Л.Я.Гозман, А.М.Эткинд

Люди и власть:
от тоталитаризма к демократии

Та или иная власть нужна в любом обществе, и общества без власти так же неизвестны этнографам, как общества без семьи или без собственности. Отношения людей и власти являются предметом пока отсутствующей у нас науки, лежащей на стыке психологии, социологии и политологии. Основной проблемой политической психологии являются комплексы чувств, представлений и действий людей, которые определяют их взаимодействия с властью. Мотивы и формы политического участия, общественный диалог, отчуждение от власти — таким мы видим круг проблем политической психологии. Между какими коллективными субъектами — группами или институтами — развертывается общественный диалог? Участвует ли в нем власть либо стоит над ним? Как она контролирует круг проблем, которые оказываются или, что более важно, не могут оказаться в поле диалога? Каковы формальные и альтернативные, механизмы политического участия? В какой степени люди в реальном обществе испытывают отчуждение от власти, как они осознают образующуюся «нехватку» причастности и чем ее компенсируют? Что влияет на принятие решений и как участвуют в нем разные социальные группы? Как соотносятся полномочия власти и возможности общества? Образуется огромное и очень плохо структурированное поле.

Попробуем как-то разметить его, используя для этого не столько наши академические познания — они здесь оказываются плохими гидами, — сколько политический опыт, доступный любому современнику.

Думая об этом, мы первым делом сталкиваемся с бедностью нашего языка. В тоталитарном обществе нет политики, она требует независимых субъектов и свободного поля общественного сознания. Что уж говорить о политологии, политической социологии и психологии... А прямое применение к нашим сегодняшним проблемам политических представлений западной демократии — дело, вряд ли многим более перспективное, чем применение к ним понятий восточной философии. И то и другое нужно знать, но думать хотелось бы категориями, более близкими к реальной жизни.

В тоталитарном сознании проблемы «власть и общество» не существует. Инфантильное сознание не различает субъект и объект и, скажем, полугодовалый ребенок, укусив сам себя, не понимает, отчего ему больно, плачет и продолжает кусать дальше. Подобно этому, власть и народ едины не потому, что они договорились в конкретном вопросе, решив, что интересы совпадают; в тоталитарном сознании власть и народ едины потому, что они вообще неразличимы, мыслятся как одно нерасчлененное целое, и сам вопрос об их отношениях не возникает. Актуальны иные проблемы: власть и народ против внешнего окружения, власть и народ против внутренних врагов... Тоталитарное сознание верит в абсолютное единство общества, и оно осуществляет эту веру на деле, убивая или объявляя нелюдьми всех, кто не согласен с властью или хотя бы может быть не согласен. Тоталитарное сознание парадоксально, и при абсолютной отрешенности людей от власти оно поддерживает искреннюю их веру в то, что вождь в каждом своем действии выражает их интересы, чувствуя их глубже и мудрее, чем могут они сами. Подобное слияние с властью — первый тип отношений власти и общества. Народ не безмолвствует, как в феодальных государствах прошлого, — нет, народ поет, кричит «ура» и рукоплещет казням.

Общество функционирует по принципу «запрещено все, кроме того, что приказано», но принцип этот мешает жить лишь врагам народа, только они хотят чего-то запрещенного и неприказанного. Тоталитарная личность с ее энтузиазмом и скромностью этого не хочет: не L ограничивает свои желания, а действительно, искренне не хочет. Все ее отношения с миром развертываются по вертикальной лестнице, восходящей от любого находящегося на свободе члена общества к самому вождю. Соответственно, тоталитарная власть вмешивается и разрушает почти все горизонтальные формы общения людей. Профсоюзы рассматриваются как ненужные и — при власти рабочих! — теряют всякое значение. Выборы депутатов еще при Ленине стали проводиться не по территориальному, а по производственному принципу. Вторжение в семью, религию, культуру не знает границ. В обстановке тревоги и слежки любые объединения по интересам, имеющим сколько-нибудь существенное социальное значение, быстро приобретают вид подпольной организации, вроде описанного в «Белых одеждах» «кубла» генетиков, и в конце концов их члены оказываются за решеткой.

