ПОЭТ. РЕВОЛЮЦИОНЕР. АПОСТОЛ.
(о жизни и творчестве Хосе Марти)
Гаванского школьника Хосе Марти в большую жизненную дорогу позвала поэзия, а поэтом сделала революция. 10 октября 1868 года Карлос Мануэль Сеспедес поднял знамя восстания в Восточной Кубе. 20 октября на улицах освобожденного города Байамо раздался «Гимн Байамо» — «марсельеза кубинской революции». С ней в литературу вступило последнее поколение кубинских романтиков, поэтов национально-освободительной войны, вошедшей в историю Кубы под именем «Великой» или «Десятилетней». «Гимн Байамо» заканчивался строкой: «...умереть за родину — значит жить!» В те дни этот призыв носился в воздухе. Не мудрено, что примерно такой же мыслью — «Прекрасна смерть, когда мы умираем // За родину и за ее свободу!» — закончил и пятнадцатилетний подросток свое первое печатное произведение, драматизированную поэму «Абдала».
Абдала — имя историческое. Так звали последнего мавританского короля Гранады, более известного под именем Боабдил. Но историчность в поэме откровенно условна. Политическая обстановка, сложившаяся на Кубе в 1868 году, обрисована в ней с плакатной ясностью. «Злой тиран», из-за моря напавший на Нубию (имя, созвучное с Кубой),— колониальная Испания. Трусливые предатели, помогающие тирану,— гаванские плантаторы, отказавшиеся присоединиться к восстанию. Тирану противостоит народ, объединенный нравственной силой своей ненависти к угнетателям. Его возглавляет «благородный вождь» Абдала.
Гаванский школьник проявил незаурядную смелость, впервые в кубинской словесности создав героический образ африканца (нубийца), борца за свободу. И борьбу за независимость он связал с борьбой за социальное освобождение. Народ победит подобно тому, как «Раб непременно сбросит свое иго, //И в грудь господскую вонзит клинок // Восставший крепостной». Эта цепочка образов показывает, в каком направлении работала поэтическая мысль юноши.
Произведение Марти появилось в январе 1869 года, а в октябре того же года юный автор был арестован по обвинению «в неблагонадежности» и приговорен к шести годам каторжных работ. К счастью, полгода спустя каторга была заменена высылкой в Испанию. Каторжник № 113 вышел из каменоломен Сан-Ласаро полуслепой от известковой пыли, с рубцами от палок и незаживающими язвами от кандалов на теле, но с гордым сознанием, что он приобщился к мукам своего народа и выдержал испытание — оказался «несломленным звеном в цепи из тысяч других несломленных звеньев». В Испании он снова берется за перо, и в апреле 1871 года в Мадриде выходит брошюра «Каторжная тюрьма на Кубе».
Это произведение построено в форме ораторской речи, в которую вставлены воспоминания о каторге. Оратор подчеркивает, что в сердце его нет места ненависти, он не требует наказания для палачей, обходит стороной вопрос о независимости Кубы и просит только о милосердии к невинным жертвам беззакония. …..
В «Каторжной тюрьме на Кубе» Хосе Марти пытается осмыслить свою позицию в свете высших моральных принципов. Этим целям служит образ бога, носителя идеи блага или добра, который высится моральным укором аморальному обществу.
Пройдет несколько лет, и Хосе Марти скажет: «...существует только один бог — человек — и одна божественная сила — природа». А в восьмидесятые годы у Марти сложится вполне материалистическое определение религии как одной из преходящих форм идеологического сознания, меняющихся с изменением условий человеческого существования.
Но каждая религия, по мысли Марти, несет людям «поэтический идеал грядущего счастья». Эту веру в будущее, утверждает он, необходимо сохранить и в современном обществе, ибо в ней для Марти — залог торжества добродетели, без которого бьющая ключом человеческая энергия замкнется в эгоизме, выльется в безудержную страсть к накоплению, приведет к торжеству животного начала в человеке, выражаясь словами-символами из арсенала Марти, — к победе «человека-тигра» над «человеком-крылом». В утверждении веры в будущее религию должна заменить поэзия, в этом ее конечная цель и высшее назначение. Религия будущего — свобода, и поэты — ее священнослужители. Им подобает воспевать грядущее царство свободного человека. Такая поэзия, «как соль, сохраняет нации» и «нужна народам больше, чем промышленность, ибо промышленность дает средства для жизни, а поэзия внушает волю к жизни и помогает жить». Поэт тот, кто «зовет мир к победе и вере и движет людей».
