Затем в сентябре прошлого года появилась возможность побеседовать с некоторыми экономическими лидерами. На этих переговорах коммерсанты кое-что нам пообещали, в частности уничтожение унизительных для негров расистских надписей на магазинах. В ответ на эти и другие подобные обещания преподобный Шатлсуотр и лидеры Христианского движения за гражданские права в Алабаме согласились объявить мораторий на все виды демонстраций.
Проходили недели, месяцы, и мы поняли, что данные нам обещания не выполнены — надписи оставались на месте. Как много раз до этого, наши надежды рухнули, и нас охватило чувство глубокого разочарования. У нас не оставалось другого выбора, кроме подготовки к прямым действиям, чтобы, жертвуя собой, воззвать к совести общества и здесь, в городе, и во всей стране. Разумеется, мы не закрывали глаза на трудности. Сначала мы решили пройти через стадию самоочищения. Мы стали готовиться к прямым ненасильственным действиям и все снова и снова задавали каждый себе вопрос: «Сможешь ли ты принимать удары, не пытаясь отвечать на них? В состоянии ли ты пройти через тяжкие испытания тюрьмы?».
Мы решили начать свою кампанию прямых действий ближе к пасхе, понимая, что, если не считать рождества, это самый оживленный сезон покупок в году. Зная, что одной из эффективных форм прямых ненасильственных действий является тщательно подготовленный экономический бойкот, мы решили, что это самое удобное время для оказания нажима на коммерсантов с целью добиться желательных нам изменений. Затем мы сообразили, что впереди мартовские выборы и решили подождать до их окончания. Когда мы услышали о том, что мистера Коннора, известного под прозвищем «Юджин-Бык», собираются прокатить на выборах, то решили отложить наши действия, чтобы не помешать этому, и начать их еще через день.
Таким образом, мы обратились к прямым действиям отнюдь не сразу. Мы тоже желали поражения мистера Коннора, поэтому все откладывали свое выступление со дня на день, чтобы как-то помочь в этом нужном для города деле. Затем мы поняли, что откладывать прямые действия больше нельзя.
Вы, конечно, можете спросить: «К чему прямые действия? Зачем сидячие забастовки, марши и т. д.? Разве путь переговоров не лучше?». Призывая к переговорам, вы совершенно правы. Но переговоры — это и есть цель прямых действий. Цель ненасильственных действий — создать такой кризис и такую чреватую последствиями напряженность, чтобы общество, упорно отказывавшееся вести переговоры, было вынуждено взглянуть фактам в лицо. Эти действия направлены на такую драматизацию проблемы, чтобы ее нельзя было больше игнорировать.
Я только что упомянул о создании напряженности, как о части ненасильственного сопротивления. Это может показаться ужасным. Но, признаюсь, меня не пугает слово напряженность». Я искренне выступал против насильственной напряженности, но существует конструктивная, ненасильственная напряженность, необходимая для развития общества. Подобно тому как Сократ ощущал необходимость создания напряженности в умах людей, чтобы они могли подняться над сковывающими их мифическими представлениями и полуправдой и свободно достичь высокого уровня творческого анализа н объективных оценок, мы должны ощутить нужду в жалящих осах ненасилия, которые создадут в нашем обществе обстановку напряженности, помогающей человеку подняться из мрачных глубин предрассудков и расизма к величественным высотам понимания и братства. Итак, цель прямых действий — создать обстановку, столь кризисную, чтобы она неизбежно привела бы к переговорам. Слишком долго наш любимый Юг трагически пытался проявить себя в монологе, а не в диалоге.
Друзья мои, я должен сказать, что без решительного, законного и ненасильственного давления мы не имели бы ни одного завоевания в области гражданских прав. История — это длинная и трагическая повесть, свидетельствующая о том, что привилегированные группы редко отказываются от своих привилегий по доброй воле...
По горькому опыту мы знаем, что угнетатели никогда добровольно не дадут свободы угнетенным — ее нужно потребовать.
Много лет я слышу слово: «Подождите!». Оно с монотонной надоедливостью звучит в ушах каждого негра. На деле это «подождите» почти всегда означало «никогда». Более трехсот сорока лет мы ожидали данных нам богом и конституцией прав.
Народы Азии и Африки движутся сейчас вперед, к политической независимости, со скоростью реактивного самолета. Мы же плетемся со скоростью клячи, запряженной в телегу. А наша цель — всего-навсего получать без препятствий чашку кофе у буфетной стойки.
