Ошибка революции

Развитие революции с ее радикальными и быстрыми социальными преобразованиями почти никогда нельзя точно предсказать во всех деталях. Будучи продуктом определенных условий, страстей и действий людей в их борьбе за социальное освобождение, революция никогда не является совершенной. В этом отношении наша революция также не была исключением. Она совершила ошибки, за некоторые из которых дорого заплачено.

Но сегодня мы ясно убеждаемся в другом, что подтверждает правоту народной мудрости: как волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

Когда после длившегося 45 дней тяжелейшего марша бойцы моей колонны вторжения, выбившиеся из сил, с окровавленными и изъеденными язвами ногами, но с непоколебимой верой в победу, достигли, наконец, предгорий Эскамбрая, ко мне пришло необычное по содержанию письмо, подписанное майором Каррерой. В нем предупреждалось, что находившаяся под моим командованием колонна Повстанческой армии не должна подниматься в горы, пока не будут сделаны разъяснения, для чего она пришла. Колонне предлагалось остановиться, а ее командиру — явиться к Каррере. Предложение остановиться посреди болот, где в любой момент нас могли окружить и где единственным выходом из создавшегося положения было безостановочное продвижение вперед, в горы, — это было слишком! Но именно таким был смысл того пространного и оскорбительного письма. И все же мы продолжали наш путь в решимости уладить возникшую трудность и выполнить четкий наказ Главнокомандующего Фиделя Кастро поступать при всех обстоятельствах таким образом, чтобы достигать единства действий всех сил.

Поднявшись в горы, мы расположились недалеко от горы Дель-Обиспо, на вершине которой стоял крест и с которой был виден город Санкти-Спиритус. Там мы разбили наш первый лагерь и сразу же отправили группу бойцов обследовать одно условленное место, куда для нас должны были доставить обувь члены местной организации «Движения 26 июля». Однако обуви там не оказалось, ибо ее уже забрали люди из 2-го фронта Эскамбрая в составе которого находился майор Каррера. Назревал большой скандал, но, сохранив хладнокровие, мы переговорили вначале по этому вопросу с одним капитаном. Позже нам стало известно, что этот капитан убил четырех бойцов родом из тех мест за то, что они хотели уйти и вступить в революционные отряды «Движения 26 июля».

Затем у нас состоялся не совсем приятный разговор с майором Каррерой, который к моменту нашей встречи уже успел выпить половину своей дневной нормы — полбутылки ликера. В разговоре с нами Каррера не был таким грубым и воинственным, каким он показался нам по своему письму несколькими днями раньше, однако в нем чувствовался враг.

Позже мы познакомились с майором Пеньей, «знаменитым» во всей округе своими набегами под прикрытием крестьянских коров. Он в высокопарном тоне запретил нам атаковать населенный пункт Гуиниа-де-Миранда, так как тот находился якобы в зоне его действий. На наши доводы, что мы лучше вооружены, имеем больше опыта и что его зона боевых действий принадлежит всем и надо действовать совместно, он ответил просто: «Ваша «базука» равноценна 200 винтовкам моей группы, и это количество винтовок может продырявить такое же отверстие, как и одна «базука». Одним словом, этот населенный пункт должны были захватить его люди, а мы не могли атаковать его. Естественно, мы постарались не придать этому значения, но было ясно, что нам противостоят опасные «союзники».

После длительных переговоров, в ходе которых мы не раз забывали о необходимости проявлять большое терпение и выдержку, за что нас совершенно справедливо отчитал впоследствии товарищ Фидель Кастро, мы сошлись на том, что моей колонне разрешалось проводить аграрную реформу во всем районе, находившемся под контролем 2-го фронта Эскамбрая, но за это руководство фронта получило право собирать подати с крестьян. Так и было заявлено — собирать подати!

Факты — вещь упрямая. В ходе упорных и кровопролитных боев мы захватили основные города и населенные пункты страны. В этой борьбе нам помогали наши добрые друзья и союзники из организации «Революционный директорат», представители которой, несмотря на свою малочисленность и отсутствие должного опыта, делали все возможное, чтобы содействовать достижению нашей общей цели.

1 января революционное командование Повстанческой армии потребовало, чтобы все сражавшиеся в том районе войска перешли под мое командование, и наш штаб переходил в город Санта-Клара. Командующий 2-м Национальным фронтом Эскамбрая Гутьеррес Менойо заявил, что его люди полностью подчиняются этому приказу, и, следовательно, никаких осложнений в этом отношении не возникало. Менойо было дано распоряжение ждать нас, пока мы не закончим некоторые административные дела в первом крупном освобожденном городе.

В те времена было довольно трудно контролировать действия этих людей, и поэтому когда мы спохватились, то узнали, что отряды 2-го фронта Эскамбрая «героически» вступили вслед за колонной Камило Сьенфуэгоса в город Гавану. Нам сразу стало ясно, что это было сделано неспроста: эти люди торопились упредить ход событий, хотели не опоздать к «дележу» и закрепиться где-нибудь. Наши опасения были ненапрасны, ибо мы уже знали этих «деятелей» и с каждым разом познавали их все глубже. Эти люди действительно закрепились на «стратегических» и «наиболее важных», с их точки зрения, позициях. Спустя несколько дней из отеля «Капри» поступил первый подписанный Флейтасом счет на сумму 15 тыс. песо в покрытие расходов небольшой группы людей 2-го фронта.

Когда наступило время назначения на должности, почти около сотни капитанов и большое число майоров 2-го фронта потребовали государственных постов. Кроме того, целый сонм отобранных все теми же неразлучными Менойо и Флейтасом лиц был рекомендован на различные должности в самом государственном аппарате.