В XX веке не раз создавались ситуации, в которых политическое поведение власти и политическое сознание общества оказались резко не соответствующими друг другу. Режим действует прежними тоталитарными методами, не замечая, что его рычаги сгнили и общество живет по иным законам. Бескровные революции, которые произошли в Португалии и Испании, отмечают именно такую ситуацию, по-своему развивающуюся сейчас и в Южной Корее, Бирме, Пакистане, Чили... Но «революциям гвоздик» предшествовали десятилетия драматического разложения власти. Тоталитарная власть неизбежно входит в противоречие с природой вещей, и рано или поздно — обычно после смерти харизматического лидера — это становится очевидным даже для правящей элиты.

Перед режимами открываются два пути: распад и преобразование. Нам повезло, мы застали и то и другое. Брежневская эпоха была временем распада, когда лидеры немощными руками цеплялись за последние символы культа власти, а народ смеялся над тем, что для него стало не более чем побрякушками. Но ни власть, ни общество не предлагали политической альтернативы. Отдельные выступления несогласных при всем их значении не меняли общее восприятие того, что имеющаяся власть, при всей ее нелепости, пребудет такой вечно. Ресурсы страны представлялись неисчерпаемыми и, казалось, могли бесконечно оплачивать все то, во что бездарное руководство обходилось стране. Власть по-прежнему видела себя тоталитарной, но в разных слоях общества зрели анклавы иных форм политического сознания. Разрушались основы тоталитарной механики, народ и власть больше не были монолитом, а распадались на большие и малые группы, живущие внутренними интересами. Одни пытались игнорировать власть, как интеллигенция. Другие — надо сказать, более успешно — старались освоить и подчинить власть, как деятели теневой экономики.

Государство должно идти на какие-то изменения в собственной организации. Наиболее распространенным, психологически легким для власти путем является смягчение, известное послабление режима. При этом структура власти сохраняется, аппарат подавления держится в боевой готовности, но используется в значительно меньших масштабах. В последние годы режима Франко в Испании говорили, что положение в стране, как на дороге, когда полиция установила ограничение скорости, но не штрафует за его превышение. Граждане спокойно и привычно нарушают правила, но все виноваты и в любой момент могут быть наказаны.

Такой способ трансформации режима быстро демонстрирует свою неэффективность. Чувствуя слабость власти, активизируются различные антисоциальные группы, возникает мафия, теневая экономика и т.д. Противоречие между законом, по которому «ничего нельзя», и повседневной практикой, убеждающей, что «все дозволено», провоцирует на проверку реальных границ запретов. Это периодически толкает власть на защиту своего престижа, демонстрацию силы: в самосознании власти она еще остается тоталитарной, противодействие ей — оскорбление. Так среди всеобщего послабления возникают вдруг призраки прошлых суровых времен.

Теряя последние рычаги, власть огрызается непоследовательными, бессмысленными, жесткими мерами, какими были процессы над диссидентами и директорами, бросающие сегодня специфический свет на все послесталинские десятилетия. При всем том, что различало, скажем, Иосифа Бродского и Ивана Худенко, оба они, как и тысячи других пострадавших, пытались просто заниматься своим делом, выделить узкую область компетенции, в которой могли бы реализовать себя помимо власти. Курчатову, Королеву, Туполеву это удалось, тут государство признало полезность их профессиональной независимости и пошло на локальные отступления от тоталитарной идеи. Всем тем, кто не претендовал, что их талант даст власти победу в будущей войне, нечего было рассчитывать на признание их профессионального достоинства.

И все же власть отступила. Политические процессы так же не смогли помешать личной популярности диссидентов, как сусловский контроль над идеологией не смог помешать распространению самиздата и второй культуры. Распоряжения властей систематически не выполнялись, все более массивные области жизни уходили из-под контроля, приказы приходилось повторять как заклинания, а чудеса все не приходили. Власть теряет магическую силу, за рубежом и у молчаливого большинства внутри страны формируется вполне адекватное представление о жизни. С уходом прежних верований меняется и политический идеал. Тоталитарная личность с ее энтузиазмом и скромностью уходит в легендарное прошлое. Карьеру делают циничные и безразличные к делу люди, пробивающие свой путь взятками и анонимками. Игра в личную верность начальству сочетается со сложными интригами за его спиной. Защищаясь от нелепости жизни, люди уходят в разные формы «социальной обороны»: в замкнутую от общества семью (мой дом — моя крепость), в хобби и появляющиеся «клубы по интересам», в мафиозные уголовно-экономические структуры, в церковь, в национальные движения. Власть, еще недавно бывшая всемогущей и всепроникающей, сталкивается со своей беспомощностью перед всем тем, что она клеймит как мещанство, местничество, ведомственность, национализм и что на деле является уродливо деформированным, но совершенно естественным процессом самоорганизации общества. Сохраняются, однако, и мощные зоны тоталитарного режима. В армии и партаппарате, школах и тюрьмах поддерживается атмосфера подчинения и единомыслия.

