9. РАБ И ДВОРЯНИН

В России чтут

Царя и кнут;

В ней царь с кнутом,

Как поп с крестом.

А. Полежаев.

 

Как отметил один французский путешественник, в России бить можно только людей известных классов и бить их разрешается лишь людям других классов". - Били всех: и малолетних казачков и стариков-дворецких и талантливых живописцев. И. С. Тургенев говорил, что он "родился и вырос в атмосфере, где царили подзатыльники, щипки, колотушки, пощечины"

"Я был немало удивлен, - записал Р. Фор, когда услышал впервые о том, что секли первую скрипку; это был талантливый молодой человек; но я вскоре привык: секли альта, баса, контрабаса. Это не волновало ни меня, ни даже их".

у строгого барина" всякая вина была виновата", у него "кто ступил - тот и провинился". Старая поговорка гласила: "душа-божья, голова-царская, спина-барская." - "Друг вынужден был бить друга, рассказывал один французский врач, родственник родственника. Я даже скажу. что видели сына, принужденного бить отца".- "Так как он ни чем не располагает, - говорит в другом месте тот же автор, - так как он ни в чем не волен, он ничем не дорожит: ни женой, ни дочерью, которых в любой момент может отнять у него каприз барина; ни своей землей, которая всегда может быть безнаказанно присоединена к барским владениям, ни своей родиной, где ему так горько живется. В душе его все темно и смутно, он не различает добра от зла, добродетель от пороков; отечество, семья - для него пустые слова".

Об исключительных, по своей суровости, мерах наказания, применяемых столичным дворянством, рассказывает английский врач Гренвилль. При осмотре им Монетного двора, в Петропавловской крепости, в цехах, особенно вредных для здоровья, где обрабатывали ртутью серебро и сжигали шлаки, внимание Гренвилля привлек жалкий вид рабочих. Как оказалось, это были строптивые или непослушные слуги, присылаемые сюда их господами, на короткий срок, для исправления, и работавшие тут под наблюдением особых надсмотрщиков. Работа в этих условиях была столь тяжела, что, как отмечает Гренвилль, крепостные »необычайно редко дают потом повод для их вторичной присылки сюда".

Как безгранична была зависимость крепостного человека от своего господина, видно из следующего рассказа англичанина Скельтона, производившего в 1818 г . осушительные работы на Охте. Один рабочий, крепостной человек, обратился к нему с просьбой разрешить ему отлучиться к его барину, за 80 миль от Петербурга, чтобы испросить позволение вырвать больной зуб. Оказалось, что без согласия своего господина крепостной не смел его удалить. Скельтон, на свой риск, дал ему свое разрешение. Известно, что господа неохотно разрешали своим крепостным удаление зубов даже тогда, когда это было необходимо, потому что отсутствие определенного числа зубов у рекрута препятствовало сдаче его в солдаты.

Власть дворянина распространялась, конечно, и на семейную жизнь крепостного. Его женили, вовсе не спрашивая его согласия. Приводили невест и женихов и расставляли их по росту, затем записывали парами, по очереди, и лист тотчас же отсылали "для исполнения" приходскому священнику.

Трудно было ожидать, при подобных условиях, нормальных семейных отношений, чем отчасти можно объяснить ту "нравственную распущенность и разврат петербургской дворни", о которых пишет в своих мемуарах немецкая путешественница Фанни Тарнов, посетившая Петербург в 1817 г.: Хорошим примером, однако, могла служить дворовым "семейная жизнь" их господ!

Вмешательство помещика в семейный быт под· властных ему крестьян было обыденным явлением. Характерно, что в спорах родителей с детьми помещик всегда становился на защиту авторитета родительской власти. "Если от родителей последует жалоба на детей в неповиновении или распутстве, то злонравных детей наказывать по желанию родителей". Так гласил § 152 "Положения для управления вотчиною гр. Строгановой, составленного самою помещицей" (гр. Строганева была урожденная княжна Голицына, дочь кн. Н. П. Голицыной - "Рrinсеssе Moustache", "Княгини Усатой", пушкинской "Пиковой дамы").

"Дворовые люди суть Самое жалкое состояние в целом пространстве Российского государства, такова характеристика дворовых, данная Пестелем. Солдат. прослуживший 25 лет, получает, по крайней мере по истечении сего срока свободу и избирает себе любое занятие. Дворовый же человек всю жизнь свою служит своему господину и ни на какую надежду права не имеет. Одна воля барина всю его участь составляет до конца его жизни".

По законам того времени, дворянин имел право за любую провинность крепостного сдать его в солдаты. У А. А. Закревского, мужа воспетой Пушкиным красавицы Аграфены Закревской, было "свое неизменное правило, - пишет М. Ф. Каменская, - раз напьется человек - простить, в другой раз напьется - простить, а в третий раз напьется - в солдаты и конец. Тут хоть жена, хоть дочь, ползай перед ним на коленях - не простит".

В Петербурге это случалось чаще всего в больших домах, с многочисленной дворней, где отсутствие одного или нескольких человек не имело значения. Из опасения побега, сдаваемого в солдаты об этом заранее не предупреждали. Ранним утром в дом неожиданно являлись два полицейских солдата, тут же забиравшие "назначенного в сдачу". Несчастного вели в ближайшую полицейскую часть, откуда, по оформлении документов, отправляли в канцелярию обер-полицеймейстера. на Морской улице. Оттуда его передавали уже местным военным властям.

За небольшие проступки, с крепостным, обычно, расправлялись "домашними средствами" . По закону 1833 г. владелец имел право употреблять "домашние наказания и исправления" по своему усмотрению, лишь бы только не было увечья и опасности для жизни. "Дворянин может бить своих крестьян или людей столько, сколько захочет, -отметил один иностранец. Закон говорит лишь, что он не должен бить их до смерти; это совершенно похоже на времена Моисея. Если избитый умрет в течение ближайших 12 часов, вмешивается суд и дворянин может быть осужден, как убийца; но судебные власти могут быть умилостивлены: небольшие подарки, опущенные в руку судей, приезжающих на разбор дела и несколько стаканов водки, предложенной им с видом лестного уважения, побуждают их видеть вещи такими, какими они должны быть, то есть доказывают им достаточно явственно, что дворянин не может быть виновным".