Всех этих людей объединяло одно общее желание — погреть руки за счет государственной казны, чем занимались те, кто находился на этих постах при прежнем режиме. Они хотели получить должности финансовых инспекторов, сборщиков налогов и т. п., где деньги сами шли в карман — только не зевай. Таков был высший смысл устремлений всех этих людей. К сожалению, они входили в состав Повстанческой армии, и с ними мы должны были сосуществовать.

С первых же дней у нас возникли серьезные разногласия, которые нередко сопровождались яростной словесной перебранкой, но всегда в этих спорах верх брал наш революционный здравый смысл, и мы шли на уступки во имя единства. Мы защищали от их нападок революционные принципы, не позволяли им заниматься присвоением народных средств, не допускали их на ключевые посты, зная, что они могли изменить нашему делу, но в то же время мы и не освобождались от них, а приспосабливались к ним, терпели их присутствие — и все это в интересах достижения единства, к которому они так и остались безразличными.

Такова была ошибка революции, из-за которой нам приходилось выплачивать жирные оклады всем этим баркинам, филипе пасосам, тете касусам и другим прихлебателям как внутри страны, так и за ее пределами. Мы были вынуждены содержать их за счет средств революции, чтобы избежать конфликта, и тем самым платить за их молчание, хотя и знали, что они только выжидают удобного момента для измены делу революции. В то время наши враги сами имели достаточно денег и возможностей, чтобы подкупать людей. И в конце концов, что мы еще могли предложить некоему Флейтасу или Менойо, кроме работы, на которой надо было трудиться в поте лица не требуя ничего взамен.

Эти люди, жившие за счет народа, занимались тем, что пережевывали между собой разного рода сплетни о нашей борьбе, к которой они имели самое отдаленное отношение, развращали окружающих и обивали пороги министерских кабинетов в поисках теплых местечек. Скрепя сердце мы терпели этих «политиков», их презирали все честные революционеры, ибо этот сброд являлся позором и оскорблением для нашей революционной совести. Своим присутствием они постоянно напоминали нам о нашей ошибке — терпимости по отношению к отступникам от революционной совести и морали, к явным и открытым изменникам, к разного рода прихлебателям, ко всем, кто проявлял слабость духа, трусость, склонность к жульничеству.

Наша совесть в какой-то степени стала чиста после того, как все эти люди удрали на нескольких суденышках в Майами. Большое спасибо вам, «герои» 2-го фронта Эскамбрая! Большое спасибо за то, что вы избавили нас от вашего ненавистного присутствия, что вы преподали нам урок, воочию показав, что нельзя купить идейных сторонников за подачки от имени революции, которая должна быть одинаково строгой и требовательной ко всем, что мы должны быть непреклонными к проявлению нечестности и неискренности со стороны кого бы то ни было, должны быть готовы вырвать с корнем любой порок, который шел бы вразрез с высокими идеалами революции.

Пусть пример 2-го фронта Эскамбрая, а также пример нашего «любимого и обожаемого друга» Прио Сокарраса вернет нас к реальной действительности. Времена изменились. Теперь нам не стоит труда назвать экс-президента вором, то есть тем, кем он был всегда, хотя было время, когда мы сами согласно нашей, как мы ее окрестили, «революционной тактике» называли «экс-президентом» вора, а он в свою очередь называл нас не «презренными коммунистами», как это он делает сейчас, а «спасителями Кубы».

Преступник — преступником и останется, он умрет им. Это прежде всего относится к преступнику-аристократу, человеку, принадлежащему к «верхам», а не к тем людям в некоторых странах, которые в отчаянии вынуждены воровать какие-то крохи, чтобы прокормить своих детей. Тот, кто совершает преступления для удовлетворения своих низменных инстинктов, останется преступником на всю свою жизнь.

В Майами собрались все, кто подвергает нас яростным нападкам: филипе пасосы, торгующие за звонкую монету своей совестью, чтобы поставить ее на службу, как они заявляют, «серьезным» организациям; руфо лопесы и хусто каррильо, единственная цель которых состоит в том, чтобы получше приспособиться и ухватить кусок пожирней; «вечные оптимисты» типа Миро Кардоны, закоренелые преступники, причастные к убийствам простых людей из народа; горе-герои из 2-го фронта Эскамбрая, «подвиги» которых состояли в убийствах крестьян этого района и в терроре, превосходившем по своим размерам даже террор батистовских войск. Все эти люди лежат тяжелым камнем на нашей совести, напоминая нам об ошибке революции, которая не должна повториться. Этот урок должен быть нами усвоен.

Революционная честность человека как в зеркале отражается в его поведении; если тот, кто говорит, что он революционер, ведет себя не по-революционному, то он является не кем иным, как человеком без стыда и совести. Поэтому обнимитесь в едином порыве грызущиеся между собой вентурасы и тони варонасы, прио и батисты, гутьеррасы менойо и санчесы москеры — преступники, которые убивали людей, ради удовлетворения своих мимолетных прихотей и корыстных целей. Подобралась неплохая компания — воры и торгаши совестью, оппортунисты всех мастей, кандидаты на президентское кресло и т. п. Вы нас многому научили. Большое спасибо.

Лидия и Клодомира

С Лидией я познакомился спустя всего полгода после начала нашей партизанской борьбы. Я был только что произведен в майоры и командовал 4-й колонной. В одну из проведенных нами молниеносных операций мы спустились в поисках продовольствия в деревушку Сан-Пабло-де -Яйо недалеко от Баямо, что на отрогах Сьерра-Маэстры. Там жила одна семья, занимавшаяся выпечкой хлеба в небольшой хлебопекарне. Лидия, которой было тогда сорок пять лет, являлась ее совладелицей. С первого же знакомства с нами, Лидия, единственный сын которой находился в нашей колонне, с удивительной страстностью и энтузиазмом стала служить делу революции.