Хосе Марти занимает проблема смерти и бессмертия, которой так много внимания будет уделено в испанской философии и поэзии нашего века. Вслед за своим любимым Данте, — а именно на Данте, по его убеждению, будет похож великий поэт будущего, — Марти создает свои небеса, свое бессмертие для тех, кто бескорыстно и самоотверженно служит народу. В поэтической космогонии Марти души этих борцов не исчезают бесследно, а остаются в духовной атмосфере, окружающей их родину, становятся частицей национальных, народных традиций, определяют духовный облик будущих поколений. Именно этот «рай» и имеет в виду Хосе Марти всякий раз, когда он говорит о «будущей жизни», о том, что смерть будет для него «наградой» («Смерть не страшна, смерть — это жизнь, смерть — это посев. Тот, кто умирает, если он умирает там, где должно, продолжает служить делу. Разве Сеспедес и Игнасио Аграмонте не живей живых у нас на Кубе? Будь достойным, и ты будешь жить. Служи делу, и ты будешь жить. Люби, и ты будешь жить. Пади с честью, и ты восстанешь из мертвых»).
В 1874 году с дипломом Сарагосского университета Хосе Марти уезжает в Мексику. Два с лишним года проработал он журналистом в Мехико, а когда власть захватил реакционный генерал Порфирио Диас, перебрался в Гватемалу.
В 1878 году он вернулся на Кубу, воспользовавшись политической амнистией после компромиссного Санхонского мира между Испанией и кубинскими повстанцами («Говорят, что я возвращаюсь на родину. Моя родина — разверстая могила, растоптанная слава, потерянная и проданная честь! У меня нет родины, пока я ее пе завоюю»). К «завоеванию родины» молодой патриот и приступил, вернувшись в Гавану. Он принял участие в подпольной работе по подготовке нового восстания. Вскоре его арестовали, выслали в Испанию, откуда он бежал в США.
В марте 1880 года генерал Каликсто Гарсиа, отправляясь во главе отряда патриотов на Кубу, где уже вспыхнуло восстание, назначил Марти своим временным заместителем на посту председателя Кубинского революционного комитета в Нью-Йорке и возложил на него все заботы по снабжению экспедиции («Я согласился занять этот пост больше потому, что хотел спасти от дурной славы наши последующие действия, чем потому, что верил в успех предпринятого дела»). Опасения Марти оправдались: широкие народные массы не поддержали повстанцев. Каликсто Гарсиа потерпел поражение и сдался в плен, а его заместителю в Нью-Йорке выпал на долю печальный долг обратиться с письмом к полковнику Эмилио Нуньесу, который все еще оказывал героическое, но совершенно безнадежное сопротивление, и призвать его «сложить оружие» («Вы сложите оружие не перед Испанией, а перед судьбой. Вы сдадитесь не враждебному правительству, а враждебной судьбе. Вы сохраните добрую славу; последний из побежденных, вы станете первым среди славных»). Из неудачи этой «Малой войны» Марти сделал вывод: «Прежде чем призывать народ на войну, нужно сказать ему: за кем и куда он идет и что будет с ним после победы».
Спустя три года Марти вступил в союз с самыми прославленными полководцами «Великой войны» 1868—1878 годов — генералами Максимо Гомесом и Антонио Масео с целью снова разжечь на острове вооруженную борьбу за независимость. Но когда он заподозрил, что от него в этом союзе требуется только слепое повиновение и генералы рассчитывают не на общенародное движение, а на простую военную кампанию, которая в случае победы может привести к военной диктатуре, он нашел в себе моральное мужество разорвать соглашение, рискуя запятнать свое доброе имя обвинением в трусости, и высказал это решение в письме к Гомесу: «Кто мы, генерал? Героические и скромные служители идеи, окрыляющей наши сердца, верные друзья страждущего народа или дерзкие и удачливые каудильо, которые, натянув сапоги со шпорами и взяв хлыст в руки, намерены поднять народ на войну для того, чтобы впоследствии поработить его? Вы уже покрыли себя славою отважного, неподкупного и осмотрительного воина. И неужели эту славу, приобретенную в одной войне, вы собираетесь потерять в другой?»