Все это можно описать как процесс постепенного разложения тоталитарной власти и вытеснения ее иным типом власти — авторитарным. Нам представляется продуктивным предложенное А.Миграняном разделение авторитарных и тоталитарных систем. Авторитарная система, обеспечивая любым путем, в том числе и прямым насилием, политическую власть и не допуская в сфере политики никакой конкуренции, не вмешивается в те области жизни, которые не связаны с политикой непосредственно. Относительно независимыми могут оставаться экономика, культура, отношения между близкими людьми.

Личная независимость в известных пределах не рассматривается как вызов существующей системе правления. Поэтому в авторитарных системах люди в принципе имеют возможность выбирать между различными центрами влияния или конкурирующими друг с другом мафиями. В тоталитарной системе мафии невозможны; или, точнее, вся она представляет из себя одну огромную, победившую конкурентов мафию. Авторитарное общество в своем доведенном до логического конца варианте построено на принципе «разрешено все, кроме политики». Власть отказывается от несбыточных претензий на полный контроль и выделяет лишь несколько зон, в которых оставляет управление за собой: это собственная безопасность, оборона, внешняя политика, социальное обеспечение, стратегия развития и пр. Экономика, культура, религия, частная жизнь остаются без отеческого внимания. Такая организация власти в наиболее чистом виде существует в Южной Корее, Таиланде, Чили, постепенно она устанавливается в Китае. Авторитарные режимы оказываются устойчивыми, им удается сочетать экономическое процветание с политической стабильностью, и на определенном этапе общественного развития сочетание сильной власти со свободной экономикой является наилучшим из возможных.

Отдавая богу богово, а кесарю требуя лишь кесарева, авторитарная власть способна удовлетворить все потребности граждан, кроме одной, но зато ее удовлетворить эта власть не может в принципе. Это — потребность в политике. Она существует у многих, доказательства легко найти в тех же антиутопиях, но у сильной власти есть хорошие шансы в борьбе с теми, для кого политическое участие выше личного благополучия. Рецепт давно известен. Булгаковский Понтий Пилат допрашивает Иешуа именно на этот предмет: занимался ли он политикой, упоминал ли имя великого кесаря, называл ли себя царем иудейским. Если нет — пусть делает, что хочет, пусть проповедует что угодно. Прокуратора интересует только политика, религия и мораль — вопросы не его, а специалистов-жрецов, которые не властны лишить человека жизни и свободы. Для Пилата достаточно, чтобы Иешуа отрицал свою прикосновенность к власти: политическое участие — дело субъективное. Но раз преступник говорит, что власть кесаря не вечна, приходится умыть руки. Решение Пилата — образец авторитарного управления. Далеко не худший способ применения власти в сравнении с современной Булгакову практикой.

В нашей стране переход от тоталитарного к авторитарному режиму правления постепенно происходил — а кое в чем еще происходит — в течение всех десятилетий после 1953 года, но символом этих изменений стал приход к власти Ю.В. Андропова. Как специалист, он вряд ли заблуждался в истинном отношении народа к власти. Любви нет и не стоит ее добиваться — достаточно требовать послушания. Тональность идеологии стала меняться. Политическим идеалом власти стал профессионализм. Каждый должен заниматься своим делом.

Честное и точное выполнение должностных инструкций лучше всякого энтузиазма поможет подъему страны. Специалисты нужны и в управлении страной, и в писании картин, и в науке, и в разведке. Все наши беды от некомпетентности, коррупции и безделья.

Само по себе признание ценностей профессионализма было шагом вперед по сравнению с орденоносной бездарностью прежнего руководства. Это было понято и с надеждой принято обществом. Хорошая работа стимулировалась, однако, мерами, которые диктовались профессионализмом в области репрессий и полным дилетантизмом в политике. Массовые проверки того, кто чем занимается в рабочее время, стали образцом активной некомпетентности власти. В том же духе оказались выдержаны и позднейшие плоды — Указ о нетрудовых доходах и антиалкогольное законодательство.

