейти к порядку дня, то может случиться, что весь порядок дня этого Собрания будет сокращен весьма своеобразным способом!

Написано Ф. Энгельсом

«Neue Rheinische Zeitung»
№1, 1 июня 1848
г.

ПРИЗНАНИЕ ФРАНКФУРТСКИМ И БЕРЛИНСКИМ ПАРЛАМЕНТОМ СВОЕЙ НЕКОМПЕТЕНТНОСТИ

Кёльн, 11 июня. Оба собрания, Франкфуртское и Берлинское, торжественно занесли в протокол признание своей некомпетентности. Франкфуртское собрание своим голосованием по шлезвиг-голъштейнскому вопросу признает Союзный сейм вышестоящим учреждением . Берлинское собрание, приняв, в противовес предложению депутата Берендса, решение о мотивированном переходе к очередным делам, не только отрекается от революции; оно прямо заявляет, что созвано лишь для соглашения о конституции, и тем самым признает основной принцип проекта конституции, предложенного министерством Кампгаузена. Оба собрания дали себе правильную оценку. Оба они — некомпетентны.

« Neue Rheinische Zeitung »
№ 12—13, 13 июня 1848г.

БЕРЛИНСКИЕ ДЕБАТЫ О РЕВОЛЮЦИИ

18 марта король обещал конституцию, ввел свободу печати, обусловленную залогами, и сделал ряд заявлений в том смысле, что единство Германии должно быть осуществлено путем растворения ее в Пруссии.

Таковы были уступки 18 марта, к этому сводилось их действительное содержание. То обстоятельство, что берлинцы удовлетворились этим, что они устроили шествие к дворцу, чтобы выразить королю благодарность за это, доказывает нагляднейшим образом необходимость революции 18 марта. Не только государство, но и граждане государства должны были быть революционизированы. Лишь в кровавой освободительной борьбе они могли избавиться от верноподданнического духа.

Известное «недоразумение» вызвало революцию. Впрочем, недоразумение действительно имело место. Нападение солдат, 16-часовой бой, необходимость для народа добиться отступления войск, — все это служит достаточным доказательством того, что народ совершенно не уразумел уступок 18 марта.

Результатами революции были: с одной стороны, народное вооружение, право союзов, фактически завоеванный суверенитет народа; с другой стороны, сохранение монархии и министерство Кампгаузена — Ганземана, т. е. правительство представителей крупной буржуазии.

Таким образом, революция имела двоякого рода результаты, которые неизбежно должны были прийти к разрыву. Народ победил; он завоевал свободы решительно демократического характера, но непосредственное господство перешло не в его руки, а в руки крупной буржуазии.

Одним словом, революция была не доведена до конца. Народ предоставил представителям крупной буржуазии образование министерства, а эти представители крупной буржуазии доказали свои стремления тотчас же тем, что предложили союз старопрусскому дворянству и бюрократии. В министерство вступили Арним, Капиц и Шверин.

Крупная буржуазия, антиреволюционная с самого начала, заключила оборонительный и наступательный союз с реакцией из страха перед народом, то есть перед рабочими и демократической буржуазией.

Написано Ф.Энгельсом

«Neue Rheinische Zeitung»
№№14—17, 14—17 июня 1848 г.

 

ПРАЖСКОЕ ВОССТАНИЕ

..... Революционная Германия должна была, особенно в отношении соседних народов, отречься от всего своего прошлого. Одновременно со своей собственной свободой она должна была провозгласить свободу тех народов, которых она до сих пор угнетала.

А что сделала революционная Германия? Она полностью санкционировала прежнее угнетение Италии, Польши, а теперь и Богемии немецкой военщиной. Кауниц и Меттерних полностью оправданы.

И после всего этого немцы требуют, чтобы чехи им доверяли!

И после всего этого ставят в вину чехам, что они не желают присоединиться к нации, которая, освобождая самое себя, в то же время угнетает и оскорбляет другие нации!

Им ставят в вину, что они отказываются послать депутатов в такое собрание, как наше жалкое, трусливое, страшащееся своего собственного суверенитета франкфуртское «Национальное собрание»!

Им ставят в вину, что они отреклись от бессильного, беспомощного и жалкого австрийского правительства, которое, кажется, для того только и существует, чтобы констатировать распад Австрии, не будучи в состоянии  не только предупредить, но хотя бы организовать его, — от правительства, которое слишком слабо даже для того, чтобы освободить Прагу от пушек и солдат какого-нибудь Виндишгреца!

Но больше всего заслуживают сожаления сами храбрые чехи. Победят ли они или будут разбиты, — их гибель несомненна. В результате четырехвекового угнетения со стороны немцев, которое продолжается теперь в виде уличных боев в Праге, чехов загоняют в объятия русских. В великой борьбе между Западом и Востоком Европы, которая вспыхнет в самое ближайшее время — возможно, через несколько недель, — несчастная судьба ставит чехов на сторону русских, на сторону деспотизма против революции. Революция одержит победу, и чехи будут первыми, кто будет ею разбит.

Вину за этот гибельный для чехов исход опять-таки несут немцы. Ибо немцы предали их России.

Написано Ф. Энгельсом

« Neue Rheinische Zeitung »
№18, 18 июня 1848г.


ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР ВОССТАНИЯ

Прага. Каждый день приносит новые подтверждения правильности нашего взгляда на характер пражского восстания (см. №18 нашей газеты); становится очевидным, что подозрения, высказанные немецкими газетами по адресу чешской партии, будто бы она служит реакции, аристократии, России и т. п., являются чистейшей ложью.

Видели только графа Лео Туна с его аристократами, но не видели массы чешского народа — многочисленных промышленных рабочих и крестьян. Из того, что в какой-то момент аристократия попыталась использовать чешское движение в своих интересах и в интересах инсбрукской камарильи, сделали вывод, будто бы революционный пражский пролетариат, который уже в 1844г. в течение трех дней был полным хозяином Праги, отстаивал интересы дворянства и реакции вообще!