Когда я вспоминаю ее имя, я испытываю нечто большее, чем только признательность и понимание значения деятельности незапятнанной революционерки, так как она питала ко мне какое-то особое чувство расположения и предпочитала работать под моим началом, в какое бы место меня ни посылали. Лидия была нашей связной, выполнявшей специальные задания. Можно сбиться со счета, перечисляя все случаи, когда я или руководство «Движения 26 июля» направляли ее в этом опасном качестве на различные задания. Она доставляла в города Сантьяго-де-Куба и Гавану наши наиболее важные документы, обеспечивала связь для моей колонны, переправляла номера газеты «Эль Кубано либре», доставляла бумагу, лекарства — одним словом, все, что было нужно и когда нужно.

Из-за ее отчаянной смелости с ней боялись идти на задание связные-мужчины. Вспоминаю, как один из них рассказывал мне о ней словами, в которых чувство восхищения перемежалось со страхом: «Эта женщина дала бы фору самому Антонио Масео. Она нас всех погубит. Бывают моменты, когда не до шуток. А то, что она делает, просто сумасшествие». Лидия же, несмотря ни на что, вновь и вновь уходила на связь, преодолевая все вражеские заслоны.

После того как наш отряд передислоцировался в зону Мина-дель-Фрио в районе Вегас-де-Хибакоа, туда же отправилась и Лидия, покинув наш вспомогательный лагерь, расположенный в местечке под названием Куэвас, начальницей которого она была некоторое время. Там она энергично и даже несколько деспотически командовала мужчинами, вызывая этим определенную горячность кубинцев, не привыкших к тому, чтобы ими командовали женщины.

Место, где находился этот вспомогательный лагерь, было довольно опасным, а после того как его обнаружили правительственные войска, нашим бойцам не раз приходилось отбиваться от наседавших солдат. Поэтому я попытался перевести Лидию с этой должности, но сделать это мне удалось лишь тогда, когда наш отряд перебазировался в другой оперативный район.

Среди случаев, раскрывавших характер Лидии, особенно мне запомнился один. Это было в тот день, когда погиб наш славный товарищ, совсем еще молодой человек по фамилии Хейлин, уроженец города Карденас. Этот боец входил в состав группы охранения лагеря, когда Лидия была еще там. Возвращаясь однажды в лагерь после выполнения очередного задания, Лидия заметила осторожно подкрадывавшихся к расположению повстанцев группу солдат противника, которую, без сомнения, навел какой-нибудь шпик. Реакция женщины была незамедлительной : она вытащила свой маленький пистолет и хотела тут же выстрелами в воздух поднять тревогу. Но руки оказавшегося рядом товарища помешали ей выстрелить, потому что это могло стоить жизни и ей, и всем находившимся рядом с ней. Солдаты продвинулись вперед и внезапно напали на часового Гильермо Хейлина. Он храбро защищался, пока не был дважды ранен. Зная, что его ожидало, если бы он попал в руки батистовцев, Хейлин застрелился. Остальным бойцам удалось спастись. Солдаты сожгли все, что можно было сжечь, и ушли.

На следующий день я встретил Лидию. Весь ее вид говорил об огромной скорби и отчаянии по поводу смерти Гильермо Хейлина, и в то же время она негодовала на того, кто помешал ей поднять тревогу. «Пусть убили бы меня, — говорила Лидия, — я уже немолода, зато был бы спасен парень, которому не было еще и двадцати лет». Она вспоминала об этом не раз. Иногда казалось, что в ее постоянно повторявшихся словах презрения к смерти звучали нотки хвастовства, но, несмотря на все это, задания Лидия выполняла превосходно.

Ей было хорошо известно, что моей слабостью были маленькие щенята, и она постоянно обещала привезти одного из Гаваны, но выполнить свое обещание ей никак не удавалось.

В период генерального наступления правительственных войск против Повстанческой армии Лидия бесстрашно выполняла свои обязанности связной. Она уходила и возвращалась в горы, унося и доставляя важнейшие документы, обеспечивала для нас связь с внешним миром. В этой опасной работе ее сопровождала другая женщина, подстать самой Лидии. Фамилию этой женщины я не помню, но знаю, что ее звали Клодомира. Так, впрочем, ее называли все, кто знал ее по Повстанческой армии. Лидия и Клодомира стали неразлучными боевыми подругами, вместе выполнявшими самые опасные поручения.

После проведенного нами вторжения в провинцию Лас-Вильяс я приказал Лидии, чтобы она прибыла ко мне с целью использования ее для установления связи с Гаваной и главным командованием Повстанческой армии в Сьерра-Маэстре. Спустя некоторое время мы получили письмо Лидии, в котором она сообщала, что достала мне щенка и что в следующий раз она обязательно привезет его мне в подарок. Но этой последней поездки Лидии и Клодомире совершить не пришлось. Вскоре я узнал, что из-за трусости одного человека, опозорившего высокое звание бойца революционной армии, была обнаружена группа наших людей, среди которых находились Лидия и Клодомира. Все они защищались до последней капли крови. Раненую Лидию захватили в плен и куда-то увезли. Тела Лидии и Клодомиры обнаружить не удалось. Они спят вечным сном где-нибудь, несомненно, рядом, как и вместе сражались в последние дни великой битвы за свободу.

Возможно, когда-нибудь будут найдены их останки на этом огромном кладбище, в которое был превращен тогда весь наш остров. Что касается Повстанческой армии, то среди тех, кто сражался и жертвовал собой в те тяжелые времена, всегда будет жить память о двух бесстрашных женщинах, которые своей будничной самоотверженной работой обеспечивали нам связь со всей страной. Для каждого из нас, кто находился в составе 1-го фронта, и лично для меня имя Лидии имеет особое значение. Поэтому сегодня я посвящаю эти строки воспоминаний ей, отдавая тем самым скромную дань памяти тысяч революционеров, погибших за то, чтобы свобода пришла на наш остров.