По этому поводу А. Кошелев в своих записках отметил следующее красноречивое заявление некоего предводителя дворянства: .,Если я увижу, что мой брат-дворянин зарезал человека, то и тут пойду под присягу, что ничего о том не знаю". Попытки же правительства оградить крепостных от произвола помещиков наблюдались в чрезвычайно редких случаях. Как пишет английский журналист М. Уоллэс, известный деятель эпохи "крестьянских реформ" М. А. Милютин засвидетельствовал ему, что на всем огромном пространстве "Российской империи" в 1858 г. насчитывалось всего 215 имений, отнятых у помещиков, изобличенных в »превышении господской власти" и отданных в управление опеки.

Алексей Пашков наказывал своих дворовых "на одну трубку" или "на две трубки". Их били кнутом, а он сидел на дворе в кресле, успевая выкуривать одну или две трубки, в зависимости от длительности процесса наказания крепостного. Характерно, что даже иностранцы, вступавшие в царскую службу, легко усваивали обычный для русских метод обращения с подчиненными, cопepничая с ними в жестокости. Как передает кн. П. Долгоруков, русский генерал-аншеф гр. Оттон-Густав Дуглас, бывший шведский офицер, "жестоко бил кнутом, в своем присутствии, людей и приказывал посыпать порохом избитую спину. Потом к ним приближали зажженную свечу, порох загорался и можно себе представить мучения несчастных. Дуглас хохотал при стонах истязуемых. Он называл это - устройством фейерверков на спине. Исключительной жестокостью в отношении крепостных отличался также известный петербургский фабрикант шотландец Берд, дослужившийся в России до дворянства.

И все же ни один иностранец не мог соперничать с русскими в жестокости. Тот же кн. Долгоруков рассказывает о генерале М. И. Леонтьеве, державшем двух поваров, француза и русского. Когда барин бывал недоволен обедом, он призывал провинившихся к себе. Француз отделывался строгим выговором, русского же били в присутствии барина кнутом, после чего его заставляли проглотить сначала кусок хлеба с солью и перцем, затем селедку и два стакана водки. После этого несчастного повара запирали на сутки в карцер, не давая ему пить. Леонтьев хвастал, что такой метод "учить" русского человека он заимствовал у своего отца. "Это единственный способ управлять ими", - пояснял он.

Таких же взглядов держался и кн. А. Кропоткин, отец будущего революционера. Когда после издания в 1861 г. новых законов о крестьянах, его юный сын сказал отцу: "А, ведь, сознайтесь, что вы часто жестоко наказывали слуг, иногда даже без всяких оснований?" -"С этим народом иначе и нельзя, - ответил старый генерал.- Разве они люди?" - Описывая, далее, ряд случаев бесчеловечного отношения дворян к своим крепостным, П. Кропоткин заметил: Таковы были дела, которые я сам видел в детстве. Картина получилась бы гораздо более мрачная, если бы я стал передавать то, что слышал в те годы: рассказы про то, как мужчин и женщин отрывали от семьи, продавали, проигрывали в карты, либо выменивали на пару борзых собак или же переселяли на окраину России, чтобы образовать новое село; рассказы про то, как отнимали детей у родителей и продавали жестоким или развратным помещикам; про то, как ежедневно, с неслыханной жестокостью пороли на конюшне; про девушку, утопившуюся, чтобы спастись от насилия; про старика, поседевшего на службе барина и потом повесившегося у него под окнами; про крестьянские бунты, укрощаемыe николаевскими генералами запарыванием до смерти десятого или же пятого и опустошением деревни. После военной экзекуции оставшиеся в живых крестьяне отправлялись побираться под окнами. Что же касается до той бедности, которую во время поездок я видел в некоторых деревнях, в особенности в удельных, принадлежащих членам императорской фамилии, то нет слов для описания этого".

Столичные дворяне, обычно, сами не наказывали своих слуг, а отправляли их "для исполнения наказания" в ближайшую полицейскую часть. Надо отметить, что полиция зорко следила за поведением господских слуг. Как докладывал Николаю I спб. обер-полицеймейстер, полиция "обращала особое внимание на поведение людей, находящихся в услужении; Она внушала им о беспрекословном повиновении хозяевам и владельцам. Ни одна жалоба со стороны хозяев и владельцев на служителей принесенная, не оставалась без должного внимания".

К сожалению, полицейские архивы не сохранили документов, которые могли бы дать интереснейший материал о "взысканиях", налагавшихся петербургскими дворянами на своих крепостных. Однако, при став исполнительных дел Рождественской части Н. Цылов, автор очень ценного для истории застройки города "Атласа 13 полицейских частей г. Петербурга", оставил в своих записках любопытные сведения о числе крепостных, присылаемых в вверенную его управлению часть, для наказания. В 1843 г . таковых лиц было 29, в 1844 г .- 57, в 1845 г .- 70, в 1846 г. - 93, в 1847 г. - 115, в 1848 г. - 132, в 1849 г. - 141, в 1850 г. - 149, в 1851 г. - 167, в 1852 г. - 181. Как замечает Цылов, в Рождественской части в 1843 г. было 32 питейных заведения, в 1847 г. - 130, в 1852 г. - 203. Таким образом, увеличение числа питейных заведений в шесть раз повлекло за собою, заключает он, соответствующее увеличение присылаемых в полицию для наказания крепостных.-

Между тем дурное "исполнение службы слугами", на которое так жаловались дворяне, объяснялось, не только "пьянством и ленью", но и общим недовольством среди крепостных, весьма ощутимым в сороковых годах ..

Этот же пристав Цылов, в прошлом скромный обыватель артиллерийского училища, волей судеб превратившийся в полицейского, оставил следующие любопытные воспоминания о своей службе в полиции. "Обязуюсь сознаться, - пишет он, - что женщин, присылаемых в полицию к наказанию, я почти никогда не наказывал, редкую явную пьяницу, наказывал десятью розгами и то по платью. Прочим делал внушение, а многих, особенно хорошеньких, отпускал без всякого взыскания, так как, по дознанию моему, большею частью они присылались для наказания из ревности. Как, например: один старик в генеральском чине, приволакивался за хорошенькой горничной девушкой, находившейся в крепостном состоянии его супруги. Однажды сын генерала, красивый молодой человек поцеловал эту горничную, что отец увидел в зеркале: старик за что-то к ней привязался, пожаловался жене, - ну и беда. Тотчас призывают кучера и с запискою ко мне - марш для наказания розгами. Я, увидев горько плачущую девушку, начал расспрашивать о ее виновности и она, в слезах, всю свою вину вышеизложенную рассказала мне со всею откровенностью. Разумеется, наказал. Подобных случаев было много".