Однако все подобные клеветнические измышления окончательно опровергнуты первым же решительным выступлением со стороны чехов. Восстание было столь определенно демократическим, что графы Тун не только не встали во главе движения, но тотчас же отошли от него и были задержаны народом как австрийские заложники. Оно было столь определенно демократическим, что все чехи, сторонники аристократии, отшатнулись от него. Оно было направлено в такой же мере против чешских феодалов, как и против австрийской солдатни.

Австрийцы напали на народ не потому, что он чешский, а потому, что он революционный народ. Для военщины штурм Праги был только прологом, за которым должно было последовать предание огню и штурм Вены.

« Berliner Zeitungs - Halle » сообщает в корреспонденции из Вены от 20 июня:

«Сегодня возвратилась делегация, посланная в Прагу здешним Комитетом горожан с одним-единственным поручением — следить за передачей телеграфных сообщений, чтобы нам больше не приходилось, как в последние дни, ждать целые сутки известий из Праги. Делегация доложила комитету о своей поездке. Она сообщила нечто ужасное о хозяйничанье солдатни в Праге. Она не находит слов для описания ужасов осады, бомбардировки и штурма этого города. С опасностью для жизни добрались делегаты на лошадях с последней перед Прагой железнодорожной станции до города и с неменьшей опасностью пробрались через ряды войск к пражскому дворцу.

Повсюду солдаты встречали их возгласами: «И вы здесь, венские собаки! Наконец-то вы нам попались!» Многие солдаты хотели напасть на делегацию; даже офицеры вели себя неописуемо грубо. Наконец, делегаты прибыли во дворец. Граф Вальмоден взял документ об их полномочиях, выданный комитетом, взглянул на подпись и сказал: «Пиллерсдорф? он для нас здесь ничего не значит». Виндишгрец встретил штатских каналий суровее, чем когда-либо, и сказал: «Революция победила всюду, но здесь победителями являемся мы, и никаких гражданских властей мы не признаем. Пока я был в Вене, там было спокойно. Стоило лишь мне уехать, как поднялась буря, которая все перевернула». У делегатов было отобрано оружие, сами они были заключены в одну из комнат дворца. Только через два дня они получили разрешение выйти оттуда; оружие им возвращено не было. Вот что рассказали наши делегаты, вот как обращался с ними пражский Тилли, вот каково поведение войск, а здесь еще делают вид, будто верят, что это только борьба против чехов! Но разве делегаты говорили по-чешски? Разве они не были одеты в форму венской национальной гвардии? Разве они не предъявили полномочий от министерства и от Комитета горожан, получившего от правительства законодательные права?

Но революция сделала слишком большие успехи. Виндишгрец считает себя единственным человеком, способным поставить ей преграду. Чехов расстреливают как собак и выжидают только благоприятного момента, чтобы выступить против Вены. Почему Виндишгрец освободил Лео Туна, того самого Лео Туна, который встал во главе пражского временного правительства, который проповедовал даже отпадение Богемии? Почему, спрашиваем мы, он был освобожден из рук чехов, как не потому, что все его действия были маневром, затеянным по сговору с аристократией для того, чтобы спровоцировать восстание?

Третьего дня из Праги отправился поезд. С этим поездом уезжали немецкие беженцы-студенты, венские национальные гвардейцы и некоторые семьи, бежавшие из Праги, которые, очевидно, чувствовали себя там не очень-то хорошо, несмотря на восстановленное спокойствие. На первой же станции после Праги расположенный там военный пикет потребовал, чтобы все пассажиры без исключения сдали оружие; получив отказ, солдаты открыли огонь по вагонам, стреляя в беззащитных мужчин, женщин и детей. Шесть трупов было вынесено из вагонов; пассажиры стирали со своих лиц кровь убитых. Так поступила с немцами та солдатня, которую здесь пытаются изобразить как ангела-хранителя немецкой свободы».

Написано Ф. Энгельсом

«Neue Rheinische Zeitung» 25, 25 июня 1848г.

СВОБОДА ДЕБАТОВ В БЕРЛИНЕ

Кёльн, 16 сентября. С начала кризиса контрреволюционная пресса беспрестанно утверждает, будто Берлинское собрание не пользуется свободой обсуждения. В частности, хорошо известный корреспондент «Kolnische Zeitung», пишущий под значком G , который исполняет свою должность тоже только «временно, впредь до назначения его преемника», с нескрываемым страхом сообщило «8000—10000 клубных молодчиков», которые в парке «Кастаниен-Вельдхен» «морально» поддерживали своих друзей из числа левых. « Vossische », « Spenersche » и другие газеты, подняли такой же вой, а г-н Рейхеншпергер даже прямо предложил 7 числа перенести Собрание из Берлина в другое место (уж не в Шарлоттенбург ли?).

« Berliner Zeitungs - Halle » помещает длинную статью, в которой пытается опровергнуть это обвинение. Она заявляет, будто бы тот факт, что значительное большинство оказалось на стороне левых, в отличие от прежнего колеблющегося поведения Собрания, отнюдь не свидетельствует о непоследовательности. Можно доказать,

«что голосование 7 числа и со стороны тех, которые прежде всегда голосовали за предложения министров, могло состояться, не противореча их прежнему поведению, и что, с точки зрения этих депутатов, голосование это находится даже в полном соответствии с их прежним поведением...» Депутаты, перешедшие из обоих центров, «находились в заблуждении: они представляли себе дело таким образом, будто министры являются исполнителями воли народа; в стремлении министров восстановить спокойствие и порядок они видели выражение своей собственной воли, воли депутатов большинства, и не замечали, что министры лишь тогда могут считаться с волей народа, когда она не противоречит воле короны, но не тогда, когда противопоставляет себя ей».

