АНДРЕИ ОБРОСОВ
1911-1994
Андрей Павлович Обросов родился в Томске в семье врача, политического ссыльного. Отец Павел Николаевич расстрелян в 1938 году. Андрей Павлович учился в ОЗУ, в летной школе.
В 1934 году арестован, осужден на 8 лет, срок отбывал в Ухтпечлаге.
В 1941 году бежал с этапа.
Был на фронте, воевал под Сталинградом, демобилизован по ранению.
Вновь арестован в 1945 году. Приговорен к 10 годам лагерей.
После освобождения в 1953 году жил в Москве.
ПРИЧАЛЫ
Нарьян-Марского порта причалы
Помнят первых этапов начало.
И от Вычегды памятен путь —
Бездорожная тяжкая муть...
Шли от пункта до пункта, сменяясь,
От конвоя страдая и маясь,
Шли затем, чтоб на тундру легли
Рельсы-плети до края земли.
Догоняли этапы друг друга,
Коченели в морозы и вьюгу,
Донимали болота и гнус.
Каждый нес свой отчаянья груз...
И, сливаясь в неспешном теченьи,
Шли этапы к местам назначенья.
Там, над Коми-республикой, флаг
Водрузил самодержец ГУЛАГ.
* * *
Я вспомнил тот берег реки,
Где катище к сплаву высокое.
И кажутся бревна легки,
Летящие в воду глубокую.
И каждое, как человек,
Всплывало ныряльщиком смелым,
Вверяя теченью свой бег,
Сверкая израненным телом.
Завидовал я им тогда,
Тем бревнам, и даже их боли:
Несла их сплавная вода
В тот край, где жила моя воля.
ЗАСТЕНОК
Тюрьма Лефортовская ночью
И не видна, и не слышна...
В ее предсмертных одиночках
Предгробовая тишина.
Намордником свет окон схвачен,
Насильно отраженный ввысь,
До облаков нести назначен
Мою мучительную мысль...
А в помещениях служебных
Кипит «работа» в час ночной,
Чтоб «тайны замыслов враждебных»
Разоблачить любой ценой.
Жертв неповинных вопли, стоны
Лишь разъяряют палачей.
Я памятью моей бессонной
С замученными тех ночей...
НОВАЯ УХТАРКА
Туда этапы часто шли.
Оттуда не было возврата...
И не слышна команда «пли!»:
Болотный воздух словно вата.
И люди падали, крича,
Предсмертный ужас ощущая.
А пулемет им отвечал,
Живьем в трясину загоняя.
Потом достреливать придут
И вглубь заталкивать баграми
И пузыри наверх всплывут,
Скользя в крови между телами.
И на воде болотный лист
Через минуту не качнется,
И небосклон вечерний чист,
И тишина вокруг сомкнется.
БАМ
Теперь он нам не страшен, этот путь,
С названьем кратким «БАМ», давно не новым;
И живы еще те, кто помянут
Три эти буквы трехэтажным словом...
В ту пору рать невольная одна
Вела дороги, строила тоннели,
И не начнись Великая война,
И наши бы там косточки белели.
БЕГЛЕЦ
Далей таежных дебри зеленые.
В кронах деревьев обрывки небес.
Тропы коварны, как карты крапленые,
Что тебя ждет, легконогий беглец?
Воздух свободы тебя окрыляет.
Есть еще силы, но страшен твой путь...
Слышишь? Погоня проклятая лает...
Трудно, так трудно ее обмануть...
Боже! Пошли ему радость удачи:
След свой запутать, до места дойти.
Если ж погибнет, пусть иволга плачет...
Лес похоронит — врагам не найти.
Нет, я не сетую на рок,
Пославший щедро мне страданья.
Мне повезло: я все же смог
Спастись, уйти от растерзанья.
Я мог, наверно, счастлив быть
Тем, что живу и день мой светел.
Но сгинувших нельзя забыть,
И в сердце вновь стучит их пепел.
ЕВГЕН ПЛУЖНИК
1898-1936
Евгений Павлович Плужник родился в селе Кантемировка Воронежской области в крестьянской семье. Закончил гимназию, учился в Киевском ветеринарном институте и Киевском музыкально-драматическом институте. Работал учителем на Полтавщине. Принадлежал к литературной организации «Ланка». В 1934 году репрессирован. Умер в заключении в 1936 году.
