ГЛАВА Х. СОБЫТИЯ, ПРОИСШЕДШИЕ НА ФАБРИКАХ ПАЛЯ И МАКСВЕЛЯ В ДЕКАБРЕ 1898 ГОДА. "БОЙ ЗА ПРАВДУ"
На фабриках Паля и Максвеля в описываемое время работало около четырех тысяч рабочих, живших большей частью в фабричных казармах. Условия труда были очень скверные, а эксплоатация рабочих доходила до почти открытого их надувательства. На фабрике Максвеля, которая состояла, собственно говоря, из двух фабрик, Петровской и Спасской, проделывались всякие хитрости с целью понижения расценков, которые на один и тот же товар на этих фабриках были разные. Так например, на Спасской фабрике работали какой-нибудь товар за 55 коп. за кусок. Потом этот товар прекращали работать на Спасской фабрике и начинали работать на Петровской уже за несколько более низкую цену, за 50 коп. И обратно — на Петровской прекращали работать какой-нибудь товар, который работался на этой фабрике за 45 коп. кусок, и вводили его на Спасскую уже за пониженную плату, за 40 коп. При этом, незадолго до ниже описываемых происшествий, на обеих фабриках стал пускаться в ход очень плохой материал. Начали отпускать такую пряжу, которая была совсем негодна для основы. От этого происходила порча товара. А между тем с рабочих требовали чистоту товара и за малейшую порчу его браковали! На фабрике процветала система усиленных штрафов. Одновременно, благодаря введению новых машин, напряженность труда была увеличена. Все это вызывало сильное недовольство рабочих, на которое администрация фабрики должного внимания не обращала. Обращение к фабричной инспекции тоже не привело ни к каким ощутительным результатам. Тогда рабочие решили прибегнуть к забастовке, как к единственному средству протеста против хозяйской эксплоатации, и выставили свои требования, сводившиеся к улучшению условий труда, к отмене системы штрафов и к увеличению заработной платы. Началась забастовка, для прекращения которой администрация фабрики обратилась к содействию полиции, которая в лице местного пристава, известного Барача, предложила фабрикантам свои услуги в этом деле. Полиция начала производить произвольные ночные аресты рабочих и пустила в ход провокацию. Когда и это не помогло, то было решено силою выгнать рабочих, живших в фабричных казармах, на работу. Тогда произошло открытое столкновение рабочих с полицией, произошел тот „бой за правду", который был так картинно и живо описан одним из малограмотных максвелевских рабочих. Для того, чтобы читатель получил более обстоятельное представление обо всех этих событиях и условиях, при которых они происходили, я воспользуюсь соответствующими материалами, сообщениями максвелевских рабочих и другими данными, поступившими в то время в редакцию „Рабочей Мысли", издавшей по этому поводу специальную брошюру под названием „Фабрика Максвеля".
Условия, при которых произошли и которыми были вызваны события на фабрике Максвеля, очень характерны для описываемого времени. Ход событий, согласно сообщениям рабочих, был следующий:
Уже в начале ноября 1898 года условия работы на Петровско-Спасской мануфактуре так ухудшились, что рабочие были вынуждены обратиться к фабричной администрации. Они указывали на понижение расценков, на увеличившуюся напряженность труда вследствие введения новых машин, на гнилую пряжу и штрафы за происходящую от этого порчу материала, на взяточничество и дурное обращение мастеров (особенно с женщинами), на простой станков и, наконец, на прямое обсчитывание: так нитку отпускали длиною в 80 аршин, а плата шла на кусок как бы в 60 аршин. Эти заявления рабочих были признаны правильными и фабричною инспекцией, но никакого изменения в ведении дела не последовало. Так дело тянулось до половины декабря, когда, наконец, рабочие решили забастовкой добиться исполнения своих требований. .
13-го декабря были Петербургским Союзом Борьбы выпущены листки с изложением в них требований рабочих. Воззвания Союза были распространены среди рабочих утром 14-го декабря. Этого было достаточно, чтобы немедленно же началась стачка. После обеденного перерыва, от 12-ти до 2-х часов дня, на Петровской фабрике на работу не пошел ни один рабочий. В тот же день вечером забастовали и рабочие фабрики Паля. Там ночная смена ткачей, придя к пяти часам вечера, проработала только до десяти, а затем рассыпалась по всей фабрике, уговаривая и других оставить работу.