Так «объясняет» « Zeitungs - Halle » поразительный факт внезапной перемены ориентации столь многих депутатов представлениями и заблуждениями этих депутатов. Трудно придать делу более невинный вид.

Газета, однако, признает, что запугивания имели место. Но, полагает она,

«если внешние влияния и оказали некоторое воздействие, то это выразилось в том, что они в известной мере уравновесили влияние лживых обещаний со стороны министерства и его попыток сбить с толку депутатов и тем самым дали возможность многим слабым и несамостоятельным депутатам следовать... естественному жизненному инстинкту».

Вполне понятны причины, побуждающие « Zeitungs - Halle » морально оправдывать таким образом в глазах публики колеблющихся депутатов обоих центров: статья написана скорее для этих самых господ из обоих центров, чем для публики. Для нас же, имеющих привилегию говорить откровенно и поддерживающих представителей той или иной партии лишь до тех пор и постольку, поскольку они выступают революционно, — для нас таких причин не существует.

Почему бы нам-то не сказать этого? Конечно, депутаты обоих центров 7 числа испугались народных масс; был ли их страх обоснован или нет — этот вопрос оставим в стороне.

Право демократических народных масс оказывать своим присутствием моральное воздействие на позицию учредительных собраний есть старое революционное право народа, которое со времен английской и французской революций использовалось во все бурные эпохи. Этому праву история обязана почти всеми энергичными шагами таких собраний. Если люди, цепляющиеся за «почву законности», если трусливые и филистерски-настроенные друзья «свободы дебатов» испускают вопли против этого, то лишь по той причине, что они вообще не хотят никаких энергичных решений.

«Свобода дебатов»! Нет более пустой фразы, чем эта. «Свобода дебатов» ограничивается, с одной стороны, свободой печати, свободой собраний и слова, правом народа на вооружение. С другой стороны, она ограничивается существующей государственной властью, находящейся в руках короны и ее министров: армией, полицией, так называемыми независимыми судьями, которые, однако, на деле зависимы от любого продвижения по службе и любых политических перемен.

Свобода дебатов всегда была фразой, которая означала лишь одно: независимость от всех не признаваемых законом влияний, тогда как признаваемые влияния — подкуп, продвижение по службе, частные интересы, страх перед роспуском палаты и т. п. — делают прения истинно «свободными». Но в революционное время эта фраза совершенно лишена смысла. Там, где друг против друга стоят во всеоружии две силы, две партии, где ежеминутно может вспыхнуть борьба, депутатам остается только такой выбор:

либо они становятся под защиту народа — и в таком случае им уж придется примириться с тем, что время от времени они будут получать назидательный урок;

либо они становятся под защиту короны, переезжают в какой-нибудь маленький город, совещаются под охраной штыков и пушек или даже осадного положения — ив таком случае им не приходится возражать, если корона и штыки будут предписывать им решения.

Запугивание со стороны невооруженного народа или запугивание со стороны вооруженной военщины — пусть Собрание сделает выбор.

Французское Учредительное собрание переехало из Версаля в Париж. По правде говоря, это соответствовало бы всему характеру германской революции, если бы согласительное собрание переехало из Берлина в Шарлоттенбург.

« Neue Rheinische Zeitung »
№ 105, 17
сентября 1848г.

ДОЛОЙ НАЛОГИ

Кёльн, 16 ноября. Берлинские газеты сегодня не получены, за исключением « Preussischer Staats - Anzeiger , « Vossische Zeitung » и « Neue Preussische Zeitung ».

Разоружение гражданского ополчения проведено в «квартале тайных советников», и только в этом квартале. Речь идет о том самом батальоне, который 31 октября предательски расстреливал рабочих-машиностроителей. Разоружение такого батальона на пользу народному делу.

Национальное собрание снова изгнано с помощью вооруженной силы из Кёлльнской ратуши. Депутаты направились после этого в гостиницу Миленц, где они, наконец, приняли единогласно, 226 голосами, следующее постановление об отказе от уплаты налогов:

«Министерство Бранденбурга не имеет права распоряжаться государственными средствами и собирать налоги до тех пор, пока Национальное собрание не сможет свободно продолжать свои заседания в Берлине.

Это постановление вступает в силу 17 ноября.

Национальное собрание, 15 ноября»

Таким образом, с сегодняшнего дня налоги отменяются!!! Уплата налогов является государственной изменой, отказ от уплаты налогов — первый долг гражданина!

Написано К. Марксом

Напечатано в экстренном приложении к « Neue Rheinische Zeitung » №145, 17 ноября 1848г.


ВОЗЗВАНИЕ

Кёльн, 18 ноября. Рейнский окружной комитет демократов призывает все демократические союзы Рейнской провинции принять и провести в жизнь следующие мероприятия:

1) После того как прусское Национальное собрание само вынесло постановление об отказе от уплаты налогов, насильственному взиманию их должно быть повсеместно оказано сопротивление всеми средствами.

2) Повсюду необходимо организовать народное ополчение для отпора врагу. Лица, не имеющие средств, должны быть снабжены оружием и снаряжением на средства общин или за счет добровольных взносов.

3) Повсюду надлежит потребовать от властей официального заявления, признают ли они постановления Национального собрания и намерены ли их выполнять. В случае отказа следует создавать комитеты безопасности, и притом, по возможности, по соглашению с общинными советами. Общинные советы, противодействующие законодательному собранию, должны быть переизбраны всеобщим народным голосованием.

Кёльн, 18 ноября.

От имени Рейнского окружного комитета демократов:
Карл Маркс. Карл Шаппер. Шнейдер II

Напечатано 19 ноября 1848 г .