В 1852 г. на полицейскую съезжую 1-ой Адмиралтейской части на Офицерской ул. (ныне ул. Декабристов) был посажен под арест И. С. Тургенев, за напечатание некролога только что скончавшегося Н.В.Гоголя ("о таком писателе преступно отзываться столь восторженно", - заявили власти). Много лет спустя, автор "Муму, написанной здесь, на съезжей, вспоминал об ужасном соседстве его комнаты с экзекуционной, где секли присылаемых владельцами на съезжую провинившихся крепостных слуг". Как рассказывает М. Стахович, Тургенев "принужден был с отвращением и содроганием слушать хлест и крики секомых".

Исключительной жестокостью в отношении своих слуг отличались женщины. "Нет более строгих в наказании своих слуг, как женщины, - отметил Р. Бремнер. В семьях, где нет хозяина, исполнение этих обязанностей отнюдь не является синекурой. Нежными созданиями должны быть эти русские дамы". "Приказывают ли они наказать неловкого слугу или виновную в небрежности прислужницу, - записал французский литератор Ж.-Б. Мей, - они остаются совершенно бесчувственными к стонам своих жертв и, лишь больше раздражаясь, велят удвоить наказание только потому, что господам докучают мольбы наказываемых".

В "просвещенный век Екатерины II" в Сенате слушалось дело по обвинению петербургской губернской канцелярией вдовы тайного советника Ефремовой в истязании "дворовой девки" Осиповой. Ее секли батогами, по распоряжению Ефремовой, два артиллериста и барабанщик и Осипова "после того на другой день по утру умре". Правительствующий Сенат, однако, постановил: "за таковой в неумеренном наказании поступок предать ее Ефремову, церковному покаянию". Но и эта мера, показалась Сенату слишком суровой; посему, приняв во внимание высокое звание "осужденной", он определил повергнуть все дело "В высочайшее ее императорского величества благоволсние, прося указа".

П. В. Долгоруков рассказывает, как однажды, в дни своей юности, он был приглашен на обед к жене воспитателя Александра I, фельдмаршала Н. И. Салтыкова. Садясь за стол, Долгоруков заметил, что все слуги наголо выстрижены. "Оказалось, что старая и злая фельдмаршальша, разгневавшись на своих слуг, приказала всех их наголo остричь. Это имело место в первых годах нашегo века; можно себе легко представить, - продолжает автор, - что творилось 60 или 80 лет до этого". Долгоруков описывает, далее, один свои визит жене фельдмаршала Голицыной, на ее дачу на Петергофской дороге. "Ах, мои дорогой князь, - воскликнула она, - как я счастлива вас видеть; идет дождь, невозможно гулять, мужа моего нет, я умираю от скуки; я совсем не знала, что мне делать; я уж собралась сечь розгами своих калмыков" .- "Эта Голицына, - поясняет автор, - была одной из самых высокопоставленных дам двора; ее муж был фельдмаршалом, петербургским генерал-губернатором; она сама была урожденной княжной Гагариной, внучкой того князя Матвея, который намеревался стать полновластным владыкой Сибири; она была статс-дамой Екатерины II и сестрой близкого друга императрицы - графини Матюшкиной; в ее доме собиралось лучшее общество.

"Я не первый, - записал свидетель конца царствования Екатерины, Массон, - кто заметил, что в России женщины вообще более злы, жестоки и грубы, чем мужчины: это происходит оттого, что они более невежественны, более суеверны. Они никогда не путешествуют, мало учатся, не работают". Массон пишет также, что он видел в Петербурге одну крепостную, которой ее госпожа, какая-то княгиня (Козловская), разорвала пальцами рот до ушей.

Среди целого ряда подобных случаев выделяется своей исключительной жестокостью история некоей дворянки Рачинской, происшедшая в первых годах XIX века. Как рассказывает в своих мемуарах генерал А. М. Фадеев, дед С. Ю. Витте, в Петербурге проживала некая бедная вдова чиновника, дошедшая "до такой крайности, что была принуждена заложить свою крепостную девушку дворянке, девице Рачинской. Это Рачинская мучила девушку всякими истязаниями; однажды она ее тузила до того, что та свалилась без дыхания; обморок ли с нею сделался или лишилась жизни - неизвестно. Рачинская испугалась. Чтобы выпутаться из беды, она решила ее разрезать по частям и сжечь в печке. Надобно знать, что все это она делала сама, собственноручно, и начала с того, что распорола живот, вынула внутренности и бросила в печь, но так как печь не топилась, то, засунув тело под кровать, позвала слугу, приказала ему принести дров и затопить печь. Слуга принес дрова, начал класть, почувствовал каком-то странным запах, вгляделся, увидел кровь; положил, однако же, дрова, пошел будто за огнем и побежал дать знать полиции. Привели квартального, обыскали и нашли труп девушки под кроватью".

Прошли десятилетия, однако, нравы и обычаи русского дворянства отнюдь не изменились. Палочный режим Николая I менее всего содействовал "смягчению нравов". - "Светская женщина, - отметил Ф. Лакруа уже в николаевское время, - чей пленительный разговор, прекрасный вкус, разнообразные знания, тонкую элегантность, очевидную мягкость, мы имели возможность двадцать раз оценить, во время своей беседы с вами о литературе или искусствах, даст приказание высечь до крови одного из своих крепостных, совершившего кaкyю-либо весьма извинительную неловкость. Рассказывают о возмутительных жестокостях, совершенных одной из представительниц высшего дворянства; некоторым приписывают вещи, которые даже перо отказывается передать".

К сожалению, в анналах этой эпохи сохранилось мало документальных данных о "жестоких поступках" столичного дворянства. Наиболее ценные свидетельства, каковыми являлись судебные материалы того времени, до нас почти не дошли. А. Любавский, в своей работе "Русские уголовные процессы", подробно описывает зарегистрированный в конце пятидесятых годов в Петербурге факт жесточайшего обращения жены майора А. Свечинской со своими крепостными. Она вырывала у своих слуг волосы, топтала людей ногами, била их так, что палки ломались.

И только теперь, из недавно опубликованных Центрархивом отчетов III Отделения стал документально известен ряд случаев жестокого обращения с крепостными в Петербурге. Между тем, до сведения шефа жандармов доходили, несомненно, лишь самые вопиющие факты "нарушения дворянами законов"; в свою очередь, III Отделение всеподданнейше докладывало лишь о случаях исключительного зверства, так как не в интересах жандармов было раскрывать пред Николаем I картину полного произвол а столичного дворянства. Вследствие этого материал, которым мы располагаем для освещения истинного положения петербургских крепостных, весьма ограничен.