Первоначально, еще находясь в Испании, Хосе Марти выдвигал для Кубы два требования: политическая независимость и отмена рабства. В Мексике он убедился в том, что и независимость, и даже демократические институты — не завершение, а лишь начало длительного и сложного процесса («Народ становится независимым не в тот момент, когда он сбросит с себя цепи, в которых держали его хозяева, он начинает быть независимым с того времени, когда очистится от пороков побежденного рабства и выработает принципы, противоположные обычаям прошлого раболепства»).
Затем Марти постигнет и конкретные социальные условия, без которых не может быть выработана новая мораль. В книге «Гватемала» (1878) он сформулирует эти условия в кратком афоризме: «Революции бесплодны, если они не подписаны плугом в полях и пером в школах». Отныне мысль о необходимости передачи земли крестьянам станет неотъемлемой составной частью социальной программы Марти. Он включит требование земельной реформы в Манифест Кубинской революционной партии (1892 г.). Однако эта реформа будет проведена на Кубе только через семьдесят лет, на второй год после победы Кубинской революции, и проведена более решительно, чем этого хотел Марти, предусматривавший для начала конфискацию у латифундистов только необрабатываемой земли.
В обязательном всеобщем обучении Марти видит гарантию демократических свобод. В одной из своих североамериканских «хроник» (1884) он выдвинет идею создания армии бродячих учителей, которые, переходя из деревни в деревню, обучали бы крестьян, ибо «только образованный человек может быть свободным». Этот проект также был осуществлен на Кубе после победы революции. В 1962 году, объявленном «Годом образования», тысячи молодых добровольцев двинулись в деревню, проникли в самые глухие уголки острова, обучили грамоте семьсот тысяч человек, и родина Хосе Марти стала первой страной сплошной грамотности на Латиноамериканском континенте.
Важнейшим открытием для Хосе Марти в Мексике и Гватемале, очагах древней культуры ацтеков и майя, были индейцы («Я увидел бедных индейцев, наделенных способностями ко всему и всего лишенных, потомков учителей, художников, ваятелей статуй и составителей астрономических таблиц»).
В публицистике Хосе Марти возникает индейская тема. Все глубже проникая в историю доколумбовой Америки, он приходит к выводу, что вопреки общепринятому мнению испанское завоевание для Америки вовсе не было началом перехода «от варварства к цивилизации». Напротив, в древних индейских государствах науки, ремесла, строительное искусство, культура в некоторых отношениях стояли выше, чем в Европе. И «варварами» выглядят не индейцы, а конкистадоры, которые насильственно прервали развитие самобытной цивилизации, «нашей античности», а ее создателей обрекли на смерть или медленное вымирание. Для того времени это была чрезвычайно смелая мысль, и Марти положил ее в основу своего исторического труда о латиноамериканских нациях — статьи «Наша Америка». В ней он призывает правителей латиноамериканских стран изучать индейские языки, а в школах вместо «истории греческих архонтов» преподавать историю Америки, начиная от инков. Его Америка — это «Америка метисская», где индейцы с их древними искусствами и ремеслами и вчерашние рабы — негры, прирожденные танцоры, музыканты и песенники, входят в состав «естественной», народной нации и ее культуры, а правящие классы с их чужеземным образованием и ориентацией на Европу или США остаются чужеродным телом. Культура в этой Америке в основе своей должна быть и национальной и народной («Пусть черенок мировой культуры привьется к нашим республикам, но стволом дерева должны быть наши республики»).
…..
В 1880 году, приехав в Соединенные Штаты, он начинает свой очерк «Американские впечатления» облегченным вздохом: «Наконец-то я в стране, где, по-видимому, все свободны». Год спустя он берется писать корреспонденции из Нью-Йорка для аргентинской газеты «Насьон» с намерением показать «эту великолепную борьбу людей во всем ее блеске и величии», дать Латинской Америке «благородный образец». США для него — передовая демократия, которая первой на западном полушарии завоевала независимость и недавно покончила с рабовладением. Он помнит, как негры в Гаване пели: «Вперед, Линкольн, // Вперед, надежда наша».
