«КОГДА МНЕ В СЕРДЦЕ ПУЛЯ ЗАЛЕТЕЛА»

И вот я снова поднялся по винтовой лестнице на свою башню, снова вышел на самую верхнюю площадку своего замка и снова посмотрел на своих гостей, своих слуг, свою скалу и свое тепловатое море.

Все Хонникеры поднялись со мной. Мы заперли спальню «Папы», а среди челяди пустили слух, что «Папе» гораздо лучше.

Солдаты уже складывали похоронный костер у крюка. Они не знали, зачем его складывают.
Много, много тайн было у нас в тот день.
Дела, дела, дела.

Я подумал, что торжественную часть уже можно начинать, и велел Фрэнку подсказать послу Минтону, что пора произнести речь.

Посол Минтон подошел к балюстраде, нависшей над морем, неся с собой венок в футляре. И он сказал поразительную речь в честь Ста мучеников за Демократию.

Он восславил павших, их родину, жизнь, из которой они ушли, произнося слова «Сто мучеников за Демократию» на местном наречии.
Этот обрывок диалекта прозвучал в его устах легко и грациозно.
Всю остальную речь он произнес на американо-английском языке. Речь была записана у него на бумажке - наверно, - подумал я, будет говорить напыщенно и ходульно. Но когда он увидел, что придется говорить с немногими людьми, да к тому же по большей части с соотечественниками - американцами, он оставил официальный тон.
Легкий ветер с моря трепал его поредевшие волосы.

- Я буду говорить очень непосольские слова, - объявил он, я собираюсь рассказать вам, что я испытываю на самом деле.

Может быть, Минтон вдохнул слишком много ацетоновых паров, а может, он предчувствовал, что случится со всеми, кроме меня. Во всяком случае он произнес удивительно боконистскую речь.

- Мы собрались здесь, друзья мои, - сказал он, - чтобы почтить память «Сита мусеники за Зимокарацию», память детей, всех детей, убиенных на войне. Обычно в такие дни этих детей называют мужчинами. Но я не могу назвать их мужчинами по той простой причине, что в той же войне, в которой погибли «Сито мусеники за Зимокарацию», погиб и мой сын.
И душа моя требует, чтобы я горевал не по мужчине, а по своему ребенку.

Я вовce не хочу сказать, что дети на войне, если им приходится умирать, умирают хуже мужчин.
К их вечной славе и нашему вечному стыду, они умирают именно как мужчины, тем самым оправдывая мужественное ликование патриотических празднеств.

Но все равно все они - убитые дети.

И я предлагаю вам: если уж мы хотим проявить искреннее уважение к памяти ста погибших детей в Сан-Лоренцо, то будет лучше всего, если мы проявим презрение к тому, что их убило, иначе говоря - к глупости и злобности рода человеческого.

Может быть, вспоминая о войнах, мы должны были бы снять с себя одежду и выкраситься в синий цвет, встать на четвереньки и хрюкать, как свиньи.

Несомненно, это больше соответствовало бы случаю, чем пышные речи, и реяние знамен, и пальба хорошо смазанных пушек.

Я не хотел бы показаться неблагодарным - ведь нам сейчас покажут отличный военный парад, а это и в самом деле будет увлекательное зрелище.
Он посмотрел всем нам прямо в глаза и добавил очень тихо, словно невзначай:
- И ура всем увлекательным зрелищам!
Нам пришлось напрячь слух, чтобы уловить то, что Минтон добавил дальше:

- Но если сегодня и в самом деле день памяти ста детей, убитых на войне, - сказал он, - то разве в такой день уместны увлекательные зрелища?

«Да»,- ответим мы, но при одном условии: чтобы мы, празднующие этот день, сознательно и неутомимо трудились над тем, чтoбы убавить и глупость и злобу в себе самих и во всем человечестве.

- Видите, что я привез? - спросил он нас.

Он открыл футляр и показал нам алую подкладку и золотой венок. Венок был сплетен из проволоки и искусственных лавровых листьев, обрызганных серебряной автомобильной краской.
Поперек венка шла кремовая атласная лента с надписью «Pro patria».

Тут Минтон продекламировал строфы из книги Эдгара Ли Мастерса «Антология Спун-Ривер». Стихи, вероятно, были совсем непонятны присутствовавшим тут гражданам Сан-Лоренцо, а впрочем, их, наверно, не поняли и Лоу Кросби, и его Хэзел, и Фрэнк с Анджелой тоже.

Я первым пал в бою под Мишенери-Ридж.
Когда мне в сердце пуля залетела,
Я пожалел, что не остался дома,
Не сел в тюрьму за то, что крал свиней
У Карла Теннери, а взял да убежал
На фронт сражаться.
Уж лучше тыщу дней сидеть у нас в тюрьме,
Чем спать под мраморным крылатым истуканом,
Спать под плитой гранитной, где стоят
Слова «Pro patria» ..
Да что же они значат?

- Да что же они значат? - повторил посол Хорлик Минтон. - Эти слова значат: «За родину!» «За чью угодно родину», как бы невзначай добавил он.
- Этот венок я приношу в дар от родины одного народа родине другого народа.

Неважно, чья это родина.
Думайте о народе ...
И о детях, убитых на войне.
И обо всех странах.
Думайте о мире.
И о братской любви.
Подумайте о благоденствии.
Подумайте, каким раем могла бы стать земля, если бы люди были добрыми и мудрыми.

И хотя люди глупы и жестоки, смотрите, какой прекрасный нынче день, - сказал посол Хорлик Минтон.- И я от всего сердца и от имени миролюбивых людей Америки жалею, что «Сито мусеники за Зимокарацию» мертвы в такой прекрасный день.

И он метнул венок вниз с парапета.

Курт Воннегут

«Колыбель для кошки»
перевод Р.Райт-Ковалевой
Кишинев, «Литература артистикэ», 1981