В 1839-1842 гг. возникли дела по обвинению в жестоком обращении с крепостными чиновника управы благочиния Крузе и его жены, вдовы коллежского ассессора Винскевич, чиновника 9-го класса Аксенова и eгo жены, чиновника 7-го класса Григорьева. В 1843 г. обнаружено было столь зверское отношение штаб-ротмистра Балясникова и его жены к "дворовой девке" Ефимовой, что, по высочайшему повелению, оба они были арестованы. Тогда же возникли подобные дела об отставном полковнике Яхонтове, коллежском советнике Мартынове, надворном советнике Самойлове и др. В 1857 г. был предан суду вице-директор департамента государственных имуществ Нефедьев, жестоко наказывавший своих крепостных розгами и бивший их "своеручно" палками. В 1859 г. жена инженера, штабс-капитана Баранова, подозревая "девку Андрееву в краже и вынуждая ее в том сознание, посадила ее на горячую плиту".

"Правда, мы не находим среди помещиков того времени личности, подобной известной Салтычихе, говорит исследователь крепостного права В. Семевский, Но некоторые факты заставляют думать, что способы истязаний крепостных - цепи, оковы, колодки, деревянные чурбаны, шейные рогатки, особые арестантские помещения, были распространены в то время более прежнего. Наряду с "конскими кандалами", "личными сетками" (для пытки голодом), наложением сургучной печати на голое тело, выщипыванием бород, опаливанием лучиною волос на теле женщин, существовали также и барские забавы в виде качания дряхлых старух на высоких качелях, "пока старуха не обомрет", а затем и купания их в колодцах и прудах. Бывало также, что старух раздевали и они, в таком виде, прислуживали господам при игре на биллиарде. держа в руках факелы "на подобие римских весталок" .

Помимо телесных наказаний, владелец пользовался в то время правом непосредственной отдачи своих крепостных в смирительные дома и исправительные арестантские отделения. Дворянин мог даже сослать своего крепостного в каторжные работы. Как ничтожны были поводы, по которым помещики ссылали на каторгу своих крепостных, свидетельствует разсказ Д. Мамина (Сибиряка). На одном из сибирских заводов он видел списки бывших каторжан, среди которых значились: "Аггей Фомин и Иван Андреев", .крепостные крестьяне", "за неповинование помещице", - наказаны 1500 шпицрутенами и ссылкой в каторжные работы на пять лет каждый; "Ивет Евлампиев, крепостной крестьянин, 30 лет", - "за кражу сахара у своей помещицы" наказан 40 плетьми и 6 годами каторжных работ. Крепостной крестьянин Александров, 25 лет, получил 40 плетей и пять лет каторги "за кражy из ульев меду".

Право ссылки в каторжные работы было отнято у дворян лишь после случая ссылки помещицей Козляниновой своего крепостного Сергеева в каторжные работы на 20 лет.

Такое смягчение закона свидетельствовало уже о значительном сдвиге в вопросе о крепостном праве. Эпоха феодально-крепостнической системы к тому времени была уже позади. Быстрый рост промышленно-капиталистических отношений, наблюдаемый на рубеже XVIII-ХIХ вв. подорвал основы крепостничества.

Восстание Пугачева глубоко всколыхнуло народные массы. Жестокое подавление мятежа и казнь вождя отнюдь не содействовали "успокоению умов". В народе упорно держались толки о близкой "воле". Как передает Бюржа, весной 1784 г. между петербургскими крестьянами распространился слух будто бы В. кн. Павел Петрович милостиво разрешил крепостным селиться в его имении Гатчина, даруя им при этом свободу. В течение нескольких дней множество крепостных оставили своих господ и отправились в Гатчину. Обманувшись в своих надеждах, некоторые из них вернулись обратно; другие же, боясь суровых наказаний, рассеялись по окрестным лесам, где, по-видимому, занялись грабежом на больших дорогах. Почти аналогичные факты передает в своих записках английский мемуарист Свинтон. По его словам, Екатерина II предоставила в 1789 г. город Софию, предместье Царского Села, "русским крестьянам, угнетенным своими господами или ж.елавшим испробовать блага свободы". Однако, вскоре обнаружилось, что туда стеклись "самые беспорядочные и ленивые люди, рассматривавшие Софию, как средство заставить своих господ выполнить все их требования, угрожая в противном случае уйти в Софию". Вследствие этого монаршая милость была, будто бы отменена.

Однако, надежды на близкое "объявление воли" не оставляли крестьян. В 1796 г. в Котлах, имении полковника Альбрехта под Петербургом, возвратившиися из столицы крестьянин Андрей Исааков заявил своим односельчанам, что "якобы все крестьяне помещичьи, состоящие от С.-Петербурга в 180 верстах жительством, будут государевы, о чем де указ на площади читан".

Вера в близкое освобождение особенно возросла в начале XIX века. В столице среди народа передавались самые "неуместные толки" о близости "воли". В январе 1807 г. в Петербурге был арестован дворовый П. Г. Демидова Спирин, сообщавший в письме к отцу, что он в скором времени "располагает" - "увидеться с отцом чрез посредство войны; кажется у нас, в России, будет вся несправедливость опровергнута". По распоряжению Александра I Спирин был посажен в Петропавловскую крепость, под особый суровый надзор, как преступник, который "питал в себе мысли беспокойные, опасные и вредные".

Интересно отметить, что в своих стремлениях к освобождению Петербургские дворовые возлагали большие надежды на вмешательство Наполеона. В Петербурге был арестован крепостной помещика Тузова Корнилов, распространявший слух, будто бы "Бонапарте писал государю ... чтоб если он желает иметь мир", то освободил бы "всех крепостных людей и чтоб крепостных не было, в противном случае война будет всегда".

Оказалось, что эти сведения Корнилов получил от крепостных живописцев, рассуждавших о том, что "француз хочет взять Россию и сделать всех вольными". Имеются и другие свидетельства того, как сильна была вера крестьян в Наполеона освободителя.

После военных неудач начала кампании 1812 г. перед правительством стал вопрос о необходимости удаления из Петербурга всех учреждений в виду возможности дальнейшего продвижения неприятеля, Любопытны соображения, которые были при этом высказаны: "Всякому известно, кто только имеет крепостных служителей, что род людей сих обыкновенно недоволен господами". Если же правительство вынуждено будет "оставить столицу, то прежде, нежели - б могло последовать нашествие варваров (французов), сии домашние люди, подстрекаемые буйными умами, без всякого состояния и родства здесь живущими, каковых найдется здесь весьма довольно, в соединении с чернью - все разграбят, разорят, опустошат" .