Тому, кто никогда не испытывал жгучего жала сегрегации, легко сказать «Подождите!». Но если бы вы знали, что злобная толпа, когда ей этого захочется, может линчевать вашу мать и отца или утопить ваших сестер и братьев, если ей взбредет такой каприз; если бы вы видели, как исполненные ненависти полицейские с полнейшей безнаказанностью оскорбляют, пинают, жестоко избивают и даже убивают ваших друзей и соседей; если бы вы помнили, что подавляющее большинство из 20 млн. ваших братьев-негров задыхаются в нищете среди изобилия окружающего общества; если бы вы почувствовали вдруг, как ваш язык примерзает к гортани и немеют губы, когда вы пытаетесь объяснить своей шестилетней дочери, почему она не может пойти в общественный парк, который только что рекламировали по телевидению, и видеть, как ее глаза наполняются слезами, когда вы говорите ей, что парк не для цветных детей, и наблюдаете, как облака приниженности начинают собираться на ее детском умственном небосводе, а в душе ее подсознательно рождается горечь по отношению к белым людям; если бы вам приходилось сочинять всякие небылицы, чтобы ответить на недоуменный вопрос своего пятилетнего сына, спрашивающего с мучительным пафосом: «Папочка, почему белые так скверно обращаются с цветными?»; если бы вы, совершая поездку по стране, оказались вынуждены ночь за ночью, скорчившись, спать в машине, потому что ни в один мотель вас не пустят; когда день и ночь вас унижают надписи «только для белых» и «только для цветных»; когда вашим именем .становится кличка «черномазый», а обращение к вам — слово «парень», как бы стары вы ни были, когда вместо фамилии при обращении к вам употребляют слово «Джон», а к вашей жене и матери не обращаются с вежливым «миссис»; когда вас и днем, и ночью изнуряет мысль о том, что вы негр, и поэтому вы вынуждены вечно быть настороже, не зная, чего ожидать в следующий момент; когда вас мучит страх, находящий выход в чувстве обиды, когда постоянно приходится бороться с унизительным ощущением собственной никчемности, вот тогда бы вы поняли, почему больше ждать нам невмоготу.
Наступает время, когда чаша терпения переполняется, и люди не желают больше быть повергнутыми в пучину несправедливости, где они испытывают разъедающее душу чувство отчаяния. Я надеюсь, господа, вы поймете наше законное и неизбежное нетерпение.
Вы выражаете озабоченность по поводу того, что мы готовы нарушить закон. Это, конечно, естественное беспокойство. После того как мы так старались убедить народ подчиниться решению Верховного суда от 1954 г., объявляющему незаконной сегрегацию в государственных школах, странным и парадоксальным кажется сознательное нарушение нами закона. Нас могут спросить: «Как вы можете подчиняться одним законам и нарушать другие?». Ответ состоит в том, что существует два типа законов: справедливые и несправедливые. Я первый готов выступить за подчинение справедливым законам. Подчиняться справедливым законам — не только юридическая, но и моральная обязанность. И, наоборот, существует моральная обязанность не подчиняться несправедливому закону. И я согласен со святым Августином, что «несправедливый закон — это вообще не закон...»
Все положения о сегрегации несправедливы, ибо она разрушает личность человека и калечит его душу. ...В данном случае несправедливый закон навязывается большинством меньшинству вопреки его воле. Это — разногласие, превращенное в закон. С другой стороны, справедливый закон — это, когда меньшинство подчиняется большинству по собственной воле. Это единомыслие, превращенное в закон.
...Несправедливый закон навязывается меньшинству, которое не принимает участия в создании или принятии его, ибо лишено права свободно голосовать. Может ли кто-либо сказать, что законодательное собрание Алабамы, установившее сегрегацию, было избрано демократическим путем? В Алабаме пускаются в ход все способы, чтобы помешать неграм регистрироваться в качестве избирателей, и есть целые графства, где вообще не был зарегистрирован ни один негр, хотя негритянское население составляет в них большинство. Можно ли считать хоть один закон, принятый в таком штате, демократическим законом?
Это — лишь некоторые из примеров справедливых и несправедливых законов.
Существуют и такие законы, которые справедливы по форме, но несправедливо применяются.
Например, в пятницу я был арестован за участие в неразрешенной демонстрации. Конечно, нет ничего плохого в том, что для демонстрации требуется разрешение, но когда это используется для поддержания сегрегации и лишения граждан предусмотренного первой поправкой к конституции права на мирные собрания и мирный протест, то закон становится несправедливым.