 

ПОДЛОСТЬ НЕМЕЦКИХ ПРОФЕССОРОВ

Кёльн, 29 ноября. Лакейская природа немецких профессоров нашла свое идеальное выражение в лице ученых господ из Берлина и Галле. Такого холопского образа мыслей устыдился бы даже русский крепостной. Благочестивый буддист, набожно проглатывающий экскременты своего далай-ламы, с изумлением выслушает весть о буддистах из Берлина и Галле; их проституирование перед королевской властью «божьей милостью» покажется ему баснословным. Он поверит в истинность этого, лишь когда ему покажут адресы профессоров Берлина и Галле к прусскому королю от 24 и 21 ноября с их собственноручными подписями.

«Была уничтожена свобода обсуждения, жизнь депутатов находилась под угрозой, попраны были достоинство Собрания, честь нации, и самые благонамеренные и справедливые предложения, имевшие целью прекращение этого господства террора, разбивались о сопротивление тех, кому он был нужен».

Прибегая к подобного рода наглой лжи и уверяя в своей прирожденной собачьей преданности, 80 берлинских профессоров — и в их числе Хенгстенберг, Шёнлейн, Эренберг, Бёк, оба Гримма и др. — фабрикуют адрес королю, в котором эти ученые ослы выражают свое одобрение насильственным действиям министерства Бранденбурга.

Таково же содержание и адреса 19 профессоров из Галле, которые при этом так далеко заходят в своем комизме, что говорят о «важности своей профессии».

Суть обоих адресов — это неописуемое бешенство по поводу отказа от уплаты налогов. Оно и понятно! Исчезнут налоги — и обанкротится привилегированная ученость. Достаточно малейшей угрозы кошельку этого алчного профессорского отродья, чтобы вся паука стала метать громы и молнии. Их монополия коренится в королевской власти «божьей милостью». Они пишут королю адресы с заверениями в своей преданности — это значит, что они по гроб жизни преданы своей собственной монополии. Если народ одержит окончательную победу, то, несмотря на всю «важность их научной профессии», эти господа сумеют быстро стать на сторону столь проклинаемого ими теперь народного суверенитета. Но народ крикнет им тогда: «Слишком поздно!» — и быстро положит конец всей мерзости привилегированной учености.

« Neue Rheinische Zeitung »
156, 30 ноября 1848г.


ВТОРАЯ СТАДИЯ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ

Кёльн, 6 декабря. Контрреволюция вступила в свою вторую стадию. Национальное собрание распущено. «Высочайшей милостью» без дальнейших околичностей возвещена октроированная конституция.

С лицемерной игры в «соглашение», которая началась в мае, упал теперь последний фиговый листок.

Мартовская революция объявлена не существовавшей, и королевская власть «божьей милостью» празднует свою победу.

Камарилья, юнкерство, бюрократия и вся реакция в мундире и без оного ликуют по случаю того, что глупый народ, наконец, снова загнан в стойло «христианско-германского» государства.

Написано К. Марксом

Напечатано в экстренном выпуске « Neue Rheinische Zeitung »
162, 7 декабря I 818г.


БУРЖУАЗИЯ И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ

Кёльн, 9 декабря. Мы никогда не скрывали этого. Наша почва — не почва законности, а революционная почва. Теперь правительство, со своей стороны, отказалось от лицемерия законности. Оно стала на революционную почву, ибо и контрреволюционная почва является революционной.

В §6 закона от 6 апреля 1848г. сказано:

«Будущим представителям народа должно принадлежать во всяком случае право голоса при издании всех законов, равно как установление государственного бюджета и право утверждения налогов».

Параграф 13 закона от 8 апреля 1848г. гласит:

«Созываемое на основе настоящего закона собрание призвано установить по соглашению с короной будущую конституцию; на время своего существования оно пользуется правами бывших государственных сословий, в частности — правом утверждения налогов».

Теперь правительство прогоняет согласительное собрание к черту, самовольно диктует стране soi - disant {так называемую} конституцию и само утверждает себе налоги, в которых ему отказали народные представители.

...... Крупные землевладельцы и капиталисты, которые одни только были представлены в Соединенном ландтаге, словом представители золотого мешка, разбогатели и стали более образованными. С одной стороны, с развитием буржуазного общества в Пруссии, т. е. с развитием промышленности, торговли и земледелия, старые сословные различия потеряли свою материальную основу. Само дворянство в значительной мере обуржуазилось. Вместо верности, любви и веры оно стало торговать преимущественно свекловицей, водкой и шерстью. Главным местом турнира для него стал рынок шерсти. С другой стороны, абсолютистское государство, у которого в ходе развития исчезла из-под ног старая общественная основа, превратилось в оковы для нового буржуазного общества с его изменившимся способом производства и изменившимися потребностями. Буржуазия должна была заявить притязание на участие в политической власти уже в силу своих материальных интересов. Только она сама была способна удовлетворять посредством законов свои торговые и промышленные потребности. Она должна была взять управление этими своими «священнейшими интересами» из рук изжившей себя, столь же невежественной, сколь и высокомерной бюрократии. Она должна была потребовать права контроля над государственными финансами, созидателем которых она себя считала. Отняв у бюрократии монополию так называемой образованности и сознавая свое значительное превосходство над ней в действительном понимании потребностей буржуазного общества, она вознамерилась также добиться политического положения, соответствующего ее общественному положению. Для достижения своей цели она должна была получить возможность свободно обсуждать свои собственные интересы, воззрения, а также действия правительства. Это она называла «правом свободы печати». Она должна была получить возможность беспрепятственно объединяться в союзы. Это она называла «правом свободы союзов». Точно так же должна была она добиваться свободы совести и тому подобного как необходимого следствия свободной конкуренции. И прусская буржуазия накануне марта 1848г. была на верном пути к осуществлению всех своих желаний.