Создавшееся угрожающее положение отметил также декабрист Штейнгель, записавший, что "в одной Москве девяносто тысяч одних дворовых, готовых взяться за нож и первыми жертвами будут наши бабушки, тетушки, сестры".

Эти годы отмечены усиленным брожением умов среди крепостного крестьянства. Разноречивые толки, необоснованные надежды, сменяли друг друга, лишь усиливая всеобщее беспокойство.

Дворовый помещицы Муромцевой, некий Мелентьев, писал 4 июля 1814 г. из Петербурга в Москву приятелю-дворовому. "Скажу тебе по ceкрету: у нас здесь слух происходит очень важный для нас, который также делается секретно, чтоб в России крепостной народ сделать свободным - так, как в прочих землях, от господ отобрать, как людей, так и крестьян". Мелентьев за свое письмо попал в Петропавловскую крепость. На допросе он показал, что впервые узнал об этом "слухе" в трактире, другой раз от встречных людей на улице. а затем у Исаакия, когда водили ополчения". Освобожден Мелентьев был лишь в октябре, причем от него отобрали подписку, что о подобных сему предметах ни писать, ни говорить ни под каким видом нигде и ни с кем не будет". В апреле следующего, 1815 г., в Нижнем Новгороде был арестован прибывший из Петербурга дворовый человек капитана Любанского Дмитриев, распространявший повсюду весть о дарованной всем крестьянам вольности. Дмитриев говорил, что об этом прочитан был уже в Казанском соборе особый манифест. Дело это дошло до сената. Дмитриев был наказан 30 ударами плетей и отдан в солдаты.

Война 1812 г. дала толчок целому ряду выступлении крепостного крестьянства, воспользовавшегося затруднениями правительства, занятого борьбой с Наполеоном.

Бегство помещиков из имении, занятых французами, также благоприятствовало крестьянским мятежам. Наряду с этим усиленные рекрутские наборы и увеличение податей еще более разжигали всеобщее недовольство.

Удачный исход борьбы с Наполеоном, а также беспорядочный характер крестьянских выступлений помогли власти и помещикам подавить вспыхнувшие по всей стране восстания.

Некий тверской помещик И. В-с в своих воспоминаниях, относящихся к тем временам, писал, что "местами готов был появиться дух возмущения против владельцев - и если бы, мудрыми мерами Правительства, не были в скором времени прекращены сии неустройства, то слово ВОЛЬНОСТЬ сделалось бы, может быть, общим лозунгом буйной черни".

Последующие годы принесли резкое ухудшение в положении крестьян. Подъем хлебных цен и усиленная эксплоатация крестьянского труда привели к новой вспышке мятежей. В 1820 г. агенты тайной полиции доносили. по начальству, что "опасные толки" наблюдались в Петербурге в толпе, где было замечено множество "пришедших на работу мужиков". "Настроение низших классов населения очень неспокойное, - добавлял автор доноса. В особенности мало доверия заслуживают дворовые люди". Во времена Плутарха (50-125 гг. нашей эры) уже существовала поговорка, гласившая, что каждый человек "имеет столько врагов, сколько у него рабов".

Аграрный кризис, назревший после 1820- 1821 г.г. вынудил помещика увеличить барщину и оброк, что привело к полному разорению крестьянства. Теряя в цене продаваемого хлеба, помещик компенсировал себя количеством выбрасываемого на рынок хлеба. Яркую картину настроений "низов" в столице дает тайное донесение полиции в июле 1826 г., после казни декабристов. "О казни и вообще о показаниях преступников, - докладывал агент, - в простом народе и, в особенности в большей части дворовых людей и между кантонистами, слышны такие для безопасности империи вредные выражения: "Начали бар вешать и ссылать на кaтopry, жаль, что всех не перевешали, да хоть бы одного кнутом отодрали и с нами поровняли; да долго ли, коротко ли, им не миновать этого". "Всеобщая безденежность,сообщал, далее, агент, - нищета у многих и у некоторых совершенная невозможность существования имеет свою опасность. Голодный превращается в зверя и не имеет никаких способов к пропитанию; неимущие могут решиться резать и грабить тех, кои имеют что-либо. Самая столица наводнена людьми, которые, проснувшись, совершенно не знают, чем пропитать себя ... и пропитываются низкими или преступными средствами."

Слухи о событиях 14-го декабря 1825 г., о вооруженном бунте против "вышнего правительства", быстро облетели всю страну, породив нежелательные для власти "недоумения" и "толки". Как сообщал флигель-адъютанту гр. Строганову ярославский губернатор, "со времени бывших в Петербурге в декабре месяце происшествий различные нелепые слухи в народе бесперестанно распространялись и доселе распространяются. Слухи сии в Ярославской губернии более, нежели в других, имеют возможность доходить и сосредоточиваться в мнении народа, "ибо треть жителей губернии беспрестанно в отлучке, по торговле и промыслам, большей частью проживают в Петербурге и Москве и из сих мест, обращаясь в домы свои, приносят вести, часто самые нелепые, но тем не менее среди собратий своих доверие заслуживающие. Сии-то люди, приходящие из столиц, распространили слухи между помещичьими крестьянами о мнимо ожидаемой к весне вольности".

К тридцатым годам устои крепостничества были уже поколеблены. Встревоженное дворянство тщетно пыталось внушить себе иллюзии "общего благополучия" и, закрывая глаза на истинное положение, в идиллиях Жуковского искало забвения суровой действительности. - Между тем, в крестьянских массах росло напряженное ожидание "воли".

Всякое внешнее событие, как например, заключение правительством мирного договора, вплоть до очередных дворцовых празднеств, все казалось счастливым поводом к "объявлению воли". При постоянных разъездах Николая I по России, несмотря на все препятствия, чинимые администрацией и помещиками, крестьяне забрасывали свиту царя тысячами жалоб и прошений. То же самое повторялось и при проезде царя в Петербурге. Поэтому, в целях "пресечения непорядка" в 1853 г . последовало "высочайшее повеление" дежурным флигель-адътантам: "чтобы при принятии прошений от простолюдинов, а особливо господских крепостных людей, спрашиваемы были паспорты и отобраны для приложения к просьбам; если же паспортов кто не будет иметь, таковых отправлять в полицию". Фактически этим приказом воспрещалась впредь подача каких-либо прошений царю.