Но чем ближе знакомится кубинский публицист с жизнью американского общества, тем яснее становится ему, что США — поле гигантской классовой борьбы, в которой весь «блеск и величие», и вся мораль, и вся справедливость на стороне трудящихся масс. Все ясней становится ему, какую опасность представляет собой этот могущественный, предприимчивый, алчный и беззастенчивый сосед для латиноамериканских стран, на которые уже пала грозная тень североамериканского орла. Поэтому в очерках Марти первоначальные оценки людей и событий меняются, все дальше уводя его от «благородного образца». В 1881 году он называет государственного секретаря США Джеймса Блейна деятелем, «способным вести здоровую, смелую и славную политику», и другом Южной Америки. Пройдет несколько лет, и он нарисует совсем иной портрет руководителя внешней политики США: «Блейн — ставленник капиталистов; Блейн — завоеватель; Блейн, заботящийся не о том, как навести порядок в своем доме, а о том, как бы, под прикрытием договоров о мире и торговле, вторгнуться в чужие пределы в поисках прибылей».
В 1886 году Хосе Марти, поверив буржуазной прессе, возмущается взрывом бомбы на рабочем митинге в Чикаго и считает виновниками взрыва руководителей рабочего движения. Через полтора года в очерке «Трагические события в Чикаго» он разоблачит этот террористический акт как полицейскую провокацию, искомый повод для судебной расправы над рабочими-революционерами и выявит классовый характер этой расправы.
Причину нищеты народных масс Хосе Марти видит во власти монополий («Монополия, как черный гигант, сидит у дверей всех бедняков»), в образовании невидимой и всевластной «партии монополистов и биржевиков», которая командует выборами и господствует и в сенате и в конгрессе («Избирательная сеть так искусно соткана, что в ней не осталось места для голосующего народа»). Если в одной из ранних статей Марти мелькает мысль, что «капитал — это труд», то теперь он отождествляет капиталистов с преступниками. «Где заканчиваются на биржах деловые операции и где начинается грабеж? Или все здесь грабеж и нет деловых операций?» — спрашивает он. Еще в американском языке нет слова «гангстер», а в «Североамериканских сценах» уже появляется, пока еще лишь как парадокс американской жизни, но все же появляется, зловещая фигура грабителя Джесса Джеймса, который пользовался безнаказанностью потому, что был также и политическим «боссом» своего штата. Так преступление смыкается с политической властью.
…..
К особенностям художественного дарования Хосе Марти, проявившимся уже в «Каторжной тюрьме на Кубе», относится умение силой своего воображения увидеть отвлеченную идею или абстрактное понятие, «материализировать» их в образе.
Неизвестно, каким путем Марти пришел к мысли, что «вселенная устроена по принципу подобия». Но впервые он высказал ее как рабочую гипотезу в очерке «Парижские разности» (1875), перед тем как восторженно сравнить Виктора Гюго с «горой, увенчанной снегами и испускающей снопы лучей к самому небу». Он не раз вернется к ней в своих мексиканских статьях, а в статье об американском романтике, философе и поэте Ралфе Уолдо Эмерсоне (1882) развернет ее в стройную систему взглядов, в видение мира как единого целого, живущего по единым законам. «Вселенная моральная и вселенная материальная тождественны. Законы, направляющие полет светила в пространстве, тождественны законам, обуславливающим движение мысли в мозгу».
Отсюда вытекает одно из основных положений эстетики Марти: «...нет моральной истины, которую нельзя было бы наглядно выразить поэтическим сравнением с физическим предметом».
Принцип всеобщего единства и взаимосвязи служит Марти для раскрытия духовного мира человека. Ибо, если «каждому элементу природы присущ моральный характер», то и человек включает в себя природу: «Каждый человек таит в себе весь животный мир, в нем может зарычать лов, заворковать голубь, захрюкать свинья; и вся добродетель в том, чтобы голубь восторжествовал над свиньей и львом».
Природа для Хосе Марти — это будущее человечества («Преступник тот, кто разлучает человека с землей»). Человек должен постигнуть природу, разгадать ее законы не для того, чтобы насильственно подчинить ее себе, а для того, чтобы слиться с ней, усвоить ее гармонию, ее нравственность, ее мудрость. В то же время теория всеобщего единства помогает Марти создать свое поэтическое мироощущение, ту «поэтическую метафизику», без которой, по словам Антонио Мачадо, не может быть поэта.