Один рабочий Петровской фабрики описывал начало забастовки так:
Первые начали ткачи Петровской фабрики в два часа; их заперли и не пускают к нам; они стояли все время. После со Спасской фабрики пришли и к нам (на Петровскую) и бросились прямо к ткачам, а потом пришли к нам и остановили у нас. Мы стали выходить из фабрики, а сторож запирает ворота за нами. Народ рассердился и давай сторожу накладывать. Весь народ собрался к Спасской фабрике издавай кричать на пристава, чтобы вызвал инспектора. Пристав пошел в контору. Мы глядим, выходит старший инспектор Рыковский. Стал говорить народу: .что вы, господа, хотите?" Тут народ говорит: „давай: в 7 часов утра на работу и до 7 часов вечера", и чтобы прибавить на миткаль две копейки (вместо 48 копеек — чтобы было 50 коп.), а то совсем мало, на пропитание не хватает. Мюльный комплект требовал, чтобы прибавить задним мальчикам (было 55 коп. день). Прежде стояли колеса 38 и 39, а теперь стоят 35 и 36 колеса; совсем выработка нет.
Мастер спрашивает, чтобы была выработка; теперь вырабатываем 7 пудов, а раньше работали 9 и 8 пудов.
Народ давай говорить: „подмастерья не надо; мастера московского не надо; директора тоже не надо". Рыковский сказал: „что вы требуете, ничего не будет. А как работали (по-старому), так и будет. „Я вам советую итти работать". Народ сказал: „что мы хотим, то и будет. Не тот раз, так этот раз; что-нибудь да будет!"
С утра 15-го декабря забастовало и все ткацкое отделение фабрики Паля, в количестве около тысячи человек, хотя ситценабивное отделение еще продолжало работать.
Утром 15-го декабря среди максвелевских и палевских рабочих Союзом Борьбы были распространены два новых воззвания, в которых Союз убеждал рабочих держаться стойко и дружно, добиваясь своего. С первого же дня забастовки фабричные инспектора вели переговоры с рабочими, во время которых рабочие ясно и определенно говорили о своих требованиях, в числе которых было также выставлено и требование, чтобы не арестовывали за стачки. Рабочие ни за что не соглашались на уговаривания фабричной администрации возобновить работу.
Так продолжалось три дня. В это время были расклеены об'явления градоначальника Клейгельса. В этих объявлениях Клейгельс требовал от рабочих выхода в следующий день на работу, угрожая продолжающим забастовку высылкой. Так как стачка проходила спокойно и выдержанно, то полиция решила пустить в ход провокацию. В этом деле особенно отличился пристав Шлиссельбургского участка Барач, получавший вознаграждение от местных фабрикантов за содействие полиции при всяких фабричных происшествиях. Он явился к управляющему фабрикой Ферветтеру с предложением своих услуг, надеясь получить за них должную мзду. Предложение было принято и провокация была пущена в ход.
Один из провокаторов, служивших на фабрике под видом рабочего, обращаясь к толпе рабочих, звал их итти громить фабрику. Он ругал начальство и богохульствовал. Под конец, желая показать свою „революционность", он даже стал плевать на икону, вделанную в стену фабрики. Возмущенные его поведением, рабочие схватили его и привели в контору. Администрация рассчитала его, но через несколько дней снова приняла на фабрику по настоянию начальника охранного отделения Пирамидова, сообщавшего о том, что „провинившийся рабочий" состоит агентом охранного отделения.
Другой провокатор действовал не более умело и тоже возбудил против себя рабочих, которые начали его колотить. Во время драки он выхватил нож и ранил двух рабочих. По требованию Пирамидова и он был оставлен администрацией на фабрике. Скоро начались аресты среди рабочих по донесению сыщиков. Одновременно были закрыты с'естные лавки, и, так как фабричная инспекция обещала настоять на прекращении злоупотреблений, то рабочие решили наконец возобновить работу, как требовал градоначальник, 17-го декабря. Но полиция решила предварительно разредить ряды забастовщиков и удалить с фабрики их главарей.