Авторитарное общество порождает глубокую пропасть между народом и властью, причем любых возможных мостов через эту пропасть чуть ли не в равной мере избегают и государство, и общество. Важнейшим феноменом авторитарного сознания является массовое отчуждение от власти. Для тоталитарного сознания отчуждение не характерно — люди сливаются с властью и идентифицируются с лидерами, либо становятся нелюдьми. Вместе с отчуждением авторитарный режим порождает характерные чувства недоверия, тревоги, апатии и даже отвращения к действиям власти. Всякие, даже разумные, решения вызывают скепсис и горькую усмешку. Отчуждение от политики связано с подавлением некоторых основных человеческих потребностей и, как таковое, обязательно ведет к компенсаторным действиям. Алкоголизм, ставший образом жизни миллионов, был, как нам представляется, одним из побочных следствий отчуждения от политики.

Авторитарный режим формирует новую интеллигенцию, которая уже не боится заниматься своим делом, но больше всего на свете не любит политику. Политика — грязное дело. Как говорил герой Чехова, порядочные люди в политику не суются. Мандельштам сказал: «Власть отвратительна, как руки брадобрея». Одни интеллигенты, продолжающие сотрудничать с властью, практиковали разлагающее их двоемыслие: лицемерие на собраниях было платой за возможность заниматься своим делом. Другие, имевшие мужество отказаться от сотрудничества, работали дворниками и шоферами и реализовывали себя в неофициальных социальных структурах — невидимых колледжах, артистических кафетериях, самиздатовских журналах второй культуры. Всех их объединяло глубокое неприятие политики. Даже диссиденты разделяли это общее чувство. Сергей Королев, проведший 12 лет в лагере и ссылке за редактирование «Хроники текущих событий», важнейшего политического органа эпохи, говорит: «Лично мне и некоторым из хорошо мне известных правозащитников свойственно неистребимое интуитивное отвращение к политике». Лариса Богораз, вышедшая в 1968 году на Красную площадь с протестом против вторжения в Чехословакию, на изумленный вопрос корреспондента: «Разве то, чем вы занимались, не было видом политической деятельности?» — отвечает: «Я искренне надеюсь, что нет».

Политическим идеалом авторитарного сознания являются независимость и профессионализм. Независимость — в пределах существующих законов, узаконивающих бесправие. Профессионализм — не обязательно на работе, в рабочее время надо пить чай и дружить с начальством. Все это ведет к половинчатости, расщепленности авторитарного сознания, беспомощному стоицизму. Интеллигентский уход от политики в эзотерические проблемы духовной жизни делает интеллигенцию еще более зависимой, а власти — еще менее компетентными. Уклонение обеих сторон от участия в общественном диалоге, шедшее с двух концов разрушение всех формальных и неформальных каналов обратной связи дорого обошлись нашему обществу. Интеллигенция состоит из людей, обязанных видеть, думать, предупреждать, и она, наряду с властью, несет ответственность за состояние нашего общества. К сожалению, она оказалась подвластна суевериям тоталитаризма и не сумела избавиться от них с переменой режима. Более того, многие из нас даже не почувствовали этой перемены. Некоторые не чувствуют ее и сегодня.

Между тем иллюзии рассыпались быстрее, чем могли ожидать самые свободные от них люди. Одновременно с крушением слабеющей веры в бессмертие вождей проверке реальностью подверглись и вера в безграничность ресурсов власти, и вера в ее справедливость и могущество, и вера в бесконечное, воистину чудесное терпение народа. Война в Афганистане, исчерпание дешевого сырья, серия катастроф, коррупция, всеобщие признаки экологического кризиса вернули нас на землю со скоростью пикирующего самолета. Ответом были изменения в партии и бурный рост общественных движений экологического, национального, политического порядка.

В течение нескольких лет произошли серьезные изменения политического сознания. Политика явилась из небытия и сразу стала делом, интересным для всех. Ограничения на подписку в 1988 году взволновали людей больше, чем дефицит продуктов. Расписаться под коллективным письмом в газету или в орган власти из неслыханного и очень рискованного дела стало заурядным событием. Митинги собирают сотни и тысячи людей. Политика заполняет газеты и телепрограммы, отодвинув на десятое место спорт и все то, что раньше было на первом. Политизируется все — экономика, искусство, экология, право. Многолетняя политическая засуха сменилась бурным весенним половодьем. Мы с радостью плывем в нем, но плывем по течению. Мы все еще не определяем наш путь.