На этом же принципе всеобщего единства основан и введенный Марти в прозу и поэзию испанского языка художественный синкретизм, то есть перенесение в литературу приемов и языка других искусств, прежде всего живописи и музыки. Хосе Марти призывает писателей учиться у живописцев не только красочному видению мира, но и композиции и перспективе. Он требует от них «цветов и звуков». «Между звуками и цветами существует тесная связь»,— утверждает он, и разъясняет эту мысль в духе современной «цветовой музыки» («Корнет-а-пистон издает желтые звуки... гобой — белые»), и строит на ней художественный образ («бледно звенела музыка, похожая на угасающий вечерний свет»).
Внедряя художественный синкретизм в литературу, Марти опирается на творчество французских писателей — импрессионистов и символистов (Т. Готье, братья Гонкуры, А. Рембо, П. Верден), а также и на символическое употребление цветов в народном языкотворчестве.
…..
Поэзия была первой любовью Хосе Марти. Революционная деятельность, жизненные условия порой не оставляли ему времени для сочинения стихов, но голос поэзии никогда не смолкал в тайниках его сердца. Поэзия являлась и любимой темой его размышлений. Из статей о поэтах и поэзии, написанных им за те десять лет (1881—1891), когда он занимался в основном литературной работой, можно составить целую книгу.
В чем сила и смысл поэтического слова? Что можно назвать поэзией в потоке стихотворчества, начинающем затоплять все еще редкие культурные центры Латинской Америки? Какой должна быть поэзия нового надвигающегося века? Эти вопросы вставали перед Марти еще в Мексике. В то время к поэтам он относился с сугубым почтением, для него они были гениями, творящими в приступе вдохновения («Вдохновение признает только один закон — отсутствие каких бы то ни было законов. Гений не знает кафедр; он не следует правилам, а сам создает их»). Но уже в 1875 году в статье «Поэзия» Марти утверждает, что для поэта обязательна «могучая наблюдательность», дабы он мог отличить в своей душе подлинные чувства от ложных, внушенных книгами или навеянных условной поэтической формой. Иными словами, Марти предлагает вдохновение поставить в какой-то степени под контроль рассудка. В этой же статье Марти впервые требует «покончить с утомительной условной поэзией, зарифмованной всегда одинаковыми словами, которые влекут за собой одинаковые же мысли». А в 1880 году он напишет: «В наш век свободы должны быть разбиты все оковы, даже оковы поэтических размеров. Нужно выражать свои мысли естественным языком и воспринимать звуки такими, какими они рождаются в воздухе без заранее подготовленной системы, без строгого чередования. Обаяние поэзии создается неожиданностью». Под этими словами охотно подписался бы любой теоретик «верлибра» двадцатых—тридцатых годов нашего века.
…….
Толчком, побудившим Хосе Марти создать пятнадцать стихотворений, которые вошли в его первый сборник «Исмаэлильо» (1881), послужила разлука поэта с двухлетним сыном Хосе.
«Исмаэлильо» для латиноамериканской поэзии был книгой во всех отношениях новаторской. Новым было обращение к ребенку как к залогу будущего. Новой была композиция сборника, в котором стихи на самые различные темы стянуты в узел, объединены единым центральным образом. Необычна и форма стихов. Марти возродил размер старинных испанских песен, сегедилий (сочетание семи- и пятистопных строк, скрепленных ассонансами) и, насытив глаголами, придал ему динамичность. Стихи длинные, узкие из-за коротких строк, бегут по страницам книги, словно стремительный горный ручей, обрушивая на читателя каскады неожиданных образов.
….. Потрясенный стихами Марти колумбиец Хосе Асунсьон Сильва заявил, что в них «есть нечто такое, что не встречалось ни в испанской, ни в американской поэзии XIX века. В этих маленьких строфах есть новое звучание, мироощущение, отмеченное тонкостью, до сей поры но известной поэзии испанского языка». Латиноамериканское литературоведение считает день выхода «Исмаэлильо» днем рождения нового направления в поэзии латиноамериканских стран.
Это направление, получившее не совсем удачное название «модернизма», расцвело в первое десятилетие XX века.
В следующие два сборника — «Свободные стихи» и «Цветы изгнания» — вошли стихи, написанные в разное время. Марти подготовил эти сборники и снабдил их предисловиями, но не опубликовал, как бы завещав потомкам.