Было решено произвести аресты в фабричных казармах и в общежитии для женатых рабочих, в которых жило около 800 человек. Эти аресты было решено произвести еще в ночь на 16-е декабря. -
Вечером рабочие, жившие в общежитии для семейных, заметили, что собаки, находившиеся во дворе при общежитии, были заперты в сарай. Это им показало, что и после своего решения возобновить работу они не могут не опасаться новых нашествий полиции.
Поэтому некоторые из рабочих не спали и, как только явилась полиция в числе человек 10, толпой спустились к управляющему домом (тоже сыщику) Лисицыну и просили его, чтобы он уговорил полицию не беспокоить их ночью (в каждой комнате дома помещалось по три семьи), а приходить, как требует закон, днем.
Полицейские побоялись образовавшейся толпы и ушли. Барач тотчас же понял, что настала удобная минута для выполнения плана, он собирает местные силы полиции и по телефону докладывает градоначальнику о происшедшем. Ему дается знать, что сейчас же отправляются из Петербурга конные полицейские и жандармы.
Часа через два все силы полиции, около 500 чел., были сосредоточены в 50 саж. от общежития, а их начальники держали совет. На совете присутствовали: полицеймейстер 3-го отделения С.-Петерб. полиции Полибин, офицер полицейского резерва Галле, впоследствии прославившийся еще более избиением студентов, и пристав Барач.
Полицейское совещание решило: усмирить рабочих во что бы то ни стало и взять дом приступом, так как толпа высыпала на крыльцо и говорила, что не пустит полицию в дом. Рабочие при приближении полиции ушли внутрь дома и заперли двери. Полиция выломала их и ворвалась на лестницу. На лестнице стояли рабочие; некоторые из них стали кидать в нападавших поленьями и чем попало.
Тогда вызвано было подкрепление — несколько отрядов полицейских, и началась правильная осада.
Однако, осажденные не сдавались, а пустили в ход все имевшееся у них в руках „оружие": бросали из окон поленья дров, доски, стамески и другие инструменты, лили кипяток. Помогали и женщины и дети. Все это летело на головы полицейским, из которых 8 было ранено.
С поднятием полицейских по лестнице, рабочие нижних этажей разбегались по своим камерам и запирались на ключ. Полиция поднималась, держа впереди сорванные с петель двери; у некоторых были в руках обнаженные шашки. Занимая таким образом этаж за этажом, полицейские расстановились по всему дому в виде часовых у каждой двери. Затем Барач и Полибин стали обходить все камеры, поверяя наличность рабочих. С ними шел сыщик Лисицын, указывавший им, кого следует забрать, как людей вообще неспокойных. Таким образом все, кто имел когда-либо столкновение с сыщиками или полицией, оказались в числе кидавших поленья и были обвинены в открытом сопротивлении властям. При арестовании полиция не церемонилась: схватывали больных с кровати, несмотря на очевидную невозможность для них принимать какое-либо участие в беспорядках. Но мелкая и жестокая мстительность и привычка к произволу не могли остановиться только на этом. Внизу, вне казармы общежития, были расставлены конные городовые и жандармы в два ряда, с нагайками в руках. Уже в коридоре начинали бить арестованного ведшие его. С лестницы неслись крики: „Ой, убили! отпустите душу на покаяние!" и пр. Сам пристав при аресте кого-либо говорил: „Принять его хорошенько! Рубите их, как капусту!" и пр. А в ответ на мольбы жен и плач детей злорадно добавлял: „Ничего, там внизу еще прибавят!" „Мы давно вам дорожку в Сибирь приготовили", —говорил полицеймейстер Полибин. Внизу каждого арестованного проводили сквозь строй. Нагайки были с пульками на концах, и действие их было таково, что у многих рабочих тулупы были изодраны на клочки. Спины и головы многих представляли сплошной струп. Многие теряли сознание; их временно оставляли в покое, а потом опять били. В иных случаях бившие предупреждали остальных: „Этого довольно: еле дышит". Озверение полицейских отчасти об'ясняется опьянением, так как администрация фабрики предварительно щедро угостила их водкой. Многие из арестованных рабочих, доставленные затем в Рождественскую часть, не могли двигаться и лежали пластами по нескольку дней. Рубцы и раны не заживали спустя слишком I1/, месяца. У многих были выбиты зубы, повреждены уши, глаза, у одного были переломаны ребра. Все это происшествие очень картинно и с большой дозой самого добродушного юмора описал один из участников, максвелевский рабочий, в простодушном рассказе, озаглавленном „Бой за правду". Этот рассказ дышит такой непосредственностью чувства и так живо написан, рисуя наглядную картину всего происшествия, что я не считаю возможным не привести его полностью. Вот он:
Бой за правду.