* * *
Я — как и все. И штаны из рядна.
И сердце мое наган.
Видел я жизнь до последнего дня
Сотнями ран.
Вот! И ладонью зажми свой рот
И говорить не смей.
После огромный посев взойдет
Молчанием верных дней.
Полно! Не надо газетных фраз!
Скажется боль сама!
Вырастет молча новый Тарас
В поле, где кровь и тьма.
Перевод с украинского Ю. Кузнецова
***
Садилось солнце. Качались травы.
Пересчитали пули — как раз на всех!
А кто виновный, а кто из них правый
Из-под единых стрех.
Не будет боли, как пуля жахнет.
Не минет пуля — торчат цветки!
Передний, видно, ходил так, шаркал —
Скривил башмаки.
Скатилось солнце. Свежело помалу.
Пора б и росе.
А кто-то где-то во тьме генералу:
— Все.
Перевод с украинского Ю. Кузнецова
* * *
А он молодой-молодой...
Школьник почти; витает
Небритый пух над губой.
Поди, и любви не знает.
Все смотрят глазами крыс...
Какой-то сквозь зубы — к стенке!
...А где-то солома крыш.
...А где-то мать и Шевченко...
Ладонь на чело легла;
Свет видит сквозь пальцы страшный.
Минута текла, не текла...
Наган дал осечку дважды.
А в третий... Пал солнечный смех
На башмаки-прорехи.
И правда, и радость, и грех,
И боль не навеки!
Перевод с украинского Ю. Кузнецова
* * *
Он приставил соседа к стенке,
Наган вынимает...
Из-за тына таращатся детские зенки:
Беспроигрышно играет!
Потом ели яишню с салом,
Зверски тискали Мотрины груди...
О былое! Твоим вассалам
Тесно в мире грядущем будет!
Перевод с украинского Ю. Кузнецова
* * *
Еще в плен не брали тогда...
До столба он едва дошел...
Вся земля от крови руда —
Кровавый рассол...
А он был молодой такой!
Горячо девчат целовал!
Долго ворон ему степной
Свет из глаз выпивал!
А теперь там полынь и синь.
На столбах провода...
Отработал мужицкий сын —
Навсегда!
Перевод с украинского Ю. Кузнецова
* * *
Наверно, в груди болело;
Все облизывал губы. Затих.
На углу распростертое тело.
Не спросят уже — за каких!
Это запросто. Пуля злая
Заслонила и даль, и край.
Сердце жизнью натер, измаял, —
Почивай!
Поглядите, кому приспело
Поглядеть за пределы дат, —
На брусчатке, как ветошь, тело,
А над телом — плакат.
Перевод с украинского Ю. Кузнецова
* * *
Разминулся со мною сон.
Время шлюх, галифе и героев...
Кто лег в сквере под сей газон
Перегноем?
Верно, думал: настанет час...
Выше, белые гречи!
Что ж! Шинелька его как раз
И на другие плечи.
Только новый хлястик пришей
И мечтай себе в мире сущем...
Эй!
В грядущем!
Перевод с украинского Ю. Кузнецова
ОЛЕКСА ВЛЫЗЬКО
1908-1934
Алексей Федорович Влызько родился в селе Коростень Новгородской области в семье мелкого служащего. Был членом литературных организаций «Молодняк», «Новая генерация». По обвинению в подготовке террористических актов против советской власти был приговорен к расстрелу. Приговор исполнен 15 декабря 1934 года.
БАЛЛАДА О «ЛЕТУЧЕМ ГОЛЛАНДЦЕ»
Тяжко
идет
броненосец
в рейс.
Все дальше земля —
старый кабак...
На мостике
капитан.
На губах
тринадцать чертей...
У глаз его —
цейс.
В раздумье
морщится
хмурый лоб...
На траверзе
солнце
и синий чад.
Жерла орудий,
как жабы, глядят —
каждое
в небо
вздымает зоб.
Жмурки безбрежья...
Клокочет даль.
По палубе —
дождика
теплый крап...