Прусское государство испытывало финансовые затруднения. Его кредит иссяк. В этом заключался секрет созыва «Соединенного ландтага». Правда, правительство сопротивлялось своей судьбе, оно немилостиво распустило «Соединенный ландтаг», но нужда в деньгах и отсутствие кредита неизбежно привели бы его в конце концов в объятия буржуазии. Подобно феодальным баронам, короли божьей милостью издавна обменивали свои привилегии на звонкую монету. Освобождение крепостных представляло первый, конституционная монархия — второй великий акт этой исторической сделки во всех христианско-германских государствах. « L ' argent n ' a pas de ma i tre » {деньги не имеют хозяина} , но ma i tres перестают быть ma i tres , как только они оказываются d e mon e tis e s (лишенными денег).

Итак, либеральная оппозиция в «Соединенном ландтаге» представляла собой не что иное, как оппозицию буржуазии против формы правления, уже не соответствовавшей ее интересам и потребностям. Для того чтобы стать в оппозицию ко двору, она должна была искать расположения народа.

Она, быть может, в самом деле воображала, что составляла оппозицию в интересах народа.

Естественно поэтому, что она могла добиваться от правительства прав и свобод для себя лишь под видом прав и свобод для народа.

..... Прусская буржуазия была брошена на вершины государственной власти, но не так, как она хотела, путем мирной сделки с короной, а благодаря революции. Не свои собственные интересы, а интересы народа должна была она защищать против короны, т. е. против себя самой, так как народное движение расчистило ей дорогу. Но корона в ее глазах представляла только божественный покров, за которым должны были скрываться ее собственные земные интересы. Неприкосновенность ее собственных интересов и соответствующих им политических форм должна была означать в переводе на конституционный язык неприкосновенность короны. Отсюда мечты немецкой и особенно прусской буржуазии о конституционной монархии. поэтому, хотя февральская революция вместе со своими отголосками в Германии была выгодна для прусской буржуазии, так как отдала в ее руки кормило государственного корабля, вместе с тем она спутала ее расчеты, так как ее господство было связано теперь с такими условиями, которых она не хотела и не могла выполнять.

Буржуазия палец о палец не ударила. Она позволила народу сражаться за нее. Поэтому переданная ей власть представляла собой не власть полководца, победившего своего противника, а власть комитета безопасности, которому победоносный народ доверил охрану своих собственных интересов.

........ Немецкая буржуазия развивалась так вяло, трусливо и медленно, что в тот момент, когда она враждебно противостояла феодализму и абсолютизму, она сама оказалась враждебно противостоящей пролетариату и всем слоям городского населения, интересы и идеи которых были родственны пролетариату. Она увидела во враждебной позиции по отношению к себе не только класс позади себя, но и всю Европу перед собой. В отличие от французской буржуазии 1789 года прусская буржуазия не была тем классом, который выступает от имени всего современного общества против представителей старого общества, монархии и дворянства. Она опустилась до уровня какого-то сословия, обособленного как от короны, так и от народа, оппозиционно настроенного по отношению к ним обоим, нерешительного по отношению к каждому из своих противников в отдельности, так как она всегда видела их обоих впереди или позади себя; она с самого начала была склонна к измене народу и к компромиссу с коронованным представителем старого общества, ибо она сама уже принадлежала к старому обществу; она представляла не интересы нового общества против старого, а обновленные интересы внутри устаревшего общества; она стояла у руля революции не потому, что за ней стоял народ, а потому, что народ толкал ее впереди себя; она находилась во главе не потому, что представляла инициативу новой обществен­ной эпохи, а только потому, что выражала недовольство старой общественной эпохи; то был пласт старого государства, который сам не пробил себе дороги, но силой землетрясения был выброшен на поверхность нового государства; без веры в себя, без веры в народ, брюзжа против верхов, страшась низов, эгоистичная по отношению к тем и другим и сознающая свой эгоизм, революционная по отношению к консерваторам и консервативная по отношению к революционерам; не доверяющая своим собственным лозунгам, с фразами вместо идей, боящаяся мирового урагана и эксплуатирующая его в свою пользу; лишенная всякой энергии, представляющая собой сплошной плагиат, она пошла, потому что в ней нет ничего оригиналь­ного, она оригинальна в своей пошлости, она торгуется сама с собой, без инициативы, без веры в себя, без веры в народ, без всемирно-исторического призвания — точно старик, над которым тяготеет проклятье, осужденный на то, чтобы извращать первые молодые порывы полного жизни народа и подчинять их своим старческим интересам — старик без глаз, без ушей, без зубов, полная развалина, — такой очутилась прусская буржуазия после мартовской революции у руля прусского государства.

......... Торговцам маслом и шерстью, которые образовали первое министерство после мартовской революции, понравилась их роль — прикрывать обнаженную корону полами своей плебейской одежды. Они испытывали величайшее наслаждение при мысли о том, что получат доступ ко двору и что, отрекаясь скрепя сердце из чистого великодушия от своей суровой римской позы — римской позы Соединенного ландтага, — они принесут в жертву свою былую популярность, чтобы заполнить ею пропасть, которая угрожает поглотить корону. Как важничал министр Кампгаузен в роли повивальной бабки конституционного трона! Сей муж был явно тронут самим собой и своим собственным великодушием. Корона и ее окружение скрепя сердце терпели это унизительное покровительство и делали bonne mine a mauvais jeu {хорошую мину при плохой игре} в ожидании лучших времен.

Полуразложившаяся армия, дрожащая за свои должности и оклады бюрократия, присмиревшее феодальное сословие, вождь которого отправился в конституционное путешествие с познавательной целью, легко при помощи нескольких сладких слов и реверансов одурачили bourgeois gentilhomme {мещанина во дворянстве} .