Вслед за М.Гельманом договоримся различать два других типа организации власти — либеральный и демократический. Между ними есть и общность и отличия. Два эти типа власти основаны на характерном для них процессе, который отсутствует в других ее типах — авторитарном и тоталитарном. Этот процесс — общественный диалог: такое взаимодействие разных индивидов, групп и институтов в поле общественного сознания, в котором каждый партнер относится к другому как к субъекту, признавая его ценность, право на существование и независимость. Тоталитарная власть, превращающая все вокруг себя в единого субъекта, изъясняется монологами. Диалог здесь просто не с кем вести, он невозможен и не нужен, все равно что игра в шахматы с самим собой. Авторитарная власть тоже не допускает диалога, строя стену между собой и обществом. Дела общества не интересуют власть, дел власти чурается общество.

Либеральное и демократическое общества ведут прямой и непрерывный диалог с властью. В диалоге преодолевается и слияние партнеров, и их отчуждение. Диалог ведут те, кто знает, что партнер — другой, но не чужой. Его позиция важна и заслуживает внимания.

Различия между либеральной и демократической властью кроются в разных способах организации диалога. Либеральная власть позволяет обществу и разным социальным группам влиять на принимаемые решения. Демократическое общество само выбирает носителей власти и через них — тот или иной вариант решения. Итак, слияние, отчуждение, влияние, выбор — такова эволюция отношений к власти.
Либеральное сознание чрезвычайно активно и критично. Любой вопрос, стоящий перед властью, любая политическая проблема подвергается многократному обсуждению. Это полезно и для общества, осознающего себя и свои позиции, и для власти, которая благодаря этому способна увидеть, наконец, реальную сложность мира и узнать результаты своих решений. Гласность есть безусловное и самоценное благо, и либеральное сознание с восторгом пользуется всеми ее богатствами.

Общественный диалог, как и любые процессы межгруппового общения, ведет к поляризации установок и к развитию групповой идентичности. Формируется множество горизонтальных объединений, складывающихся вокруг разных людей, идей и социальных структур. Общество не распадается на клубы, союзы и объединения, а наоборот, консолидируется на основе диалога между всеми этими коллективными субъектами. Только в таком диалоге формируется совершенно неведомая авторитарной власти психологическая ценность — ощущение человеком самого себя как гражданина своего общества. Гражданская идентичность может сложиться только на базе групповой идентичности, ощущения своего участия в деятельности определенных социальных групп и причастности к общению между ними. Не претендуя на власть, эти группы могут оказывать довольно серьезное влияние на общественную и производственную жизнь. Классическим примером являются профсоюзы западного типа, но сегодняшний день дает нам и множество отечественных примеров.

Обсуждение с целью влияния — это тоже политика. Но лидеры либеральной власти, готовые обсуждать с народом свои решения, не готовы отдать свою власть. Принцип общественной жизни оказывается таким: «Позволено все, что не ведет к смене власти». Роль общества ограничена влиянием на принятие решений, сами же решения остаются прерогативой власти. Общество может влиять, но не может выбирать; может советовать, но не может требовать; может думать, но не может решать.

Такое распределение полномочий ведет к соответствующим политическим идеалам. При всей своей активности либеральная личность безответственна. Она предлагает и убеждает, но не отвечает за свои предложения. Принять их или не принять — дело власти, и отвечать за провал или пользоваться плодами успеха будет она.

Либеральное сознание может доверять или не доверять власти, но либеральная личность боится сама занять ее место. Это соотношение ведет к своеобразной конфигурации всей политической жизни. Несмотря на свою активность, либеральное сознание никогда не делает крупных, направленных в будущее предложений. Они остаются делом власти (которая должна бы быть более всего заинтересованной именно в таких раскованных идеях, которые по своей природе не могут созреть внутри аппарата). Либеральное сознание полностью погружено в обсуждение уже принятых решений, в критику уже допущенных властью ошибок. Этот низкий потолок вряд ли кто-то поставил и организовал по своей воле; его существование в очередной раз иллюстрирует наличие неосознаваемых стереотипов, или, точнее, суеверий, которые в нужных случаях действуют в нас автоматически и без обсуждения. Когда Д.С. Лихачев предложил строить мегаполис между Москвой и Ленинградом, он вышел за пределы узкого поля либерального сознания, и многие отнеслись к его идее с неодобрительной усмешкой: чего надумал... Критика городской застройки вызвала бы куда меньше внутреннего протеста. Стабилизируясь, либеральное сознание обретает собственный консерватизм, оно не хочет выходить из своих границ, боится перейти в другой, более развитый тип политического сознания.