Между тем, страна уже зашла в безвыходный тупик, как неминуемое следствие отсталости всех форм хозяйственной системы государства. Наряду с внутренним экономическим pacпадом крепостничества, появились и внешние грозные факторы в форме все учащавшихся поджогов, убийств помещиков и бегства крепостных.

"По частным, но достоверным сведениям, писал в начале 50-х годов Ю. Ф. Самарин, - в последние годы в некоторых подмосковных губерниях, Тульской, Рязанской, Тверской, крестьяне стали довольно часто подвергать своих помещиков телесным исправительным наказаниям, чего прежде не бывало." Известны случаи, когда, выведенные из терпения крестьяне сжигали барские усадьбы, бросали в огонь господ, жгли амбары и конюшни. Иногда такие бунты переходили в подлинные восстания, требовавшие вмешательства военной силы.

Настало время, когда, по выражению Ленина, на смену оседлому, забитому, приросшему к своей деревне крепостному крестьянину, выросло новое поколение, побывавшие на отхожих промыслах в городах и принесшее оттуда опыт и смелость. Не случайно в числе губерний, с наибольшим процентом высланных "за дурное поведение" в Сибирь крепостных, стоят на первом месте, как сообщает С. Максимов, обе столичные губернии. По далеко не полным данным министерства внутренних дел, всего лишь за девять лет, с 1835 г. по 1843 г., было сослано в Сибирь, за убийство помещиков, 416 человек крепостных. Кроме того, с 1826 г. по 1834 г. последовало 148 крестьянских восстаний, с 1835 г . по 1844 г . - 216 и с 1845 г. по 1854 г. - 348. С каждым годом крестьянское движение все более разрасталось.

По последним подсчетам, в 1858 г . было уже 86 крестьянских бунтов, в 1859 г . - 90, в 1860 г .- 108.

Кровавыми расправами отвечало издавна царское правительство на бунты крестьян. Взрослых, детей и стариков жестоко избивали плетьми и розгами. Целые деревни предавались пламени, а их население ссылалось в Сибирь. Предлогом для расправы с крестьянами являлись не только мятежи, но даже неплатеж помещику повинностей или неповиновение приказчику, Когда во времена Павла I, в имении Брасово, Орловской губ., вспыхнули волнения, прибывший, для усмирения, с войсками генерал-фельдмаршал кн. Репнин сжег взбунтовавшуюся деревню. Убитые были зарыты в общей яме, у которой поставили столб с надписью: "Тут лежат преступники против бога, государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечом по закону божию и государеву".

Яркую картину крестьянских волнений рисуют отчеты III Отделения Николаю I, опубликованные в 1931 г. Центрархивом.

Они свидетельствуют о необычайно упорной борьбе крестьянства, значительно повлиявшей на политику дворянства и правительства. Недаром Бенкендорф отметил в своем отчете за 1839 г., что "крепостное состояние есть пороховой погреб под государством".

Полоса волнений не миновала и Петербурга.

Еще в ХVIII веке здесь был зарегистрирован ряд "дерзких неповинений" среди дворовых людей. Однажды группа их осмелилась даже подать челобитную на своих господ самому Павлу I. В ответ на это император приказал тотчас же дать каждому из челобитчиков столько плетей, сколько пожелает его барин. "Поступком сим, - говорит современник, - Павел приобрел себе всеобщую похвалу и благодарность от всего дворянства".

Тем не менее, в Петербурге имел место целый ряд "дерзких" убийств дворян их крепостными. Особое внимание обратило на себя в первые годы XIX века убийство кн. Яблоновского. Возвращаясь с дачи Строганова на Черной речке, он был убит своим кучером, который ударил его колесным ключом, а затем задушил вожжами. Убийца был вскоре задержан близ Ладоги и присужден к 200 ударам кнута. Приговор был приведен в исполнение 20 сентября 1806 г. на "площади, где торговали скотом, близ Невы", то есть на обычном лобном месте Петербурга - Конной площади.

Эту казнь подробно описали в своих мемуарах два английских путешественника Д. Грин и художник Р. Портер. Собравшаяся со всех концов города громадная толпа, по словам Портера, "была куда ужаснее шумной толпы, собиравшейся в Лондоне на публичных казнях перед Ольд-Бэлей". Но вот несколько палачей с кнутами в руках окружили жертву. Забил барабан и истязание началось. Палач, нанеся шесть ударов, уступал место другому, подходившему со свежим кнутом в руках. Наказуемый испустил вопль лишь при первых ударах, на двенадцатом ударе он уже умолк и лишь вздрагивания тела показывали, что он еще жив. Истязание длилось час. Когда положенное количество ударов было отсчитано, преступника подняли. Он оказался жив. Ему прокололи на лбу и на щеках надпись "вор" и вырвали ноздри. Он имел еще в себе достаточно силы, чтобы надеть кафтан. Как говорит Портер, "этот кучер убил своего господина за жесточайшие притеснения не только его самого, но и всех других крепостных". Убийца был "красив, молод, хорошо сложен".

В сороковых и пятидесятых годах шеф жандармов в своих ежегодных всеподданнейших докладах отметил три покушения на убийство со стороны петербургских дворовых.

В 1848 г. дворовые люди Кривошеев и Лагошев покушались на жизнь своей владелицы гр. И. Воронцовой. В 1857 г. трое дворовых избили камер-юнкера кн. Сибирского. а затем пытались его задушить. "Произведенным исследованием обнаружено, что означенные люди выведены были из терпения вспыльчивым и раздражительным характером своего господина".

Наконец. в 1854 г. возникло громкое дело "об убийстве в Петербурге 25 декабря 1854 г. действительного статского советника Оленина двумя крепостными людьми", потребовавшее назначения особой следственной комиссии. Как выяснилось, "поводом к означенному злодеянию последовало дурное обращение Оленина с людьми его и что, по жалобам их, местное начальство делало ему неоднократно внушения. В то же время, по управлявшимся Олениным собственным и принадлежащим жене его имениям в Тверской, Московской и Тульской губерниях, произведены особые исследования, которыми доказано, что крестьяне указанных имений от обременения повинностей находятся большей частью в бедном положении и нуждаются в продовольствии. Поэтому сделано распоряжение, как об отпуске им хлеба, так и об учреждении особого надзора местных властей за управлением наиболее расстроенной тульской вотчины. Убийцы Оленина заключены в петербургский тюремный замок, а прочие дворовые люди, 12 человек, отправлены на родину". Убийство Оленина, - писал Ю. Ф. Самарин, "который в самом Петербурге, в глазах явной и тайной полиции мучил свою прислугу и, наконец, поплатился жизнью за долговременную безнаказанность, еще яснее засвидетельствовало всю недействительность предупредительного надзора со стороны правительства для ограждения крепостных людей от злоупотреблений помещичьей власти".