Фабричный народ пред'являл фабричной министрации, что расценок мал на пуд или на кусок материи.
Фабричная министрация не приняла рабочих слов и делала по-своему. Тогда фабричный народ задумал сделать стачку.
В это время появились печатные листки. Фабричный народ читал листки 13-го декабря, в 12 часов ночи, а 14-го декабря была устроена стачка.
В это время приезжал инспектор и требовал с рабочих жалобы. А фабричная министрация в это время в главной конторе сняла рабочих фотографической машиной.
На 15-е декабря рабочие увидели гибель братии; Тогда рабочие пред'явили писарю, который служил в доме фабриканта, чтобы не пускать полицию по ночам, на то день даден, чтобы ходить забирать; писарь не обратил на слова рабочих внимания.
Полиция каждую ночь убавляла рабочих. Тогда рабочие захотели открыть кровавый бой. На 17-е декабря в коридоре была полная партия русского народа, некоторые народы играли в карты, и у каждого человека было полено в руках или больше. В 11г/2 часов ночи залаяла собака, которая была у двери входа. В это время рабочие были готовы приняться за бой, вдруг на пороге входа появилась полиция. Рабочие бросились на полицию, и полиция была разбита. Тогда сам пристав потребовал еще больше войска, конного.
Пристава приказ был исполнен, и приблизилось войска 310 человек, конных городовых и жандармов.
В это время некоторые рабочие видали, что каждому городовому и жандарму было принесено водки для разгара сердца; откуда водку представляли, это неизвестно.
В это время открылся бой настоящий. Рабочие бросали в полицию ведрами, бочками, чашками, дровами и даже фабрикантовыми часами. В эту несчастную войну, я знаю, много малых детей пострадало, потому что война была полных 4 часа, а в это время был очень большой шум и крик, потому что у русского народа не было командира, а также и городовые были все пьяные. От такого шума и крику малютки-дети испугались и кричали дурным голосом.
Каких-нибудь минут 15, — тогда бы полиция сдалась в плен рабочим.
В это время рабочие видят, что нечем бросаться, а неприятель уже в 4-м этаже. Пришел неприятель уже в 5-й этаж.
Когда полиция вошла в 5-й этаж, в 5-м этаже была большая масса народа; в это время один городовой ударил женщину опасную, и женщина через два дня выбросила малого мертвого ребенка, а полицеймейстер кричал: „я вас вышлю в Сибирь, а детей на отбросную яму выброшу"; а пристав кричал: „все по местам!". Рабочие видят — дело неустойка, и побежали кто куда, кто в квартиру убежал, а несколько человек ушли на чердак, а один человек ушел на крышу дома.
Пристав дал полиции приказ, чтобы у каждой квартиры было 15 человек городовых. Приказ пристава был исполнен, некоторые городовые вытащили шашки наголо и рубили шашками лари, в ларях находились рабочего разные припасы: водка, мясо, сыр и т. п. Городовые водку пили, а мясом закусывали.
В 41/2 часа пошла кровавая переборка русскому народу. Пристав ходил по квартирам с писарем; еще было с приставом несколько сыщиков.