С успехом выполняя очень важную функцию обратной связи, либеральное сознание избегает гражданской инициативы вплоть до явной несправедливости по отношению к ее активистам. Критикуя все и вся, оно боится делать любой реальный шаг, расходящийся с планами властей. Критиковать — одно, действовать самим — совсем другое. Зачем дразнить гусей, вызывать социальное напряжение, все так неустойчиво, правые воспользуются любым поводом... Активисты сегодняшних демократических движений наизусть знают подобные уговоры. При этом либералы не пользуются даже теми законными средствами демократии — например, правом отзыва депутатов, — которыми мы располагаем. Тем более они не требуют расширения демократических прав.

«Литературная газета», без конца обсуждающая на своих страницах повышение цен на телефонные переговоры, метро, колготки и многое другое, ни разу не призвала граждан отозвать или забаллотировать виновного депутата. Ведь министра, необоснованно повысившего цены, выбирали в депутаты читатели «Литературной газеты». Нет, критиковать можно, отзывать нельзя. А министр почитает, даст ответ.
Либеральное сознание преувеличивает роль гласности, просвещения, нравственности и вообще человеческого фактора. Соответственно, недооценивается роль формальных структур власти, правовых и демократических процедур. Главное — убедить власть и воспитать народ, все остальное приложится. И действительно, либеральная власть хороша при умном и нравственном лидере. Со сменой поколений вероятно вырождение власти, прекращение общественного диалога, свертывание политического сознания до авторитарного уровня.

Хотя либеральная власть более прогрессивна, мягка и эффективна, она может вызвать и, кажется, неизбежно вызывает большую ненависть, чем авторитарная власть. Политическое сознание парадоксально: тоталитарный режим возбуждает любовь народа, либеральная власть обречена на его ненависть. Так, сегодняшний порядок назначения директора в академических институтах, когда кандидатура обсуждается и «выбирается» коллективом, а потом еще раз избирается вышестоящей инстанцией — отделением Академии наук, вызывает куда большее недовольство, чем прежний порядок, когда директора назначало то же отделение, ни с кем ничего не обсуждая. Порядок стал более либеральным и, кажется, более разумным, но его половинчатость и лицемерие вызывает больше ненависти, чем прежние, куда более значительные пороки.

В психологическом плане тоталитарный и авторитарный режимы оказываются более сбалансированными, более последовательными, чем либеральный. Они убивают тех, кто хотел бы занять их место. Либеральная власть общается с ними. Пытаясь убедить в своем превосходстве, она демонстрирует все свои слабости. Внутри себя либеральное общество вынашивает широкие анклавы иного, более высокого типа политического сознания. Они созревают везде, куда больше не пытается проникнуть центральная власть, — во множестве горизонтальных непроизводственных структур, в кооперативных и других самостоятельных производственных формированиях, в местных органах управления. Демократические меньшинства начинают искать пути объединения, стремятся стать демократическим большинством. Оказавшись в тепличной обстановке безответственности, по своей социально-психологической атмосфере похожей на обстановку мозгового штурма, демократические меньшинства развиваются гораздо быстрее, чем истеблишмент либерального общества. Все больше людей понимают, что власть небезальтернативна, что доверие ей не бессрочно, а дано в кредит. Если кредит этот не выплачивается, то власть становится банкротом. Спасти власть от банкротства может либо харизма руководителя — выбор соблазнительный, но прямиком ведущий в тоталитарный ад, — либо гибкость, чувствительность к переменам, способность и готовность с почетом уйти со сцены. Либерального лидера, слишком долго держащего власть, ожидает грустная судьба императора Александра. Общество признает «век новый, царь младой, прекрасный», запомнит «дней александровых прекрасное начало»... Но с презрением и ненавистью оценит результат правления, которое не смогло перерасти само себя: «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами царствовал тогда». Искусство либеральной политики в том, чтобы, силой охраняя власть от тоталитарной ностальгии и притязаний авторитаризма, поощрять ростки демократического сознания и, не ошибившись в оценке их зрелости, постепенно и добровольно отдавать власть.