В 1856 г. ординатор 2-го спб. Военно-сухопутного госпиталя А. П. Бородин, впоследствии известный композитор, должен был, в качестве дежурного врача, извлекать занозы из спин "проведенных сквозь строй" шести крепостных людей некоего полковника В. Возмущенные его жестоким обращением, крепостные, заманив своего барина на конюшню, избили его там кнутом. "С братом три раза делался обморок при виде болтающихся клочьями лоскутов кожи. У двух из наказанных виднелись даже кости", - записал брат композитора.

Характерно, что даже III Отделение склонно было считать основными причинами волнений крестьян тяжелые оброки и повинности, а также жестокое обращение помещиков с крепостными. Опасность бунтов среди дворовых значительно возросла вследствие быстрого увеличения числа дворовых людей. Как разъяснял Ю. Ф. Самарин, »дворовые гораздо быстрее размножаются, чем крестьяне". Это объяснялось тем, что из дворовых обычно не брали рекрут. Дворовый попадал на военную службу лишь в виде наказания. "Кроме того, - пишет Самарин, дворовые не изнуряются тяжелыми работами, их жены не жнут и не молотят и оттого смертность между ними, как от обыкновенных, так и от повальных болезней, никогда не бывает так значительна, как между надельными крестьянами. Класс непроизводительный плодится за счет производительного". В 1838 г. дворовые составляли 4% всего количества крепостных. К концу же 50-x годов число их дошло почти до 7%, увеличившись с 914 000 чел. до 1 467 000 чел. Стремление помещиков к переводу своих крестьян в дворовые объяснялось тем, что по закону земля крестьянина, переведенного в дворовые, отбиралась "на барина", расширяя таким образом площадь помещичьей запашки. Наконец, в 1858 г., в виду все возраставших волнений среди крестьян, правительство вынуждено было воспретить перевод крестьян в дворовые.

О бунтарских настроениях дворовых людей правительство было достаточно осведомлено. Не даром в своей речи к депутатам петербургского дворянства Николай охарактеризовал дворовых, как "класс весьма дурной". "Будучи взяты из крестьян, - сказал Николай, - они отстали от них, не имея оседлости и не получив ни малейшего образования. Люди эти вообще развратны и опасны для общества, как и для господ своих. Я вас прошу быть крайне осторожными с ними. Часто за столом или в вечерней беседе вы рассуждаете о делах правительственных и других, забывая, что люди эти вас слушают и по необразованности своей и глупости толкуют суждения ваши по-своему, то есть превратно. Господа! - закончил свою речь Николай, - у меня полиции нет. Я не люблю ее: вы моя полиция. Каждый из вас мой управляющий".

Аналогичные слова произнес некогда отец Николая, сказавший, что у него столько полицеймейстеров, сколько помещиков. Однако все усердие этой добровольной полиции было бессильно затушить разгоравшееся пламя мятежа. Целый ряд семейных хроник дворянских родов пестрит сообщениями о насильственной смерти дворян-помещиков, убитых за жестокое обращение с крепостными. Известный деятель периода "реформ" 1860-х годов П. П. Семенов-Тян-Шанский рассказывает в своих мемyapax, что его прадед Г. Г. Семенов, женатый на кн. Мещерской, был убит своими крепостными. Все следы преступления были скрыты. Крепостные оберегали малолетних сыновей убитого помещика и, когда настало время, отвезли их в Петербург в Шляхетский кадетский корпус. Старший из них Петр Григорьевич, по окончании корпуса, состоял некоторое время на военной службе, затем, выйдя в отставку уехал в свое имение. Он женился на Бахтеевой, от которой имел трех детей. Но вскоре после смерти жены, он стал проявлять в отношении своих крепостных ту же жестокость, которой славился его отец. Кончилось это тем, что крестьяне, не выдержав истязаний, убили своего помещика.

Дед шлиссельбуржца Морозова, Алексей Петрович, мологский предводитель дворянства, человек очень жестокий, был взорван своими крепостными. Его дворецкий и камердинер вкатили в подвал под спальней барского дома бочонок с порохом и взорвали его. Дед и бабка Морозова погибли от обвала печи. Известно, что дядя Лермонтова, один из Арсеньевых, также был убит своими крепостными за жестокое обращение.

Насильственной смертью, зарубленный своими дворовыми, погиб в 1834 г. и дядя поэта А. Полежаева А.Н.Струйский. Это была месть "страшному барину" за частые аресты, бритье головы, жестокую порку и т. д. В 1842 г. был убит крестьянами Петр Катенин, брат пушкинского приятеля. В те же годы был убит своими крепостными отец Ф. М. Достоевского - Михаил Андреевич Достоевский. "Зверь был человек, - говорили о нем крестьяне. - Душа у него была темная".

Напрасны были все усилия власти скрыть от постороннего взора все учащавшиеся случаи убийств помещиков и поджогов имений. Мемуары того времени полны упоминаний о "своевольстве" и "упорстве" бунтующих крестьян. Один французский врач отметил, что "каждый год подобного рода печальные факты имеют место на московской земле. Но самая глубокая тайна их окутывает и если по крайней мере, вы не проезжаете по таким зловещим местам, вы ничего обо всем этом не услышите". Автор изданного в Лондоне в 1846 г . памфлета "Eastern Europe and the emperor Nicholas" также подтверждает, что "полная тайна окутывает все, касающееся убийства крепостными их господ". Столичные дворяне, записал известный художник Орас Верне, посетивший Петербург в начале 40-х годов, - весьма часто не решаются даже выехать в свои поместья из боязни бунтов. Дворяне же, открывшие несколько лет тому назад в своих поместьях школы, -сообщает Ле-Дюк, - частью их закрыли. "Они удваивают строгости: боязнь увидеть ускользнувшую из под их власти добычу заставляет взять в руки молот, чтобы еще крепче заковать кандалы."

В это время, - пишет о сороковых и пятидесятых годах П. П. Семенов-Тян-Шанский - не проходило года без того, чтобы кто-либо из помещиков в ближайшем или более отдаленном округе не был убит своими крепостными. В газетах об этом, конечно, никогда не писали, но известия о таких случаях были совершенно достоверны, подтверждаясь и снизу, через крепостных, и сверху, через общих наших родных и знакомых, так как дворянство всех губерний нашей центральной черноземной области было непосредственно в родстве, свойстве или знакомстве. Это продолжалось непрерывно до 1858 г ."