Эль Патохо

Несколько дней тому назад в телеграмме о событиях в Гватемале сообщалось о гибели нескольких патриотов, среди которых был указан Хулио Роберто Касерас Валье. В обстановке тяжелой революционной борьбы, классовых битв, сотрясающих весь континент, смерть участвующих в них борцов стала обыденным явлением. Но когда уходит из жизни близкий друг и товарищ, который делил с тобой и горе и радость, его смерть всегда вызывает чувство щемящей боли. А кто знал Хулио Роберто, тот всегда скажет, что он был замечательным другом и товарищем.

Был он небольшого роста и не отличался особой физической силой. Именно поэтому мы звали его Эль Патохо, что на гватемальском наречии означает «мальчуган». Находясь в Мексике и узнав о разрабатывавшемся Фиделем плане, Эль Патохо попросил, чтобы его добровольцем зачислили в отряд. Но Фидель не хотел привлекать еще одного иностранца к этому делу, в котором я был удостоен чести участвовать. Спустя несколько дней после победы революции на Кубе Эль Патохо продал все свое немудреное имущество и с небольшим чемоданчиком явился ко мне. Он работал на разных должностях в государственном аппарате, став под конец начальником отдела кадров в управлении механизации Национального института аграрной реформы. Но никогда он не был удовлетворен своей работой. Его мысли занимало другое, он жаждал освобождения своей родины. В нем, как и во всех нас, произошла глубокая перемена: из забитого паренька, каким он был, когда покидал Гватемалу, который не мог даже внятно объяснить причины поражения революции в своей стране, Эль Патохо превратился в зрелого революционера.

Первое мое знакомство с ним состоялось в поезде по пути из Гватемалы спустя два месяца после свержения президента Арбенса. Мы добирались тогда вместе до населенного пункта Тапачула, откуда должны были перебраться в Мексику. Эль Патохо был на несколько лет моложе меня, но, несмотря на это, у нас с ним сразу завязалась прочная дружба. Вместе мы добрались из района Чиапаса до мексиканской столицы, вместе противостояли там ударам судьбы, оба с пустыми карманами, оба подавленные, оба вынужденные зарабатывать себе на жизнь в окружении безразличия, если не сказать — враждебности.

У Патохо вообще не было ни гроша. На имевшуюся у меня небольшую сумму денег мы купили фотоаппарат и добывали себе хлеб тем, что фотографировали, стараясь быть незамеченными полицией, разные виды в парках и продавали фотокарточки, которые печатали в маленькой лаборатории одного мексиканца, ставшего нашим компаньоном. За это время мы досконально изучили весь город, облазили его вдоль и поперек, гоняясь за покупателями и уговаривая их не поскупиться одним песо за какую-нибудь дрянную фотокарточку с изображением ребенка, которого мы расхваливали на все лады, убеждая, что он вышел превосходно, и что поэтому, мол, стоило истратить деньги на такую чудесную малютку. Так мы продержались несколько месяцев, но затем наши пути разошлись: я уже говорил, что Фидель не хотел его брать с собой, но не по причине какого-либо его личного недостатка, а потому, что не хотел, чтобы в готовившейся группе были представители многих национальностей.

Эль Патохо остался в Мехико, занимался журналистикой, изучал физику в столичном университете, затем бросил учебу, вновь вернулся к журналистике, в которой, кстати сказать, многого не достиг. Ему пришлось не раз менять профессию в поисках заработка. Но, находясь в самых затруднительных положениях, он никогда не обращался ко мне с какой-либо просьбой. Даже сейчас не могу понять почему: то ли не давала ему это сделать его чрезмерная скромность, то ли излишняя гордость, которая не позволяла ему признать свои некоторые личные затруднения, чтобы обратиться к другу а помощью.

Эль Патохо был человеком по натуре скрытным, но в то же время глубоко эмоциональным. н отличался большой культурой и широтой знаний, постоянно работал над собой. Став членом Гватемальской партии труда, он посвятил себя целиком служению своему народу и вырос в крупного революционного деятеля. От его вспыльчивости и чрезмерной гордости прошлых лет не осталось и следа: революционная борьба делает людей чище, лучше, освобождая их от всего наносного, подобно опытному земледельцу, который, ухаживая за растением, заглушает в нем вредные и развивает полезные свойства.

После приезда на Кубу Эль Патохо жил почти все время в одном доме со мной, как и подобает старому другу. Но в новых условиях жизни нам обоим было трудно поддерживать друг с другом наши прежние отношения. Он многого недоговаривал, а я, видя как он усердно зубрит какой-нибудь диалект своей страны, догадывался о том, к чему он готовится. И однажды Эль Патохо сказал мне, что он уезжает, что час настал и ему надо выполнить свой долг.

Эль Патохо не имел военной подготовки, но он считал, что его обязанность состоит в том, чтобы с оружием в руках драться за свободу на своей порабощенной родине и повторить в какой-то степени пример нашей борьбы.

Перед его отъездом у меня состоялся с ним длинный разговор — один из немногих за все время его пребывания на Кубе. Под конец я ограничился тем, что по-дружески дал ему три совета относительно его будущих действий на начальном этапе: постоянно находиться с людьми в движении, постоянно все подвергать сомнению, постоянно быть начеку.