«Мои взъерошенные «Свободные стихи», порожденные великими страхами или великими надеждами, неукротимой любовью к свободе или скорбной любовью к красоте»,— так вспоминает он свое детище. Эти стихотворения — «окровавленные срезы моих внутренностей», как он их называл,— были ему очень дороги. В них — его бессонные ночи в трудное время, в годы полного одиночества в Нью-Йорке, в годы спада революционных настроений на Кубе и неудачной экспедиции Каликсто Гарсиа, в годы нудной конторской работы и литературной поденщины ради куска хлеба.
……
Последний стихотворный сборник Хосе Марти — «Простые стихи» — по форме напоминает лирический дневник. Но у этих стихов есть политический подтекст — их свободолюбивый пафос является откликом на I Панамериканскую конференцию, которая зимой 1889 года была созвана в США по инициативе государственного секретаря Блейна («Мои друзья знают, как вылились эти стихи из моего сердца. Это случилось в ту зиму смертельной тоски, когда, влекомые невежеством или фанатической верой, страхом или вежливостью, собрались в Вашингтоне, под сенью грозного орла, народы Испанской Америки»). Устроители конференции предполагали соединить все американские государства общим таможенным союзом и общей валютой и таким образом превратить Соединенные Штаты в полновластного хозяина латиноамериканских рынков. Марти опасался также, что на конференции в той или иной форме всплывет вопрос о присоединении Кубы к США. Он видел «угрозу для родины постепенно попасть в руки, которые должны ее задушить».
Но Блейну не удалось добиться осуществления своего замысла. Конференция не приняла решений, обязательных для всех стран континента. Большую роль в этом сыграли статьи Хосе Марти, чей голос разносился по всей Латинской Америке, как тревожные удары набатного колокола. «Зачем нам быть союзниками США в битве, которую они собираются начать со всем остальным миром? Почему они должны вести сражения с Европой на территории американских республик и испытывать на свободных народах
свою систему колонизации!?» — спрашивает он и призывает латиноамериканцев «вторично провозгласить свою независимость». В речи перед делегатами конференции 19 декабря 1889 года Хосе Марти на примере всей истории Америки убеждает их в том, что за столом континента они полноправные хозяева, а не бедные родственники, и взывает к их чувству национального достоинства.
…….
По форме «Простые стихи» исходят из народной поэзии. Это рифмованные восьмисложные четверостишия, напоминающие «коплы», которые, зародившись в Испании где-то в далеком прошлом, стали излюбленной формой народного творчества во всех странах испанского языка. «Копла» — старшая сестра нашей частушки, их роднит лиризм, но «копла» лишена озорной лихости частушек, ей более свойственны грустная ирония и раздумчивость. Из народной песенной стихии вышли и многие образы «Простых стихов». В «коплах» мы встретим и «цветок моей жизни», и «сердце, которое молча страдает», и кинжал, который женщина вонзает в грудь любящего ее мужчины. Хосе Марти многое взял у народа, но многое и отдал ему — стихи его сборника стали песнями, а отдельные строки — пословицами.
Если «Исмаэлильо» открывает модернизм, а «Свободные стихи» — первая веха на пути к авангардизму, то «Простые стихи» знаменуют поворот к реализму, характерный для того направления латиноамериканской поэзии двадцатых—тридцатых годов, которое получило название «постмодернизм».
К 1891 году Хосе Марти широко известен на всем континенте. Его статьи и очерки печатают и перепечатывают крупнейшие газеты. Он не простой «разносчик новостей»: он оригинальный мыслитель и художник. Его слова ждут политические деятели, его прозой упиваются молодые писатели, в частности Рубен Дарио. Современники видят в нем создателя нового художественного языка.
К этому времени он уже официально признанный представитель Латинской Америки в США: консул Аргентины и Парагвая, делегат Уругвая на Межамериканской валютной конференции, председатель Испано-Американского литературного общества. Он создатель и почетный председатель «Лиги», общества, имеющего целью просвещение негритянской бедноты.
Но осенью 1891 года Марти слагает с себя все эти обязанности, отказывается от литературной работы, чтобы всецело отдаться организации революционной войны на Кубе. Начинать придется с объединения разношерстной и разъединенной внутренними разногласиями кубинской эмиграции, выросшей в тени поражения, со сплочения прославленных ветеранов и еще не обстрелянной молодежи, богатых и бедных, белых, негров, мулатов в единый фронт общенародной борьбы.