Надеюсь, теперь вам ясна разница, о которой я говорю. Ни в коей мере не призываю я к тому, чтобы обходить или игнорировать законы, как это делал бы ярый сегрегационист. Это привело бы к анархии. Тот, кто нарушает несправедливый закон, должен делать это открыто, без ненависти, с готовностью принять наказание. Я считаю, что человек, нарушающий несправедливый, как подсказывает ему совесть, закон, с готовностью принимающий наказание и остающийся в тюрьме, чтобы пробудить у общества стыд за несправедливость, подает в действительности пример глубочайшего уважения к закону...
Я должен сделать вам два признания. Первое состоит в том, что за последние несколько лет я горько разочаровался в «умеренных» белых американцах. Я почти пришел к достойному сожаления выводу, что главный камень преткновения на пути негров к свободе — это не член Совета белых граждан и не куклуксклановец, а умеренный белый, более преданный «порядку», нежели справедливости, который предпочитает негативный мир (т. е. отсутствие напряженности) миру позитивному, означающему справедливость; который постоянно твердит: я согласен с целями, к которым вы стремитесь, но не могу согласиться с вашими методами прямого действия; который самодовольно считает, что может устанавливать срок для освобождения другого человека; который верит в миф о времени и постоянно советует неграм «подождать более удобного момента». Пустое сочувствие людей доброй воли расстраивает больше, чем абсолютное непонимание людей злой воли. Вялое одобрение разочаровывает гораздо больше, чем резкий отказ...
Мы, прибегающие к прямым ненасильственным действиям, вовсе не создаем новой напряженности. Мы просто вытаскиваем на свет божий уже существующую скрытую напряженность. Мы извлекаем ее па поверхность, чтобы она была видна, и с ней можно было бы иметь дело. Подобно нарыву, который никогда нельзя вылечить, пока он не вскрыт, во всем своем сочащемся гноем безобразии, и не подвергнут целебному воздействию воздуха и света,— прежде чем излечить несправедливость, ее также необходимо выставить, при всей напряженности, которую это вызовет, на свет людской совести и на воздух общественного мнения.
Вы называете нашу деятельность в Бирмингеме экстремистской. Сначала я был несколько обескуражен тем, что мои коллеги-священнослужители видят в моих ненасильственных действиях экстремизм, И я начал размышлять над тем, что нахожусь между двумя противоборствующими силами в негритянской общине.
Одна из них — благодушие. Им полны негры, которые в результате долгих лет угнетения настолько лишились чувства самоуважения и человеческого достоинства, что приспособились к сегрегации, и небольшая группа из среднего класса, ставшая благодаря образовательным или экономическим преимуществам, а иногда и выгоде, извлекаемой ею из сегрегации, подсознательно безразличной к проблемам, волнующим негритянский народ.
Вторая сила исполнена горечи и ненависти; она находится в опасной близости к пропаганде насилия. Ее воплощают различные негритянские националистические группы, возникающие по всей стране. Наиболее крупная и известная из них — движение «черных мусульман» под руководством Илайджи Мухаммеда. Это движение порождено постоянным крушением надежд из-за того, что расовая дискриминация продолжает существовать. Его создали люди, потерявшие веру в Америку, абсолютно отвергающие христианство и пришедшие к выводу о том, что белый человек — это «дьявол», не поддающийся исправлению.
Я пытался стать между этими силами, заявляя, что мы не должны следовать ни «ничегонеделанию» примирившихся, ни ненависти и отчаянию черных националистов. Существует лучший путь — любовь и ненасильственный протест. Я благодарю бога за то, что под влиянием церкви ненасилие вошло в арсенал нашей борьбы. Я уверен, что, если бы этой философии не существовало, потоки крови залили бы многие улицы городов Юга.
Более того, я убежден, что если наши белые братья отвергнут нас как «смутьянов» и «чужаков-агитаторов» (я говорю о тех из нас, кто работает в области ненасильственных действий) и откажутся поддержать нашу ненасильственную борьбу, то отчаяние и крушение надежд заставит миллионы негров искать прибежище и защиту в идеологии черных националистов, а это неизбежно приведет к кошмару расовых столкновений.