Первое означало — никогда не задерживаться на одном и том же месте, каждый раз менять район отдыха, не оставлять на завтра отрезок пути, который надо пройти сегодня. Второе означало — с самого начала не верить даже своей собственной тени, не верить на слово друзьям — крестьянам, проводникам, разного рода информаторам, — одним словом, сомневаться во всем, пока не будет создан освобожденный район. Наконец, последнее означало — ни на минуту не забывать об охранении, непрерывно вести разведку, организовывать лагерь в надежном месте и, самое важное, никогда не останавливаться на ночлег в каком-либо доме, где всегда можно оказаться в мышеловке. Таковы самые главные уроки, вытекавшие из нашего опыта партизанской борьбы. Это было в то же время единственным, что я мог дать ему вместе с дружеским рукопожатием. Разве мог я советовать Эль Патохо, чтобы он не делал этого? И по какому праву я мог бы говорить ему об этом, если он сам знал, что мы тоже когда-то предпринимали такую попытку и никто тогда не верил в ее успех?

Эль Патохо уехал, а вскоре пришло сообщение о его смерти. Как всегда, вначале у нас еще была надежда на то, что, может быть, произошла ошибка, как уже не раз случалось в подобных случаях раньше. Но, к сожалению, труп убитого сына опознала его мать; сомнений не оставалось — Эль Патохо погиб. И не только он, вместе с ним погибла целая группа товарищей, возможно таких же мужественных и самоотверженных, как он сам, но с которыми мы не были знакомы лично.

Еще раз пришлось пережить горечь утраты, и остался без ответа вопрос: почему бы не учесть чужой опыт? Почему остались без внимания такие простые советы, которые были даны? Любопытно и поучительно было бы узнать обстоятельства всего случившегося, обстоятельства гибели самого Эль Патохо. Пока они точно не известны, но можно наверняка предположить, что район действий был выбран неудачно, что бойцы оказались слабо подготовленными в физическом отношении, что не соблюдалось в достаточной мере условие — подвергать все сомнению и быть бдительными, а поэтому карательным войскам удалось выследить партизан. Одни из них, как Эль Патохо, были убиты в бою, другие — рассеяны. Некоторые потом должны были спасаться от преследования, и практически тоже были истреблены, некоторые попали в плен, а за оставшимися в живых была организована настоящая охота, как это произошло с нами после боя под Алегрия-де-Пио.

Еще раз пролилась молодая, горячая кровь во имя свободы на американском континенте. Пришлось опять пережить горечь утраты. Но пока мы оплакиваем наших погибших товарищей, нужно готовиться к новым сражениям, чтобы не повторять ошибок прошлого, отомстить за каждого убитого новыми победами и добиться окончательной свободы.

Когда Эль Патохо уезжал, то он ничего не сказал мне о том, что он что-то оставлял после себя, за чем нужно было бы присматривать. Он не попросил об этом и никого другого. Действительно, после него ничего не осталось — ни одежды, ни личных вещей. Однако мои старые друзья по Мексике прислали мне его записную книжку, в которой содержались написанные им стихи, посвященные революции, родине и любимой женщине, с которой Эль Патохо познакомился на Кубе. В последнем стихотворении он говорил о своем сердце, которое в этой жестокой борьбе согревалось любовью, и верил, что победа придет.

Сердце Эль Патохо осталось среди нас. Наступит новый день, когда над Гватемалой, над всей Америкой взойдет солнце свободы, за которую Эль Патохо отдал свою жизнь, и согреет его сердце радостью победы, о которой он мечтал.

В Министерстве промышленности, где у Патохо было много друзей, в память о нем его именем названа небольшая школа, готовящая кадры статистиков. А когда час свободы придет в Гватемалу, ее народ воздаст должное своему верному сыну и назовет его именем школу, фабрику, больницу или любое другое учреждение, где свободные люди будут работать и творить во имя построения нового общества.

Письма Фиделю

Фидель, пишу тебе с равнины, над нами нет самолетов, и относительно немного москитов. Приходится так спешить, что нет даже времени, чтобы досыта поесть. Хочу коротко рассказать все по порядку.

Выступили мы в ночь на 31 августа, имел при себе четырех лошадей. Ехать на машинах не представилось возможным из-за отсутствия бензина, и, кроме того, остерегались засады в районе Хибакоа. Но правительственных войск там не оказалось, и мы спокойно миновали этот населенный пункт. Однако пройти больше десяти километров нам не удалось: усталость в конце концов свалила нас, и мы остановились на ночлег, выбрав для этого небольшую ровную площадку в горах по другую сторону от дороги. Считаю, что следует иметь постоянно в районе Хибакоа взвод наших людей. Это позволило бы наладить дело со снабжением в районе, по которому мы идем.

1 сентября пересекли дорогу и раздобыли три автомашины, которые у нас постоянно ломались, пока мы добрались до одной местной усадьбы, известной под названием Кайо-Редондо; здесь пришлось провести весь день, так как надвигался ураган. К нам подошли на близкое расстояние человек 40 из состава «сельской гвардии», но они не стали вступать в бой и ушли назад.

Переждав немного, мы продолжили путь на автомашинах. Их тянули на буксире раздобытые нами четыре трактора. Но на следующий день по причине бездорожья от них пришлось отказаться и идти пешком. К наступлению ночи мы дошли до берегов реки Куато. Из-за сильного разлива переправиться через нее в ту же ночь мы не смогли, а сделали это на следующий день, причем с большим трудом и потратив на это около восьми часов времени. Затем мы двинулись по разведанной нами проселочной дороге. Остались без лошадей, но надеемся достать их по дороге и прибыть в назначенный район. Сколько уйдет на это времени — точно сказать нельзя из-за постоянно возникающих трудностей на этих дьявольских дорогах. Постараюсь и дальше информировать тебя о ходе нашего дальнейшего продвижения, а эаодно сообщать о местных жителях, которые могут пригодиться. Пока могу сообщить о двух из них: Пепине Магадане и Консепсьоне Риверо. Первому, хотя и не лишенному недостатков, но человеку удивительно энергичному, можно было бы поручить доставать для нас все необходимое, в том числе и деньги. На второго, производящего впечатление серьезного человека, также можно было бы рассчитывать.