Звенят якоря.
На бакборте трап
тихо
и холодно
скрежещет о сталь...
Во мгле — океан
умолк и обмяк...
Внезапно — приказ:
— Повернуть!
— Вест! —
На траверзе
мачта
воздела крест,
на мачте
виснет
кровавый флаг...
Остер,
как кортик,
курса пунктир...
И рвет
смешок на губах
лейтенант.
На том корабле,
на остатках вант,
развешаны
трупы...
— Как холодно!..
— Бррр!..
Все ближе
корабль...
Все страшнее...
И смрад
уже броненосцу
наперерез
несет
налетевший
легонький бриз...
— Повернуть!..
— Назад!..
Ушли далеко...
А по спинам —
мороз...
Как только
на палубу
сумрак
упал,
на баке
товарищу
рассказал
о «Летучем голландце»
рябой матрос...
На волны
дышал
ветра шалого мех...
Схватившись
за черный, холодный борт,
стоял капитан,
вдруг — рванулся, как черт,
и в спазмах
сквозь зубы
выцедил смех:
— «Летучий голландец»?!
— Ха-ха-ха!
— Ведь то —
коммунаров
расстрелянный бриг!.. —
Но тут пошатнулся...
И хохот —
вмиг
назад затолкал
в свои потроха...
В раздумье
морщится
хмурый лоб...
На траверзе
злато
и синий чад.
Орудия жабами
в небо глядят —
вздымает
каждое
скользкий зоб.
Жмурки безбрежья...
Клокочет даль.
По палубе —
дождика
легкий крап...
Звенят якоря.
На бакборте трап
холодно,
жутко
скрежещет о сталь.
Перевод с украинского А. Руденко
МАРК СОБОЛЬ
1918-1999
Марк Андреевич Соболь родился в Москве. Сын писателя Андрея Соболя. Учился в ГИТИСе на режиссерском факультете.
В 1934 году Марк был арестован по обвинению в антисоветской агитации и терроре. В 1939 году был освобожден. Участник Великой Отечественной войны. Сапер, доброволец. Первые стихи напечатал в 1943 году. Член Союза писателей с 1947 года.
Умер 28 февраля 1999 года.
В свет вышли восемь сборников и «Избранное».
Татьяна Юдичева
* * *
Я опять отчаянно тоскую,
горестями сказочно богат.
Покажи сноровку колдовскую,
разложи мне карты наугад.
В голове, на сердце, у порога —
дом казенный, дальняя дорога,
а над тем, что сбудется, повис
туз пиковый головою вниз.
ТемлагНКВД. 1936
СТАРИННАЯ ПЕСЕНКА
А парадный-то подъезд — под колоннами,
а по-черному другой — в уголку...
И все выше лед ползет по наклонному,
заслонившему окно козырьку.
Лед ползет по козырьку по железному,
тени в клеточку на нем скрещены...
Отсекли меня сюда, словно лезвием,
от веселой необъятной страны.
Предоставлена мне тут келья скромная,
по-монашески простая еда.
А судьбу мою вершат люди с ромбами,
приведут ее незнамо куда.
Непонятно мне, кому не потрафила —
в тонкой папке ничегошеньки нет,
разве только три моих фотографии:
фас и профиль, комсомольский билет...
...Но когда-нибудь, увенчанный лысиной,
по тропиночке бродя с посошком,
я припомню письмецо, что написано
моим самым наилучшим дружком.
Как сидели с ним вдвоем у приятеля
поздним вечером того декабря;
на гитаре он играл обаятельно,
всеми пальцами за душу беря.
Как входил он в тот подъезд под колоннами,
а меня-то через дверь в уголку...
Ой ты лед, ползучий лед по наклонному,
заслонившему окно козырьку!
1975
ДЕКАБРЬ
Ищу слова, тоскуя и куря...
Болит плечо. Не спится долгой ночью:
устал и пьян. А говоря короче —
вторая половина декабря.
Замерзли реки. Скованы леса.
Темно и зябко под любою кровлей.
На сотни верст — сугробы, как надгробья,
и слишком поздно верить в чудеса.
Я стану трезв, когда ночная мгла
в медлительном рассвете растворится.