У негра накопилось много подавленных обид, его давно уже переполняете трудом сдерживаемое негодование. Он должен дать всему этому выход. Так дайте же ему возможность выходить иногда на демонстрацию; позвольте ему обращаться с просьбами к городским властям. Поймите, зачем ему нужны сидячие забастовки и рейды свободы. Если его подавляемые эмоции не найдут выхода в ненасильственных действиях, они проявятся в зловещих актах насилия. Это не угроза, это исторический факт. Поэтому я не сказал своему народу: «Избавьтесь от чувства недовольства», а постарался объяснить, что это нормальное и здоровое чувство должно найти созидательный выход в прямых ненасильственных действиях...
Я надеялся, что умеренные белые американцы заметят это. Возможно, я был настроен слишком оптимистически. Возможно, я ожидал слишком многого. Мне следовало бы помнить, что лишь немногие представители расы, угнетающей другую расу, могут понять исходящие из глубины души стоны угнетенных и их страстные стремления и еще меньшее число их в состоянии признать, что несправедливость надо выкорчевывать твердыми, настойчивыми и решительными действиями. Я рад, однако, что некоторые наши белые братья осознали значение этой социальной революции и не побоялись связать себя с ней. Число их пока еще слишком незначительно, но достоинства их велики. Одни из них с пониманием, пророчески и ярко писали о нашей борьбе, другие шли в наших рядах по глухим закоулкам Юга. Они томились в грязных, переполненных тюрьмах, терпя оскорбления и жестокость разъяренных полицейских, называвших их «грязными негролюбами». В отличие от своих многочисленных братьев и сестер они осознали необходимость этого движения, осознали необходимость в мощном и действенном противоядии для борьбы с заразой сегрегации.
Разрешите сказать о моем другом разочаровании. Я крайне разочарован белой церковью и ее руководством. Конечно, были некоторые исключения. Я не забыл, что каждый из вас предпринял в этом отношении ряд важных шагов.
Когда несколько лет назад я очутился во главе движения протеста в Монтгомери, мне казалось, что белая церковь нас поддержит. Мне казалось, что белые священники, пасторы и раввины на Юге, будут в числе самых сильных наших союзников. Вместо этого часть из них превратилась в прямых противников, отказавшись понять цели освободительного движения и представляя его лидеров в искаженном свете; большинство других проявляло скорее осторожность, чем храбрость, и хранило молчание, пребывая в безопасности за витражными окнами своих храмов.
Я слышал, как многие священнослужители Юга призывали своих прихожан подчиниться десегрегации школ, ибо она стала законом, но как мечтал я услышать, что белые священники призывают к этому потому, что интеграция справедлива в моральном отношении и потому, что негры — ваши братья. В самый разгар крикливых несправедливостей против негров церкви белых стояли в стороне, изрекая благочестивые ненужности и ханжеские общие фразы. Сколько священников в дни мощной борьбы за избавление Америки от расовой и экономической несправедливости говорили: «Это социальные проблемы, к которым евангелие не имеет отношения...».
А ведь было время, когда церковь была чрезвычайно сильна. Это был период, когда первые христиане ликовали, что их сочли достойными пострадать за веру. В те годы церковь была не просто термометром, отмечающим идеи и принципы общественного мнения, но термостатом, трансформирующим нравы общества. В каком бы городе ни появлялись раньше христиане, власти приходили в беспокойство и стремились обвинить их в том, что они — «нарушители спокойствия» и «чужаки-агитаторы...». Однако христианство сумело положить конец такому древнему злу, как детоубийство и гладиаторские игры.
В наши дни все изменилось. Современная церковь — это слабый, нерешительный, неуверенно звучащий голос. Как часто она выступает с горячей поддержкой статус-кво...
Но я все-таки хочу возблагодарить бога за то, что хотя бы некоторые благородные души в церковной среде вырвались из парализующих цепей ортодоксального послушания и, присоединившись к нам, стали активными борцами за свободу. Они вышли из своих конгрегаций, где им ничего не грозило, и прошли с нами по улицам Олбэни (Джорджия). Они шли по дорогам Юга в опасных рейдах свободы. Да, они вместе с нами попадали в тюрьмы. Некоторых из них изгнали из их церквей, и они лишились поддержки своих епископов и коллег. Но они шли, веря, что правда, даже побежденная, сильнее ликующего зла...
Я надеюсь, что церковь ответит на вызов, брошенный в этот решающий момент. Но даже если она не придет на помощь справедливому делу, я не теряю веры в будущее. Я не опасаюсь за исход нашей борьбы в Бирмингеме, даже если наши мотивы и поняты сейчас неправильно. Мы добьемся нашей цели — свободы в этом городе и во всей стране... И как бы нас ни оскорбляли и ни шельмовали, наша судьба неразрывно связана с судьбой Америки.