Пока все. Крепко обнимаю всех, кто остался там, в горах, которые отсюда уже едва вырисовываются на горизонте.

8 сентября 1958 года.

Наконец-то после изнурительных ночных переходов пишу тебе из провинции Камагуэй. Надежд на то, чтобы в ближайшие дни ускорить наше продвижение, нет. В день проходим в среднем по 15–20 километров, половина моих людей — на лошадях, но седел нет. Камило Сьенфуэгос находится где-то рядом, и я, чтобы встретиться с ним, ожидал его здесь неподалеку от рисовой плантации, принадлежащей семейству Бартлесов, но он не пришел. Равнина, по которой мы идем, огромна, москитов мало, и пока не встретили ни одного каскитоса; пролетающие над нами самолеты кажутся совсем маленькими и беззащитными. Передачи «Радио Ребельде» прослушиваются с большим трудом, и то через Венесуэлу.

Все говорит о том, что правительственные войска не желают до поры до времени вступать с нами в бой, как, впрочем, и мы. Откровенно говоря, меня преследует какая-то боязнь в связи с нашим переходом со 150 необученными новобранцами в эти незнакомые районы. В то же время вооруженная группа партизан численностью 30 человек, не больше, могла бы действовать здесь с большим успехом, революционизируя всю округу. Кстати, в местечке Леонеро мы заложили основу профсоюза рабочих рисовых плантаций; однако, когда я повел разговор с рабочими о взносах, они не дали мне говорить. Дело не в том, что они боялись хозяина, а, как мне кажется, размер взносов был слишком высоким. Я сказал им, что этот вопрос можно было бы обсудить позже, отложив его до прибытия кого-либо другого из наших товарищей. Подготовленный в этом отношении человек мог бы о большим успехом вести здесь агитационную работу, а находящиеся рядом леса послужили бы ему в случае необходимости надежным убежищем.

Что касается моих дальнейших планов относительно последующего маршрута, то сообщить тебе чего-либо определенного не могу, так как я сам еще не знаю его точно. Все будет зависеть от стечения обстоятельств, таких, как, например, сейчас, когда мы ждем прибытия нескольких автомашин, чтобы пересесть в них и оставить лошадей, которые были незаменимы во времена Антонио Масео, когда не было авиации, но сейчас они хорошо видны с воздуха и служат прекрасной мишенью для самолетов противника. Если бы не лошади, мы преспокойно могли бы двигаться и днем.

Воды и грязи здесь по горло. Повозки, на которых мы перевозим оружие, чтобы сохранить его в исправном состоянии до прибытия в назначенный район, имеют такой вид — хоть пиши с них картину. В пути мы с огромным трудом переправились вплавь через несколько небольших речек; несмотря на трудности, люди в целом ведут себя дисциплинированно, хотя нашей дисциплинарной комиссии приходится подчас принимать строгие меры в отношении отдельных нарушителей. Следующее донесение, возможно, будет из города Камагуэя. Остается еще раз по-братски обнять всех оставшихся в Сьерра-Маэстре, которая уже не видна отсюда.

18 сентября 1958 года.

Прошло еще несколько трудных дней. Пишу тебе пока с территории все той же провинции Камагуэй. Сегодня собираемся пересечь самый опасный или, во всяком случае, один из самых опасных участков на нашем пути. Камило Сьенфуэгос уже прошел его со своими людьми накануне ночью. Его переход был довольно спокойным; хотя и не без трудностей.

За прошедшее с момента моего последнего донесения время в колонне произошло несколько неприятных эпизодов. Из-за ошибки проводников мы попали в засаду около усадьбы некоего Ремихио Фернандеса в районе Федераля; в результате был убит капитан Маркос Баррера. Из восьми находившихся в засаде солдат трое были убиты в перестрелке, четверых мы захватили в плен, а одному удалось скрыться. Пленных мы взяли с собой, чтобы при первом удобном случае отпустить их на свободу. Удравшему от нас солдату, очевидно, удалось добраться до своих, так как вскоре перед нами появились 60 солдат противника. По совету находившегося рядом Камило Сьенфуэгоса мы не стали вступать в бой, а отошли назад. В перестрелке погиб Дальсио Гутьеррес из Сьерра-Маэстры ; кроме того, был легко ранен в ногу Герман и серьезно ранен в обе руки Энрике Асеведо. В короткой стычке с противником отличились Асеведо, капитан Анхель Фриас и лейтенант Роберто Родригес по прозвищу Вакерито.

Противник попытался преследовать нас, чтобы атаковать еще раз, но четверо наших бойцов, оставленных нами в засаде, обстреляли мчавшийся за нами грузовик с солдатами и убили по крайней мере двух человек, Тем временем мы отошли к району Федераля, а оттуда — еще дальше в сторону. Раненого Энрике Асеведо мы отправили на лечение в безопасное место. На следующий день нас обстреляли с воздуха самолеты В-26. Шедшая впереди нас колонна Камило Сьенфуэгоса ушла еще дальше вперед, а нам пришлось задержаться в ожидании прибытия нескольких автомашин, за которыми я накануне послал своего человека.

Все происходящее здесь с нами говорит о том, чтобы сюда без промедления был послан опытный командир с группой бойцов, численность которой не должна никоим образом превышать ту, о которой я тебе писал раньше. Этот товарищ должен хорошо знать местность. Здесь они могут раздобыть все, что им нужно. Целесообразно также провести соответствующую работу в округе Набоас, где для этого будут благоприятные условия после закрытия сахарного завода; кроме того, от Санта-Беатрис до Санта-Крус тянутся горы, где можно свободно укрыться. Людям этого отряда придется следить за действиями наших организаций в Камагуэе, ибо те обещают без разбора принять всех в партизаны, в чем мы постоянно убеждаемся здесь. Нас буквально осаждают толпы безоружных людей, просящих принять их в отряд. Среди них я обнаружил даже одного душевнобольного, страдавшего сильным приступом военного психоза.