Если в этот грозный период крестьянских восстаний являлась необходимость сосредоточить где-либо большое количество крестьян, за ними устанавливался особый полицейский надзор. Когда в конце 40-х годов приступили к постройке Петербургско-Московской ж. д., то для надзора над 35 000 крестьян, завербованных на работу, было организовано особое железнодорожное управление, во главе с генералом кн. Белосельским-Белозерским. В виду сложности задачи по поддержанию "порядка" при столь значительном скоплении крепостных людей, предусмотрительный генерал рекомендовал строителям дороги "устраивать места для наибольших скопищ рабочих в тех пунктах, которые были бы окружены непроходимыми болотами и имели бы выход только по немногим дорогам, хорошо защищаемым".

Когда началась Крымская война, - пишет П. Кропоткин, - и по всей России стали набирать ратников, возмущения крестьян распространились с невиданной до тех пор силой. Бунты приняли такой грозный характер, что для усмирения приходилось посылать целые полки с пушками, тогда как прежде небольшие отряды солдат нагоняли ужас на крестьян и прекращали возмущения".

Крестьянское движение несомненно сыграло крупнейшую роль в деле уничтожения крепостного права. И когда, наконец, борьба крестьян с крепостническим дворянством достигла, в середине XIX столетия, предельного напряжения, последовали вынужденные "реформы 1861 года". Новое положение устраняло дотоле непреодолимое препятствие к экономическому развитию отсталой страны. В период, предшествовавший реформам, стало уже совершенно очевидным, что крепостной крестьянин является дурным работником, а его хозяин - плохим предпринимателем, не умеющим ни управлять имением, ни крепостной "мануфактурой". С другой стороны, непомерная эксплоатация помещиками труда крепостных вредно отражалась на естественном при росте крестьянского населения, на что не могло не обратить внимания и правительство. Все это привело к тому, что против крепостного труда стала высказываться влиятельнейшая часть буржуазно-либеральных элементов дворянства, самым тесным образом связанных с бюрократическими верхами. Они стали понимать, - заметил один историк, что "сук, на котором они не без удобства сидели, дал серьезную трещину и чтобы не упасть, им приходится подумать о том, как бы удобнее сойти с него самим".

Министр государственных имуществ Киселев в середине 40-х годов докладывал комитету по устройству дворовых людей, что "в отношении фабричного и заводского дела ныне признано уже за неоспоримую истину, что наемный труд несравненно выгоднее работ, производимых крепостными, тем более, что владелец, для содержания одного крепостного работника, должен кормить целую семью и уплачивать за нее подати и повинности".

Даже такой отъявленный крепостник, как гр. Ал. Бобринский, был вынужден резко изменить свои взгляды, когда ему пришлось спешно восстанавливать расстроенные имения отца. Прославившиеся впоследствии сахарные заводы Бобринского, положившие основание его огромному состоянию, дали ему возможность на деле убедиться в преимуществах наемного труда, вследствие чего старый кpeпостник оказался сторонником реформ.

Ликвидация крепостного труда давала возможность свободного выбора рабочей силы, а также включения в оборот скрытых дотоле капиталов крепостной буржуазии, открывая, таким образом, широкий путь росту внутреннего рынка. Однако, ни огромные преимущества наемного труда, ни даже разразившийся экономический кризис не убедили бы правительство в необходимости реформ без наличия упорной борьбы со стороны самого крестьянства. Потребовались десятки лет упорной борьбы, целые потоки крови, тысячи семей, сосланных за "бунты" в Сибирь, чтобы правящие верхи осознали, наконец, необходимость уничтожения крепостного права.

Тем не менее, в 50-х годах среди крупного дворянства, близкого к правящим сферам и лучше других осведомленного о катастрофическом положении страны, еще оставался целый ряд непримиримых крепостников. Когда Александр II высказал впервые свое намерение осуществить крестьянские реформы, министр юстиции гр. Панин, как передает В. В. Берви (Н. Флеровский), "не стесняясь кричал на весь Петербург, что нужно повесить того, кто подал императору подобную мысль".

Неудивительно, что при таких условиях проект осуществления "реформ" почти не двигался вперед. Белинский писал Анненкову: "Дело об освобождении крестьян идет и вперед не подвигается". Характерно, что в изданном в 1852 г. наставлении для образования воспитанниц женских учебных заведений еще говорилось: "Берегите крепостное право, как учреждение божественное, как божью заповедь".

Когда в 1861 г. последовали, наконец, новые крестьянские законы, дворянство громко заявило о своем протесте, указывая, что освобождение крестьян приведет помещика к полному разорению. Между тем, пишет П.Кропоткин, - "для многих помещиков освобождение крестьян оказалось, в сущности, выгодной сделкой. Так, например, та земля, которую отец мой, предвидя освобождение, продавал участками по 11 руб. за десятину, крестьянам ставилась в 40 руб., то есть в 3 1/2 раза больше. Так было везде в нашем округе. В Тамбовском же степном имении отца мир снял всю землю на 12 лет и отец получал вдвое больше, чем прежде, когда землю обрабатывали ему крестьяне".

"Мы невольно поражаемся умственным и нравственным убожеством господствующего сословия, отметил один историк. В нравственном отношении они гораздо ниже тех, над кем им приходится властвовать, в умственном - нисколько не выше их".

Известному историку А. Шлецеру встретился в Петербурге, - в доме, где он поселился, мальчик слуга 14 лет, очень развитой и исполнительный. Он совершенно правильно говорил по-русски, немецки и фински. "Однажды я нашел его полупьяным, - рассказывает Шлецер, - но так как он на другой день, уже совсем трезвый, исполнял все свои обязанности и исполнял их особенно хорошо, то я прочитал ему наставление, что он легко мог бы составить себе счастье в свете, если бы вел порядочную жизнь и трудился, потому что он пишет уже так хорошо, как немногие в его лета. Он выслушал меня и когда я кончил свое наставление, отвечал: "Я крепостной человек". Эти слова проняли меня до костей. По прошествии 37 лет все стоит предо мной 14-летний мальчик в своем голубом сюртуке; я все еще вижу равнодушное лицо, слышу глухой голос, каким он, по-видимому, бесчувственно, без всякого выражения горести, произнес эти слова. Да будет проклято крепостное право!"

От редакции

Крепостное право в России было отменено в 1861 году.