Прусская буржуазия номинально обладала властью, она ни минуты не сомневалась в том, что силы старого государства без всяких задних мыслей предоставили себя в ее распоряжение и все без исключения превратились в покорных приверженцев ее собственного всемогущества.

Этой химерой была опьянена буржуазия не только в министерстве, но и в пределах всей монархии.

Единственными геройскими подвигами прусской буржуазии после марта были выступления, нередко кровавые, гражданского ополчения против безоружного пролетариата; разве эти по­двиги не нашли добровольных и преданных пособников в лице армии, бюрократии и даже феодалов? Единственные усилия, на которые оказались способны местные представители буржуазии, общинные советы, — навязчивый и подлый сервилизм которых был позже по заслугам растоптан сапогом Виндишгрецев, Елачичей и Вельденов, — единственные геройские подвиги этих общинных советов после мартовской революции заключались в их патриархально-суровых предостережениях по адресу народа; разве они не были встречены с почтительным изумлением онемевшими регирунгспрезидентами и притихшими дивизионными генералами? Могла ли прусская буржуазия сомневаться после этого в том, что старая вражда армии, бюрократии, феодалов растворилась в их почтительной преданности буржуазии — этому великодушному победителю, обуздывающему самого себя и анархию?

Положение было ясно. Перед прусской буржуазией была теперь только одна задача: поудобнее устроиться у власти, устранить мешающих анархистов, восстановить опять «спокойствие и порядок» и собрать налоги, не взысканные во время мартовской бури. Речь могла идти еще только о том, чтобы сократить до минимума издержки производства буржуазной власти и обусловившей ее мартовской революции. Оружие, которое прусская буржуазия в своей борьбе против феодального общества и короны вынуждена была потребовать себе от имени народа — право союзов, свобода печати и т. д., — разве не надо было сломать это оружие, находившееся в руках обманутого народа, которому оно уже не нужно было для борьбы за буржуазию и который обнаруживал опасное намерение пустить его в ход против нее?

Буржуазия была убеждена в том, что на пути к соглашению ее с короной, на пути к сделке буржуазии со старым, покорившимся своей участи государством стояло явно только лишь одно препятствие, одно-единственное препятствие, народ — puer robustus sed malitiosus , как говорил Гоббс. Народ и революция!

Революция представляла законное основание прав народа; на основании революции он предъявлял свои буйные притязания. Революция была векселем, переведенным народом на буржуазию. Благодаря революции буржуазия пришла к власти. В день прихода ее к власти исполнился срок платежа по этому векселю. Буржуазия должна была опротестовать этот вексель.

Революция — это означало в устах народа следующее: вы, буржуазия, составляете Comit e du salut public , Комитет общественного спасения, в руки которого мы передаем власть не для того, чтобы вы заключили соглашение с короной в ваших интересах, а для того, чтобы вы отстояли против воли короны наши интересы, интересы народа.

Революция была протестом народа против соглашения буржуазии с короной. Поэтому буржуазия, вступающая в соглашение с короной, должна была протестовать против — революции.

....... История прусской, как и вообще немецкой буржуазии с марта по декабрь доказывает, что в Германии невозможна чисто буржуазная революция и установление буржуазной власти в форме конституционной монархии, что возможна либо феодально-абсолютистская контрреволюция, либо социально-республиканская революция.

Но и жизнеспособная часть буржуазии должна будет опять проснуться от своей апатии — порукой этому служит прежде всего тот чудовищный счет, которым контрреволюция ошеломит ее весной, а ведь, как резонно заявляет наш Ганземан:

Господа! В денежных делах нет места сентиментам!

Написано К. Марксом

Напечатано в « Neue Rheinische Zeitung »
№165, 169, 170 и 183; 10, 15, 16 и 31 декабря 1848г.


РУССКИЕ

Кёльн, 21 апреля. Когда, около 11 месяцев тому назад, стала выходить «Neue Rheinisehe Zeitung», она была первой газетой, которая заговорила о концентрации русских войск у нашей восточной границы. Тогда многие добродетельные граждане называли это преувеличением, напрасной тревогой и т. д.

Теперь выяснилось, преувеличивали мы или нет. Русские, сперва лишь охранявшие свои границы, стали по мере усиления контрреволюции переходить в наступление. Июньская победа в Париже привела их в Яссы и Бухарест; падение Вены и Пешта — в Германштадт и Кронштадт {румынские названия: Сибиу и Брашов} .

Год тому назад Россия не была подготовлена к войне; тогда, в первый момент панического страха перед всемогуществом неожиданной революции, легко было выбить из Польши 30000— 40000 русских войск и создать свободную Польшу. К этому при­зывали, но этому призыву не захотели последовать. Русским дали время вооружиться, а теперь их армия численностью в 500 000—600 000 человек окружает нас от Немана до Дуная и Алюты {румынское название: Олт} . Вдоль одной только прусской границы стоит, по сообщению « Ostsee - Zeitung », около 150 000 человек; остальные находятся внутри страны, у галицийской границы, в Молдавии и Валахии, в Литве, Подолии и на Волыни, в крепостях Ново-Георгиевске (Модлин), Брест-Литовске, Демблине и Замостье, в которых, по сообщению « Ostsee - Zeitung », сосредоточены склады оружия и резервные склады на 250 000. человек.

Та же газета пишет:

«Организация продовольственных складов происходит путем выдачи принудительных бон, за которые каждый землевладелец обязан поставить определенное количество продуктов, необходимых для снабжения армии. В будущем году эти боны будут приниматься в счет налогов. Этим, следовательно, объясняется недавно распространившийся слух о том, что русское правительство распорядилось собрать в Польше налоги за год вперед».

Как обстоит дело с принятием этих бон, мы узнаём из других источников.