У меня много вопросов, которые я хотел бы обсудить с тобой, но время не ждет — мы должны выступать. Тем более что мне доложили, что в пути нас поджидает большое количество правительственных войск. Когда ты получишь это донесение, мы будем уже находиться в другом районе.

В провинции Лас-Вильяс

Поздно вечером я послал тебе мое последнее донесение, в котором сообщал о возникших перед нами трудностях. Мы установили связь с местными органиэациями «Движения 26 июля», которые обещали нам найти проводников, но последние не прибыли. Несмотря на это, я решил продолжить переход, используя в качестве проводника одного подвернувшегося местного жителя. В результате мною была допущена оплошность: он вывел нас на рассвете следующего дня на военный пост, именуемый Куатро-Компаньерос. Меры предосторожности, о которых нам говорили, не были строго соблюдены, и хотя никаких потерь мы не понесли, все же среди бойцов возникло некоторое замешательство. В этих условиях, не зная совершенно местности, я приказал двигаться в направлении к видневшейся на горизонте в первых проблесках солнечных лучей горе, но для этого, как потом оказалось, нужно было пересечь железную дорогу, по которой в обоих направлениях перевозились правительственные войска, Пришлось вступать в бой и удерживать участок дороги шириной около 200 метров, чтобы дать возможность пройти всем отставшим от основной группы бойцам. В бою был ранен капитан Силва — ему раздробило правое предплечье, но, несмотря на это, он, стиснув зубы, продолжал руководить действиями своих людей. Так продолжалось два с половиной часа, пока в половине десятого утра я не отдал приказ отходить. В бою пропал без вести наш товарищ Хуан, которому осколком от стофунтовой бомбы раздробило правую ногу. В течение сорока пяти минут нас бомбили и обстреливали с воздуха вражеские самолеты. В результате имеются раненые.

В последующие дни мы провели перегруппировку и проверку всего личного состава. 10 наших бойцов, которых мы считали пропавшими или отставшими, оказались в колонне Камило Сьенфуэгоса, и только один по прозвищу Моренито действительно исчез. (Его имя и фамилию я приведу ниже.) Не отдохнув как следует и дня, мы двинулись дальше и миновали населенный пункт Ремедиос, рисовую плантацию, населенный пункт Каденас, еще несколько небольших поселений и лагуну Гуано. Весь путь мы проделали без проводников, прибегая в одних случаях к помощи какого-нибудь местного крестьянина, а в других — к помощи компаса. Уровень классового самосознания у крестьян в этих животноводческих районах крайне низок; по дороге нам не раз приходилось неожиданно сталкиваться с правительственными войсками, которых, как мы подозреваем, наводили на нас местные жители.

18 сентября 1958 года.

Сегодня услышали переданное по радио сообщение Табернильи о том, что колонна Че Гевары была якобы разгромлена. Дело в том, что в одном из забытых нами в суматохе вещевых мешков батистовцы обнаружили записную книжку, в которой были подробно указаны имена, фамилии, адреса наших бойцов и закрепленное за ними личное оружие с боеприпасами и снаряжением. Кроме того, один из бойцов, состоящий членом Народно-социалистической партии, потерял где-то по дороге свой вещевой мешок, где находились партийные документы.

В дальнейшем мы переправились через реки Сан-Педро и Дуран (или, как ее еще называют, Альтамира)и достигли местечка под названием Эль-Чичаррон. Здесь из колонны сбежал один тип, присоединившийся к нам в районе Камагуэя, а спустя некоторое время при преодолении одного опасного места пропал некто Хосе Перес, который пришел в колонну перед самым нашим выступлением из провинции Орьенте и который, как я подозреваю, просто дезертировал, прихватив с собой винтовку.

Перейдя железнодорожную насыпь в довольно опасном месте, мы оказались в рисоводческом районе, где расположены огромные владения братьев Агилера. Проводников у нас по-прежнему нет, поэтому приходится идти по еще сохранившимся кое-где следам колонны Камило Сьенфуэгоса. Начиная с 20 сентября мы идем через сплошную болотистую местность, непрерывно преследуемые правительственными войсками. Несколько оставшихся у нас лошадей пришлось окончательно бросить ; топь и зловоние причиняют нам немало неудобств.

20 сентября 1958 года.

Сегодня осталась позади последняя рисовая плантация во владениях братьев Агилера, и когда мы уже вступали на плантации сентраля Барагуа, то неожиданно обнаружили, что дальнейший наш путь был полностью блокирован правительственными войсками. Оказалось, что они заметили нас еще задолго до начала этого перехода, и шедшим сзади бойцам пришлось даже отстреливаться тогда. Но мы не придали этому значения, думая, что речь шла об обычной засаде. Поэтому я приказал ждать наступления ночи, рассчитывая, что нам удастся пройти. Когда же я убедился, что мы попали в ловушку и что противник полностью осведомлен о нашем местонахождении и ждет нас, было уже слишком поздно, чтобы попытаться проскочить. К тому же ночь была дождливой и слишком темной, чтобы можно было точно определить, где находятся батистовцы. Пришлось по компасу отойти назад и остановиться на какое-то время посреди топи, прикрываясь небольшой растительностью от вражеской авиации.

Вскоре появились самолеты противника и сбросили весь свой смертоносный груз на находившиеся недалеко от нас деревья с густыми кронами. Батистовские летчики полагали, что мы укрывались среди этих деревьев.