Двадцать шестого ноября Хосе Марти выступил в городе Тампа, одном из центров кубинской эмиграции в США, на общем собрании кубинских революционных клубов с вдохновенной речью, в которой призвал к освободительной войне «вместе со всеми и для блага всех». Собрание приняло решение об организации Кубинской революционной партии.
Весной 1892 года на средства, собранные рабочими, Марти выпустил газету «Патриа» («Отчизна»), В первой передовой статье «Наши идеи», излагая цели борьбы, он писал: «Война за независимость есть война священная, и образование свободного народа, которое происходит в результате этой войны, имеет всемирно-историческое значение».
В апреле 1892 года организация Кубинской революционной партии закончилась. Устав и программа партии обсуждались и были утверждены всеми революционными клубами, а сами клубы переименованы в «ассоциации». Хосе Марти единогласно избрали «делегатом» партии (то есть ее руководителем). Несколько позже генерал Максиме Гомес по предложению Марти был избран главнокомандующим народными войсками.
Кубинская революционная партия должна была быть партией особой. Она была создана для выполнения определенной задачи: освобождения Кубы и Пуэрто-Рико и создания на Кубе независимой республики. Делегат партии, избиравшийся на год всеобщим голосованием, пользовался большими полномочиями. Он распоряжался денежными фондами партии, в его руках сосредотачивалась связь с подпольными группами, созданными во всех районах острова. Эти группы во избежание провала не были связаны между собой. Ими руководил непосредственно делегат, от него же они должны были получить и приказ на восстание.
Трудно представить себе, какое огромное бремя дел, хлопот, а главное, ответственности взял на свои плечи Хосе Марти. Он ездит по Соединенным Штатам, отправляется в Санто-Доминго к Гомесу, в Коста-Рику к Антонно Массо, в Панаму, Гондурас, Мексику — словом, во все места, где обосновались кубинские эмигранты («Я хотел бы оседлать молнию, чтобы повсюду поспеть...»). Он выступает на митингах и собраниях, уговаривает колеблющихся, вдохновляет разочарованных, сдерживает нетерпеливых, примиряет соперников, вымаливает деньги у богачей («Нет такого горя, унижения, лишения, жестокого обращения, которых бы я не вытерпел для родины»). Порой слабый организм, подточенный каторгой, не выдерживает, однако Марти каждый раз силой духа превозмогает недуг («Все еще не могу встать и пишу в постели. Но в воскресение выеду... Невозможно, чтобы мое тело не вняло моим мольбам. Пусть оно позволит мне ходить. Пусть оно позволит мне мыслить. Пусть оно позволит мне писать. Порой меня охватывает такая тоска, что мне кажется — я кончаюсь»).
В той титанической борьбе, которую вел Хосе Марти, надежной опорой его были рабочие массы. Марти называл рабочих «сердцевиной нашей будущей республики». Рабочие отчисляли на революцию десять процентов своего скудного заработка, а в отдельные дни, именуемые «День Кубы»,— весь заработок. И Марти имел все основания гордиться своим народом. «У нас, кубинцев, — писал он, — есть народные массы, которые знают и боготворят свободу, говорят, пишут о ней, умеют по по-настоящему осмыслить; народные массы, которые будут защищать свободу руками и зубами». В те годы среди кубинских рабочих успешно распространялся марксизм. В январе 1892 года в Гаване состоялся Первый региональный рабочий конгресс. Он призвал к борьбе за национальную независимость, вместе с тем подчеркнув, что главной задачей пролетариата является борьба за социализм.
Народные массы были главной движущей силой войны за независимость, которую Марти называл «войной достоинства и нищеты». С «нищетой» было все ясно, залогом достоинства и человеческой жизни для трудящихся и эксплуатируемых масс был свободный и обеспеченный труд в новой «республике тружеников». Но как быть с привилегированными классами, с бывшими рабовладельцами, которые потеряли свое достоинство, пресмыкаясь перед испанскими властями? Хосе Марти давно уже обещал освободить этих «пресыщенных бездельников» от «праздности позорной», включить в трудовой процесс, ибо «человеческое общество даже косвенным путем не должно кормить тех, кто не трудится в его рядах». Марти знал, что решение кубинской проблемы лежит не в политической, а в социальной плоскости («Потом, если окажется необходимым, мы будем умирать за республику, как сначала будем умирать за независимость»). Каким путем кубинская республика достигнет социального равновесия и всеобщего процветания? Конкретно он об этом не высказывался, может быть, потому, что не хотел раньше времени вносить разлад в ряды борцов за независимость. В предсмертном письме к Мануэлю Меркадо он писал, «что касается форм общественного устройства... то их вырабатывают люди». Можно предположить, что он надеялся на инициативу народных масс, сплоченных в боях.