Когда выводили арестованного человека на волю, то на воле стояло два ряда городовых, по обеим сторонам по двадцать городовых; это происшествие называется „сквозь строем". Городовые пихали рабочего сквозь строй, и рабочего секли плетьями, после чего рабочий видал на своем теле раны, хоть не очень большие.
Пристав обходил все квартиры, а на чердаке еще не был. Идет пристав на чердак и видит там людей, эти люди были взяты в плен, также и с крыши дома был человек стащен и взят в плен.
Теперь пристав собрал вольных дворников в свидетели. Дворники с радостью шли в свидетели, а сами дела не видели.
Теперь русского народа взято в плен 50 человек слишком. Забранные люди были замечены сыщиком или писарем, а больше всего простым русским человеком, т.-е. русский человек не замечал ни в чем, а выдавал по осердке или чтобы защитить сам себя.
Кровавая битва кончилась в 12 часов пополудни. 17-го числа, в 9 часов утра, были пленники посажены на дилижаны и отправлены в Рождественскую часть.
Прибавлю, что я вам не все пред'явил притеснения министрации и также фабричных подмастерьев. Фабричная министрация очень притесняет рабочих совсем не за что; так что за какие-нибудь безделушки дают рабочему расчет, не отработавши двух недель; еще фабричная министрация дала волю подмастерьям, а подмастерье что хочет, то и делает. Однажды одного человека, т.-е. рабочего, мастер уволил и дал пропуск за ворота, а подмастерье Лисицын увидал и взял от рабочего пропуск и разорвал, а рабочего послал работать на старое место. Мастер Карла Карлович своего лакея поставил в подмастерья; а лакей не знает, как держать ключ в руках, а всячески занимает две должности: лакея и подмастерья.
События, происшедшие на фабрике Максвелл, ознаменовавшиеся полицейской расправой с рабочими, конечно, могли служить благодарною почвой для политической пропаганды и агитации среди рабочих. Союз Борьбы и ожидал, что порученная для написания Коку передовая статья в пятом номере „Рабочей Мысли" и будет им написана в соответствующем смысле. Но, как я сказал, Кок не осуществил в этом отношении надежд Союза и не воспользовался присланным материалом соответствующим образом. Это обстоятельство и привело к тому, что распространение доставленного Коком в Петербург пятого номера „Рабочей Мысли" было задержано Союзом.
Максвельские события кончились возбуждением судебного дела против рабочих за сопротивление властям.
Из числа арестованных было выбрано 15 человек, в их числе четыре женщины, которые и должны были предстать перед судом в качестве главных виновников.
Суд был настоящим издевательством над рабочими, которым было отказано даже в вызове необходимых свидетелей, которые могли бы сказать свое слово в пользу обвиняемых. Все же на этом суде раскрылось немало злоупотреблений, происходивших на фабрике Максвеля.
Четверо обвиняемых рабочих было приговорено к заключению в тюрьму на год, четверо — на восемь месяцев, три женщины — на три .недели. Четверо обвиняемых были оправданы. Рабочие остались, конечно, недовольны этим судом и подали по совету защитников кассационную жалобу в Сенат, ссылаясь на нарушение судом самых законных требований обвиняемых и нарушение порядка обычного судопроизводства. Сенат отменил приговор судебной палаты и назначил новый суд, с участием сословных представителей. Но и этот суд был далек от должного. Происходил он при закрытых дверях, как будто на самом деле требовалось сохранение тайны в деле, касавшемся столкновения рабочих с полицией.
Приговор нового суда все же был несколько мягче первого: пять человек были присуждены к заключению на шесть месяцев без лишения прав, пятеро были оправданы, относительно женщин осталось в силе прежнее решение (три недели тюрьмы). Защитники предложили осужденным подать на высочайшее имя прошение о помиловании. Но все осужденные от этого отказались. Очевидно, политическое движение рабочих уже началось, и среди них уже несомненно можно было начать веста политическую агитацию. Несомненно, в этом отношении Союз был более прав, чем редакция „Рабочей Мысли".
Глава ХI. ДАЛЬНЕЙШАЯ ИСТОРИЯ "РАБОЧЕЙ МЫСЛИ".