Демократия, как известно, власть народа, власть большинства. Но весь народ не может собраться на площади. Референдумами тоже политика не делается, эта мера чрезвычайной, а не обычной политической практики. Непосредственная демократия как была, так и остается несбыточной мечтой, осуществимой как система только в небольших коллективах из 10 - 100 человек. Реальная демократия — это демократия представительная, власть людей, избранных народом.

Демократическая власть организует общественный диалог и является его непосредственным партнером. В диалоге общество оценивает действия носителей власти и правомочно сменить их в рамках законных процедур. Сохраняя за собой право влияния, общество приобретает право выбора. Если влияние, будь то предложения или критика в прессе, демонстрация или лоббистская деятельность, неформально и не должно иметь никаких процедур, то выбор может осуществляться только в рамках высокоформализованных правовых норм. В процедурах заключается самое очевидное и действительно очень важное отличие демократической власти от либеральной. Демократия — это власть процедуры. Для либерального сознания ключевое значение правовых норм непостижимо, они кажутся ему лишними, мелочными, чуждыми политике. Происшедший накануне XIX партконференции сдвиг в политической мысли, поставивший акцент на создании правового государства, отражал, видимо, именно этот непростой переход от либерального политического идеала к идеалу демократическому.

Закон защищает не только граждан от власти, но и власть — от народа. В пределах выборного срока может быть переизбран только тот, кто нарушил закон. Политические ошибки или потеря симпатий избирателей не дают повода для отзыва. Выбор депутата значит не то, что люди поручают ему то или иное конкретное решение конкретного вопроса, а то, что они делегируют ему право решать любой вопрос, опираясь только на свое собственное мнение. Они доверяют ему как личности, как человеку и гражданину. Если он ошибается — значит, я сам, голосовавший за него, виноват: не понял его, не раскусил, не сумел спросить у него то, что оказалось важным. Или, проголосовав «против», я не сумел переубедить тех, кто голосовал «за». В любом случае исправить свою ошибку я смогу только при следующем голосовании.

Сложный вопрос, можно ли высокие этические нормы демократического общества распространять на иные типы политического устройства. Д.С. Лихачев, предложивший всем принять равную ответственность за пороки застоя, вызвал на себя огонь критики: нельзя поровну винить палача и жертву, невозможность сопротивляться — ее беда, а не вина. Так этот или нет, но сам призыв к покаянию как к некоей школе демократии остается сегодня одним из немногих проявлений демократического сознания.

А демократическое общество требует для своего функционирования сформированного демократического сознания. Без него самые хорошие законы могут остаться тем же, чем была бухаринская конституция для сталинского общества — словами. Но, конечно, бесполезно и рассчитывать, в классическом для русских либералов духе, что можно сначала воспитать народ, а потом дать ему конституцию. Правовое государство может развиваться только вместе с гражданским обществом — вместе и одновременно.

Зрелое демократическое сознание ощущает равную ответственность граждан за действия своего правительства. Это и есть гражданская идентичность — восприятие человеком самого себя как члена общества, выбирающего общий путь вместе с другими людьми. Подданный становится гражданином, население — обществом. Чувство ответственности тем выше и реальнее, чем более непосредственным является волеизъявление граждан при выборе руководителя. Любая непрямая система выборов, по очевидным психологическим законам, снижает чувства ответственности и сопричастности с обеих сторон: граждане отчуждаются от власти, власть в меньшей степени чувствует себя ответственной перед обществом. Последующее звено выборщиков, как бы они ни назывались, делает возможным давление на них за закрытыми дверьми и манипуляции их голосами или, по крайней мере, подозрения по поводу этих манипуляций. Любые посредники — это проявление недоверия «сверху» и источник недоверия «снизу».

Демократическое сближение народа и власти имеет характер не слияния их в недифференцированное целое, а скорее сотрудничества, объединения усилий в рамках множества самоорганизующихся социальных структур. Каждый из участников общественного диалога ясно чувствует свою идентичность, свои права и интересы, свои обязанности перед партнером. Кто нарушает эти нормы, вредит собственным интересам. Поправить его — дело не власти, а закона. Такое положение резко меняет статус плюралистических общественных организаций. Их горизонтальная структура вытесняет вертикальную структуру власти. Ранее выключенные из политической системы, они оказываются ее реальным базисом.