Посланная вперед разведгруппа во главе с лейтенантом Асеведо обнаружила на фланге вражеской позиции не охранявшуюся никем заболоченную лагуну, через которую, как считал противник, нельзя было пройти. Но именно по этой лагуне, осторожно ступая по воде, 140 человек моей колонны прошли около двух километров и миновали последний вражеский пост всего в ста метрах. Мы даже слышали доносившиеся до нас голоса переговаривавшихся друг с другом солдат. Уверен, что они все же слышали шум наших шагов, да к тому же в тот момент вышедшая из облаков луна ярко осветила все вокруг. Однако солдаты батистовской армии никогда не отличались высоким боевым духом, и, вероятно, они сделали вид, что не заметили нас. Всю ночь и часть следующего дня мы шли по залитой морской водой топи. Многие бойцы шли совершенно разутые, у тех же, у кого была обувь, она находилась в весьма плачевном состоянии.

29 сентября 1958 года.

Неподалеку от сентраля Барагуа мы взяли с собой работавшего на нем мясника, решив использовать его на пару дней в качестве проводника. Его жена, которая была в плохих отношениях со своим мужем, не стала возражать против этого. Очевидно, она надеялась, что он погибнет где-нибудь вместе с нами. Вскоре на нас налетели самолеты В-26 и сбросили свой обычный груз. Но все обошлось благополучно, хотя и пришлось идти всю ночь по лагуне, заросшей колючим кустарником, нещадно коловшим ноги бойцов. Не исключено, что жена мясника донесла на нас.

Нехватка продовольствия также оказывает влияние на настроение людей. Отдыхать не приходится, так как правительственные войска преследуют нас по пятам, и, конечно, как всегда, при поддержке самолетов. В каждом крестьянине мы видим потенциального шпиона. Обстановка во многом напоминает ту, которая была в первые дни партизанской войны в Сьерра-Маэстре. Установить контакт с руководством местной организации «Движения 26 июля» мы не смогли, а когда я попросил двух человек помочь нам, думая, что они являются членами организации, они отказались это сделать. Нам помогли деньгами, одеждой, обувью, лекарствами, продовольствием и проводниками члены Народно-социалистической партии, которые также сообщили нам, что, когда они обратились с просьбой о помощи для нас в местную организацию «Движения 26 июля», там ответили следующее: «Если Че пришлет просьбу в письменной форме, мы ему поможем ; если нет, то пусть он катится на все четыре стороны». 3 октября 1958 года.

7 октября нашли трех проводников, выходцев из Эскамбрая. Они пожаловались на действия Гутьерреса Менойо и сообщили, что он арестовал Бордона и что во всей округе сложилась обстановка близкая к междоусобной борьбе между партизанскими группами. Как мне кажется, чтобы выяснить суть дела, нужно переворошить слишком много грязи во всем этом. Я послал одного из проводников передать Бордону мой приказ немедленно явиться ко мне. В тот же день с целью избавиться от всяких нежелательных попутчиков я разрешил уйти из колонны всем, кто этого пожелает. Семь человек сразу изъявили такое желание. Это были Виктор Сардей, Хуан Ногера, Эрнесто Маганья, Ригоберто Солис, Оскар Масиас, Теодоро Рейес, Ригоберто Аларкон. (Я привожу их имена для того, чтобы еще раз напомнить о том вреде, который приносили такие люди нашей борьбе.) Днем раньше пропал, и я подозреваю; что дезертировал, некто Пардильо из взвода Жоэля Иглесиаса.

Противник стремился во что бы то ни стало перерезать нам путь к реке Хатибонико, через которую нам необходимо переправиться. Вражеские самолеты с методической пунктуальностью бомбят лесистые места, через которые мы проходили накануне. Во время одного из налетов в воздухе взорвался реактивный истребитель, о чем ты слышал, возможно, по радио. 10 октября несколько самолетов противника все же застали нас в лесу и обстреляли из пулеметов, но потерь мы не понесли. На следующий день наша передовая группа захватила небольшое поселение, примыкавшее к рисовой плантации.

Перехватив несколько телефонных переговоров, мы узнали, что батистовцам было известно о нашем местонахождении, но и мы не дремали. Наш отряд быстро покинул лес, в котором укрывался, и остановился на день в одном из домов. Из перехваченных телефонных разговоров следовало также, что батистовцы не верили в то, что мы сможем преодолеть оставшиеся нам до реки Хатибонико примерно десять километров. Разумеется, мы прошли ночью этот отрезок пути и переправились вплавь на другой берег реки, хотя и намочили при этом все наше оружие.

Перебравшись на противоположный берег, мы оказались в безопасном районе и в тот же день прошли еще пять километров. Река в данном случае служила для нас своеобразным ориентиром, рубежом, за которым находились спасительные горы. Мы увидели их еще накануне; они синели вдали, притягивая нас к себе, по образному выражению Рамиро Вальдеса, как магнит, и каждый, даже самый ленивый, стремился как можно скорей добраться до них.

Но раньше, чем мы достигли гор, нам пришлось проделать нелегкий путь через болота, рисовые плантации и поля сахарного тростника, переправиться через реку Саса, которая является, пожалуй, одной из самых широких рек на Кубе, и 15 октября, ночью, пробиться сквозь последний вражеский заслон на дороге Тринидад — Санкти-Спиритус. После всех этих перипетий мы вступили, наконец, в горы, и началось выполнение нашей нелегкой политической задачи.

Я слышал о том, что произошло в районе Вега (Название местности, где впервые потерпели неудачу войска Повстанческой армии. — Прим. ред.), — без сомнения, это результат неопытности; с Рамиро Вальдесом этого бы не произошло. Дай нам время, и ты увидишь, что его присутствие здесь не напрасно для дела революции.