В конце прошлого и в начале этого года польские помещики должны были выполнить огромные поставки, которые, однако, были зачтены в счет уплаты налогов. Все были уверены, что этим дело кончится, но теперь оказалось, что налоги должны быть уплачены вперед до конца текущего года.

Уже эти насильственные меры по снабжению армии показывают, какие огромные массы русских войск сосредоточены в Польше.

Другая газета — познанская « Zeitung des Osten » — сообщает 13 апреля из Познани:

«Число русских войск на Западе: в Царстве Польском стоит корпус Ридигера; половина четвертого корпуса Ридигера вместе с резервами в общем насчитывает приблизительно 120000 человек. В Литве стоит так называемый гренадерский корпус (бывший корпус Шаховского) и часть первого корпуса. Гвардия должна прибыть позже — о ее прибытии говорят уже в течение нескольких месяцев. На Волыни, где в Дубно находится штаб-квартира, расположена остальная часть четвертого Чегодаевского полка. Под Киевом стоит второй вспомогательный корпус, в Кременце — подвижной корпус (Павлова) в 6000—8000 человек. В Молдавии и Валахии, наконец, расположен корпус Лидерса численностью до 65 000 человек».

С какой целью эти войска сосредоточены здесь — это они весьма наивно объясняют сами:

«Рядовые русские, а также и офицеры менее сдержанны в разговорах. Замечательно, что на вопрос, зачем они стоят на границе, все они дают один и тот же ответ, а именно: Наш император — шурин прусского короля. После того как русские разбили французов в великой войне, вся земля вплоть до Парижа принадлежала императору; он поручил управление различным мелким немецким князьям (Fursten), а главным военным губернатором назначил своего шурина, князя прусского. Теперь французы и немцы взбунтовались, и немецкие князья, а также главный губернатор попросили у императора помощи, — вот почему мы и стоим здесь на границе. Если в скором времени не восстановится спокойствие, мы перейдем границу и наведем порядок».

Но и это еще не все. Император Николай приказал произвести новый рекрутский набор по 8 человек с тысячи в западной части империи. К приказу приложен список 21 губернии, где должны быть набраны рекруты.

Таково положение по ту сторону границы. Полмиллиона вооруженных и организованных варваров только ждут подходящего момента, чтобы напасть на Германию и превратить нас в крепостных православного царя.

Подобно тому как Трансильвания однажды уже была занята русскими, подобно тому как в настоящее время требуют, чтобы 30000 русских вступили в эту же область и еще 30000 были посланы через Галицию, подобно тому как банатские сербы тоже умоляют православного царя о помощи, — точно так же будет и у нас. Мы еще дождемся, что правительство и буржуазия призовут в нашу страну русских, как это недавно было в Трансильвании. И к этому дело идет. Победа контрреволюции в Вене и в Берлине еще недостаточно сильно подействовала на нас. Но когда Германия почувствует на себе русский кнут, тогда-то уж она поведет себя несколько иначе.

Русские — подлинные освободители Германии, — говорили мы в июне прошлого года. Мы повторяем это и теперь, но теперь уже не мы одни говорим это!

Написано Ф. Энгельсом

« Neue Rheinische Zeitung »
№ 279, 22 апреля 1849г.


КРОВАВЫЙ ЗАКОН В ДЮССЕЛЬДОРФЕ

Кёльн, 12 мая. «Новая конституция» — отмена обычных законов и обычных судов и привилегия убийств, которую отец своих подданных предоставил «Моей доблестной армии», — вчера уже вступила в силу в Дюссельдорфе.

После победы и кровавой расправы с народом комендант тотчас же запросил Берлин об инструкциях. От подручных г-на фон Гогенцоллерна, от Бранденбурга — Мантёйфеля, был получен по телеграфу приказ провозгласить кровавый закон и ввести военные палаческие суды.

На основании статей 1 и 6 распоряжения военных властей отменено право союзов и лишены силы статьи 5, 6, 7, 24, 25, 26, 27 и 28 октроированной кабацкой хартии.

В прошлом году под властью «гражданина и коммуниста» Дригальского при объявлении осадного положения дюссельдорфская печать была подвергнута цензуре, и эта мера вызвала крики возмущения даже у большей части дряблой компании соглашателей. Теперь, после новых гогенцоллернских достижений, когда на стороне потсдамского вассального князя не палаты, а лишь родственные курносые казаки, — теперь уже не довольствуются цензурой, а переходят просто к удушению печати.

Согласно статье 7, в районе Дюссельдорфа запрещены дюссельдорфские газеты, а также и «Neue Rheinische Zeitung». Согласно статье 8, печататься могут лишь официальные «уведомления».

При диктатуре сабли «гражданина и коммуниста» Дригальского жертвы произвольных арестов все же подлежали, по крайней мере, ведению обычного закона и обычного суда. Теперь же закон и суд временно отменены, и установлены чрезвычайные палаческие военные суды.

Статья 9. Всякий, кто словесно, письменно, печатно или в форме изображений призывает к сопротивлению законным (!) постановлениям властей, предается военному суду.

Статья 10. Всякий, кто будет уличен в открытом или вооруженном сопротивлении мероприятиям законных властей или кто изменническим поведением приуготовляет опасность или ущерб войскам, подвергается по законам военного времени немедленному расстрелу.

Лавры кровавой собаки Виндишгреца не дают спать вновь укрепившемуся Гогенцоллерну!


« Neue Rheinische Zeitung »
№ 297, 13 мая 1849 г.

 

Последний номер газеты, вышел 19 мая 1849 г. Он был отпечатан красной краской.

В нем было напечатано стихотворение Фердинанда Фрейлиграта, а также заявление редакции.

ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО
"НОВОЙ РЕЙНСКОЙ ГАЗЕТЫ"

Не удар открытый в открытом бою
А потайные козни, коварство
Сломило, подкравшись силу мою -
Калмыков западных царство!
И выстрел из тьмы меня сразил.
Умертвить мятежницу рады,
И вот лежу я в расцвете сил,
Убитая из засады!

На губах усмешку можно прочесть, -
Умирая кричала: "Восстанье!"
И отдана мне боевая честь,
И шпага лежит на прощанье.
Охотно бы царь и прусский король
Могилу мою засолили,
Но Венгрия, Пфальц не сыплют соль,
Салютуют моей могиле!

И в одежде рваной рабочий бедняк
В могилу меня провожает,
И мне на гроб как участья знак,
Прощальные комья бросает.
Из березовых листьев и мйских- цветов
Принес он, полный печали,
Венок, который после трудов
И жена, и дочь сплетали.

Так прощай же, прощай, грохочущий бой!
Так прощайте ряды боевые,
И поле в копоти пороховой,
И мечи и копья стальные!
Так прощайте! Но только не навсегда!
Не убьют они дух наш, о, братья!
И час пробьет, и, воскреснув тогда
Вернусь к вам снова опять я!

И когда последний трон упадет
И народ в опьянении мести
Заплатит в борьбе последний свой счет,
Тогда будем снова мы вместе!
На Дунае, на Рейне, словом, мечом
Народу восставшему всюду,
Бунтовщица, затравленная врагом,
Застрельщицей верной я буду!

 

ОБРАЩЕНИЕ К КЕЛЬНСКИМ РАБОЧИМ

На прощание мы предостерегаем вас против какого бы то ни было путча в Кёльне. При военном положении в Кёльне вы потерпели бы жестокое поражение. На примере Эльберфельда вы видели, как буржуазия посылает рабочих в огонь, а потом самым подлым образом предает их. Осадное положение в Кёльне деморализовало бы всю Рейнскую провинцию, в осадное положение явилось бы необходимым следствием всякого восстания с вашей стороны в данный момент. Ваше спокойствие приведет пруссаков в отчаяние.

Редакторы «Neue Rheinische Zeitung», прощаясь с вами, благодарят вас за выраженное им участие. Их последним словом всегда и повсюду будет: освобождение рабочего класса!

Редакция « Neue Rheinische Zeitung »


« Neue Rheinische Zeitung » №301,
19 мая 1849 г.


После прекращения издания "Новой рейнской газеты" К.Маркс и Ф.Энгельс отправились в Юго-Западную Германию, затем Маркс уехал в Париж, а Ф.Энгельс - в повстанческую армию, где пробыл около месяца.

Из письма Ф. Энгельса жене Маркса

Веве, 25 июля 1849 г .

В тот день, когда я написал Марксу [из Кайзерслаутерна], пришло известие, что Гомбург занят пруссаками, и таким образом сообщение с Парижем прервано. Письмо отправить я больше не мог и пошел к Виллиху. В Кайзерслаутерне я стоял в стороне от каких бы то ни было дел с так называемой революцией. Но, когда явились пруссаки, я не смог больше противиться соблазну принять участие в войне. Единственным офицером, чего-либо стоящим, был Виллих, — я пошел к нему и сделался его адъютантом. Я был в четырех боях, из которых два были довольно серьезны, именно при Раштатте. Я убедился, что хваленое мужество в атаке — самое заурядное свойство. Свист пуль — это совершенно ничтожная вещь, и за всю кампанию, несмотря на большое количество трусости, мне пришлось увидеть не более дюжины людей, которые держали себя трусливо в бою. Но зато тем больше «храброй глупости». Как бы то ни было, я счастливо миновал опасности и в конце концов хорошо, что один из сотрудников «Новой рейнской газеты» принимал участие в боях, потому, что вся демократическая сволочь была в Бадене и в Пфальце и теперь хвастается подвигами, которых она не совершала. Опять поднялся бы крик, что господа из «Новой рейнской газеты» чересчур трусливы, чтобы сражаться. Но изо всех господ демократов никто не сражался, кроме меня и Кинкеля. Последний записался в наш полк стрелком и держался очень хорошо. В первом же бою, в котором ему пришлось участвовать, он получил легкую рану в голову, и был взят в плен.

После того, как наш отряд прикрыл отступление баденской армии, мы перешли в Швейцарию на 24 часа позднее всех прочих и вчера прибыли сюда в Веве.

... Правительство само называет себя красным и сторонником перманентной революции. То же самое и в Женеве.

... Наш отряд, сражавшийся храбро, надоел мне, и здесь нечего делать. Виллих в сражении храбр, хладнокровен, ловок, с метким и быстрым соображением. Вне сражения — более или менее скучный идеолог и истинный социалист.

Ф.Энгельс


Правительство Франции, не желая видеть К.Маркса в Париже, распорядилось о высылке его в провинцию Бретань, однако Маркс предпочел уехать в Лондон.

Ф.Энгельс из Швецарии через Италию также отправился в Англию, куда прибыл в ноябре 1849 года.

Революционные выступления 1848-1849 годов были подавлены во всех странах Европы, где они были.

В 1849 году Маркс и Энгельс выпускают шесть шесть номеров журнала "Новая рейнская газета. Политико-экономичекое обозрение", в которых публикуются работы Маркса "Классовая борьба во Франции" и "Крестьянская война в Германии" Энгельса.

В марте 1850 года пишут "Обращение Центрального комитета к "Союзу коммунистов", затем в июне еще одно.

Примечательно, что в Обращениях высказывается идея о перманентной революции, которую спустя много лет пытался разрабатывать Л.Троцкий, за что был критикован В.Лениным.

Примечательно и то, что в Обращениях содержится призыв к созданию самостоятельной пролетарской партии.

И примечательно то, что некоторые тезисы из этих Обращений были хорошо знакомы В.И.Ленину. А может и И.В.Сталину...