Политические идеалы требуют всего лишь одного — законности действий граждан, включая и лидеров верхнего эшелона. Оценить их нравственность и эффективность — дело избирателей. Власть требует от граждан только одного — держаться в рамках закона. «Разрешено все, что не запрещено законом», — таков принцип демократического общества. Характерный для остальных типов общественного устройства барьер между властью и обществом разрушается, каждый может избирать и быть избранным. Сохраняющаяся даже в либеральном обществе каста правителей с их необыкновенным образом жизни, особыми правами и ответственностью перестает существовать.

Менее очевидно то, что исчезает и сформированное авторитарным сознанием доверие к профессионалам власти — политикам, аппаратчиками, менеджерам и пр. Избирателей волнуют человеческие качества, личная одаренность и гражданский кругозор своего кандидата. Во всем, что действительно важно, может разобраться и неспециалист. Профессионалы полезны как эксперты, не более. Принятие решений нельзя доверять технократам, они будут перетягивать канат на себя. Суд присяжных и парламентские структуры, в которых за неспециалистами остается решающее слово во всех, в том числе и в специальных, делах, реализуют подлинно демократический принцип приоритета гражданского над профессиональным.

Политическое доверие, которое граждане испытывают к лидеру, формируется по-разному. Если для носителя тоталитарного сознания оно сродни религиозной вере и не требует никаких рациональных обоснований, то у носителя сознания демократического оно, скорее, тяготеет к научному знанию. Соответственно, становится необходимым доказательство того, что лидер этого доверия заслуживает. Поэтому, если в первом случае народу достаточно разнообразной иконографии вождя, то во втором резко возрастает внимание к личности руководителя и ко всему тому, что позволяет сделать прогноз эффективности его работы. Важно и то, какие посты он занимал в прошлом и как выполнял свои обязанности, и его моральный облик, и точка зрения по самому широкому кругу вопросов. Многократно осмеянный в нашей пропаганде интерес к биографиям политических лидеров является отнюдь не только нескромностью и проявлением дурного вкуса, а нормальным стремлением уберечь себя от ошибки при принятии решения в выборе.

Подведем итоги нашего очерка типов политического сознания. Они различаются по пяти основным признакам. Первым является характер и мера осуществления власти. В тоталитарном обществе это всеобщий, не знающий границ контроль и насилие; в авторитарном обществе возникают анклавы, недоступные контролю; в либеральном власть ведет диалог с независимыми группами, созревшими в этих анклавах, и сама определяет его результаты; в демократическом обществе власть осуществляется представителями граждан, избранными в соответствии с законом.

Вторым является отношение людей к власти: не «за» или «против» конкретной власти, а общая характеристика взаимодействий общества с политической властью. Для тоталитарного сознания характерно слияние с властью, для авторитарного — отчуждение от власти, для либерального — влияние на нее, для демократического — выбор конкретных носителей власти.

Статус горизонтальных социальных структур является третьим дифференциальным признаком, различающим разные типы организации власти. Тоталитарный режим разрушает любые горизонтальные структуры. Авторитарный допускает их в той мере, в какой они носят неполитический характер. Либеральный разрешает любые организации, кроме тех, которые претендуют на власть. В демократическом строе структура общественных организаций становится основой политической системы.

В любом обществе есть своя сфера допустимого и запретного, и характер этих запретов является четвертым дифференциальным признаком. В тоталитарном обществе разрешено то, что приказано властью, все остальное запрещено. В авторитарном обществе разрешено то, что не имеет отношения к политике. В либеральном обществе разрешено все, кроме смены власти. В демократическом обществе разрешено все, кроме того, что запрещено законом.

Пятым признаком является характер политических идеалов. Он определяет тот тип личности, который признается наиболее соответствующим целям власти, и тот тип власти, который наиболее соответствует ценностям общества. В тоталитарном обществе от власти требуется всемогущество, от людей — энтузиазм и скромность. В авторитарном обществе от власти требуется компетентность, от людей — профессионализм и послушание. В либеральном обществе от власти требуется нравственность, от людей – активность и безответственность. В демократическом обществе от власти и от граждан требуется одно – соблюдение законов. Как видим, с развитием политического сознания требования к властям и гражданам становятся все более умеренными. Но как же трудно их выполнить…

Из сборника статей
"В человеческом измерении",
Москва, "Прогресс", 1989 г.