Настанет утро. Прилетит синица
и будет врать, что море подожгла.
А что там жечь? Вода и край земли,
безоблачно синеет даль сквозная...
Поверьте мне: я это дело знаю,
я сам сжигал мосты и корабли.
Была верхушка пламени остра,
трещали мачты, лопалась обшивка...
Сон или явь? Беда или ошибка?
Как холодно у этого костра!
И ночи хуже прежнего темны,
и вот меня, под медленной метелью,
опять одолевает, как похмелье,
тяжелое сознание вины.
Суд над собой мы не свершаем зря.
И тут уж ни амнистий, ни поблажки...
Табак докурен. Сухо в старой фляжке.
Вторая половина декабря.
УХОДИТ РОВЕСНИК...
Опомнись, останься, помедли хотя бы на кромке,
Земля, помоги, — ты навек в неоплатном долгу!..
Уходит ровесник, достойно уходит, негромко,
уходит ровесник, а я удержать не могу.
Оттуда не будет ни звука, ни строчки, ни вести,
там просто нигде, никогда, ни в аду, ни в раю...
И если по правде, то лучше бы все-таки вместе,
как шли по Земле, как равненье держали в строю.
Куда возвращусь я оплакивать эту потерю,
в какой Гефсимании мой предпоследний уют?
Корыстные дети и внуки, которым не верю,
дурея от скуки, людей децибеллами бьют.
Мы шли под штыками, но не было в душах смиренья,
мы были слепые, мы видели свет впереди...
Уходит ровесник. Уходит мое поколенье,
могучие руки устало скрестив на груди.
Иные безвестны, другие записаны в святцы,
но спился трубач, и давно переплавлена медь...
Уходит ровесник. А мне для чего оставаться,
сквозь темные стекла цветные мультяшки глядеть?
Кому передам на хранение воспоминанья —
возьмите, прохожий, поскольку я утром умру?
А розовый конь все проносится гулкою ранью,
а синий платочек трепещет флажком на ветру...
1986
***
О жизни и муке
ушедших в расход
витийствуют внуки
веселый народ!
Шуруйте, ребята,
на наших костях,
на наших костях,
на своих скоростях.
Спасибо, поскольку
уловлено ловко:
у нас — перековка,
у вас — перестройка.
Где наша баланда,
там ваша баллада,
стихами охаяв
моих вертухаев.
Колымская трасса
Печора и Бам...
Аншлаги над кассой —
поет Розенбаум.
Где наши зэ-ка —
у вас му-зы-ка
и в рифму на «лагерь»
о лагере — шлягер.
За буковку — рублик,
а мы-то, бывало, —
четырнадцать кубиков лесоповала.
Шаг вправо, шаг влево,
собаки, стрелки, —
для вопля припева,
для хрипа строки,
где каждое слово
душе поперек...
Неужто нам снова
добавили срок?
1988
БОРИС СЕМАГО
1912-1992
Семаго Борис Иванович родился в Нижнем Новгороде. В 1931 году в Севастополе окончил городскую школу имени К. Маркса с электротехническим уклоном. Работал электриком по оборудованию кораблей на Севморзаводе.
В 1934 году был избран руководителем Севастопольской литературной группы. В феврале 1935 года арестован и под № 109510 работал в Карагандинском ИТЛ. В марте 1945 года освободился. В 1958 году был реабилитирован. В 1962 году переехал в Саратов, где до ухода на пенсию в 1972 году работал в строительных организациях города начальником отдела труда и зарплаты.
ПОДРУГЕ НАКАНУНЕ ПРИГОВОРА 31.8.1935
Нет, никогда не вспыхнет медь,
Как некогда в лучах багровых
Сумело солнечно блестеть
Мое взволнованное слово.
Я улыбнусь и не скажу
Ни тем, ни этим — до свиданья!
В последний раз приемлю жуть
С землей любимой расставанья.
Пусть утра нежные лучи
Веселой радостью повиты.
За все, за все, что получил,
Плачу безмолвием пиита.
А ты, любимая, отметь
Тот день карандашом лиловым:
Я получу в награду смерть
За смело сказанное слово!
Севастопольская тюрьма.
30 августа 1935