Мы были здесь еще до того, как пилигримы высадились в Плимуте. Мы были здесь еще до того, как перо Джефферсона запечатлело на страницах истории величественные слова Декларации независимости. Более двух веков наши праотцы трудились в этой стране, не получая никакой платы; они сделали хлопок «королем» Юга. Несмотря на жестокую несправедливость и позорное унижение, они создали дом для своих хозяев и благодаря своей безграничной жизненной стойкости не перестали существовать и развиваться. И если уж нас не остановили невыразимые жестокости рабства, то нынешним противникам это тем более не удастся. Мы завоюем свободу, потому что наши отдающиеся эхом требования воплощают священное наследие нашей страны и вечную волю господню.
Мне пора кончать. Но перед этим необходимо упомянуть еще об одном моменте в вашем послании, который глубоко меня встревожил. Вы тепло отозвались о бирмингемской полиции, похвалив ее за поддержание «порядка» и «предотвращение насилий». Не могу поверить, что вы продолжали бы так тепло о ней отзываться, если бы сами сидели, как шестерых безоружных, не применявших насилия негров искусали натравленные на них злые, задыхающиеся от ярости, полицейские собаки. Не могу поверить, что вы с такой же готовностью хвалили бы полицейских, если бы стали свидетелями их безобразного бесчеловечного обращения с неграми здесь, в городской тюрьме, если бы вы видели, как полицейские осыпают бранью и швыряют старых негритянских женщин и девушек, как они пинают и хлещут по щекам старых и молодых негров, как они дважды отказывали нам в пище, только потому, что мы хотели все вместе хором спеть молитву. Извините, но я не могу присоединиться к вашим похвалам в адрес полицейского управления...
Я хотел бы, чтобы вы тепло отозвались об участниках демонстраций и маршей по улицам Бирмингема, воздав должное их мужеству, готовности к самопожертвованию и поразительной дисциплине, которая поддерживалась, несмотря на самые бесчеловечные провокации.
Придет день, когда Юг признает своих подлинных героев.
Среди них будет Джеймс Мередит, мужественно и с огромной целеустремленностью противостоявший глумящимся толпам врагов и страшному одиночеству, которое составляет удел всякого пионера.
Среди них будут старые, всю жизнь подвергавшиеся угнетению, измученные негритянки, символом которых стала 72-летняя женщина из Монтгомери в штате Алабама, поднявшаяся на борьбу с чувством собственного достоинства и решившая вместе со своим народом не пользоваться автобусами «только для цветных». На вопрос одного из прохожих — не устала ли она, она ответила: «Ноги у меня устали, зато душа отдыхает».
Среди них будут школьники и студенты, молодые служители церкви и множество пожилых негров, устраивавших сидячие демонстрации в закусочных и добровольно шедших в тюрьму за дело своей совести. Придет время, и Юг поймет, что когда эти неимущие дети христовы садились у буфетных стоек, они на самом деле вставали на борьбу за все лучшее в Америке...
Если в своем письме я допустил нечто, звучащее как преувеличение и говорящее о неразумной нетерпимости, прошу меня простить. Если же что-либо в моем письме звучит как недооценка истинного положения вещей Н указывает, что я слишком терпелив и готов смириться с тем, что не ведет ко всеобщему братству, то да простит меня бог...
Ваш в борьбе за Мир и Братство,
М. Л. Кинг, младший.
Примечание
В апреле 1963 г. после негритянских демонстраций в г. Бирмингеме (штат Алабама), организованных под руководством М. Л. Кинга, восемь алабамских священнослужителей — представителей разных религии, выступавших ранее за подчинение решениям суда по расовым вопросам и «проникнутое доброй волей стремление к расовой гармонии», опубликовали открытое письмо М. Л, Кингу. В нем они призывали к прекращению демонстраций, критикевали приезжих «чужаков» за организацию этих демонстраций и требовали, чтобы негритянская община вместе с ответственными белыми чиновниками и гражданами «мирно урегулировала расовые проблемы». При этом они одобрительно отзывались о городских властях и полиции за «спокойное обращение» с демонстрантами. Оказавшись в бирмингемской тюрьме за отказ прекратить мирные демонстрации, М. Л. Кинг 16 апреля 1963 г. ответил им этим письмом.