В 1894 году в США был введен протекционистский тариф Мак-Кинли, вызвавший на Кубе тяжелый кризис и безработицу. Недовольство народных масс стихийно прорывалось на поверхность, проявлялось в забастовках н в крестьянских восстаниях. Опасность, что Испания уступит нажиму США и продаст им Кубу, была более реальной, чем когда-либо. Медлить было нельзя.
Под руководством Марти был разработан план одновременной высадки на Кубу трех экспедиций. Одна во главе с Антонио Масео высаживалась в провинции Орьенте, другая во главе с Максиме Гомесом — в Камагуэе, и третья, которой командовали генералы Серафин Санчес и Карлос Ролов,— в Лас-Вильяс. Одновременно во всех этих трех провинциях по приказу делегата должны были вспыхнуть народные восстания. Но этот план, названный «план Фернандина» — по имени порта, откуда на Кубу должны были выйти корабли с повстанцами и оружием, в начале января 1895 года был выдан предателем. Американские власти конфисковали оружие. Средств в партийной казне почти не оставалось. Казалось, что все погибло. Но отступать было некуда.
В эти дни, самые тяжелые в его жизни, Марти показал себя во всем величии. «Хоть в ореховых скорлупках, но мы доставим оружие на Кубу и победим»,— писал он. Какую-то часть боевого груза удалось спасти, какие-то деньги дополнительно собрали кубинские рабочие, были зафрахтованы новые корабли.
Двадцать девятого января Хосе Марти посылает на Кубу «Приказ на восстание» и на другой день уезжает в городок Монтекристи, где его ждет Гомес.
25 февраля они получают телеграмму, что восстание началось, 25 марта подписывают «Манифест Монтекристи».
11 апреля Хосе Марти, Максиме Гомес и с ними еще четыре человека глухой ночью высаживаются на берег Кубы.
«Великое счастье»,— заносит в свой дневник Марти. «Я поцеловал эту землю, словно Колумб»,— записывает Гомес. «Генерал Гомес поцеловал землю и запел петухом. Запел петухом, говорю я вам. И когда я услышал, как он поет, я сказал себе: «Мы спасены». И Марти был страшно рад»,— рассказывает третий участник экспедиции, негр Маркос дель Росарио. Маленькая группа совершает трудные переходы по горам и тропическим лесам, постепенно обрастая людьми. Марти счастлив («Я чувствую себя чистым и легким. И ощущаю в себе что-то вроде детской безмятежности...»).
14 апреля они встречаются с крупным партизанским отрядом. На следующий день Гомес на собрании офицеров объявляет о присвоении Хосе Марти звания генерал-майора. Марти искренне рад этому признанию своих заслуг. Солдаты называют его «президентом».
5 мая Марти и Гомес в поместье «Ла-Мехорана»
встречаются с Антонио Масео, который, высадившись на Кубу еще в марте, собрал вокруг себя трехтысячную армию и успешно ведет боевые действия. Генералы требуют от Марти, чтобы он вернулся в США, он должен там организовывать снабжение, вербовать людей, собирать деньги. Марти не согласен, он смотрит вперед, в военном стане он чувствует себя представителем будущей республики, его беспокоит проект создания военной хунты, выдвигаемый некоторыми военными. Но он вынужден уступить требованиям. На одном он настаивает — прежде чем уехать, он должен побывать в бою, получить боевое крещение («Я не дам клеветникам повода говорить, что я толкнул народ на жертвы, а сам остался вне досягаемости вражеских пуль»).
Бой, которого жаждал Апостол кубинской свободы и в котором ему суждено было пасть, не заставил себя долго ждать. Около ранчо «Дос-Риос» («Две реки»), у слияния рек Кауто и Контра-Маэстро, отряд Гомеса наткнулся на испанскую засаду. Очутившись лицом к лицу с противником, Марти дал шпоры коню и с пистолетом в руке поскакал в атаку... И белый конь, самой мастью своей предназначенный для побед и парадов, умчал его в бессмертие.
Это случилось 19 мая 1895 года.
