АНТОНИО
МАСЕО

Правительство и народ, собравшись в этот вечер, торжественно и искренне воздают должное памяти Антонио Масео, героической личности, основателю и символу нации, а также всем тем, кто на протяжении упорной вековой борьбы за независимость, единство, справедливость, свободу, прогресс и достоинство принес свои жизни на алтарь отечества.

Сегодня исполняется шестьдесят пять лет с того момента, как трагически оборвалась эта славная и благородная жизнь. Из объятий смерти он вошел воскресшим в историю, и если раньше он возглавлял отряды непобедимых крестьян, то теперь он идет во главе нескончаемой вереницы павших героев, чьи подвиги восходят к жестокой эпохе испанского завоевания. Они идут со стрелами, мачете, карабинами в руках, на шее — фиолетовые рубцы от веревки виселицы, на теле — гноящиеся раны от пыток, татуированные знаки тюремных застенков и ссылок. В этом грозном параде теней идут рука об руку известные и безымянные герои; этапы истории отмечают Атуэй и Апонте, Сеспедес и Аграмонте, Гомес и Сангини, Марти и Флор Кромбет, Гитерас и Хесус Менендес; в одном строю стоят герои Пералехо и Плайя-Хирона; и среди них, как высшее выражение, возвышается фигура Антонио Масео, героя, воплощенного в народе, и народа, воплощенного в герое. Как удачно выразился Хуан Маринельо в одном из своих глубоких и отточенных очерков, Масео — это вождь и масса.

Впервые эта дата отмечалась в свободной Кубе под знаком возвращения земли народу, утверждения суверенитета и национального единства. С речью тогда выступил герой нашей второй войны за независимость, министр Революционных вооруженных сил Рауль Кастро. Второй раз эта дата отмечалась в условиях национализации многочисленных американских предприятий, боевого сплочения народа, провозглашения основной задачи революции — отмены эксплуатации человека человеком. Честь произнести торжественную речь выпала на этот раз Майору Хуану Альмейде, являющемуся по своему происхождению, цвету кожи и отваге преемником генерала Антонио.

Нынешнюю годовщину Куба отмечает в условиях дальнейшего развития своей истории. Это Куба, вынесенная на берег мощным приливом, который олицетворял Антонио Масео, это социалистическая Куба, предвосхищенная Марти и выкованная Фиделем Кастро — гласом, мыслью и силой кубинского народа на звездном пути его существования. Это Куба, в которой органически и динамично слились настоящее и будущее, Куба, перед которой открываются все более широкие и светлые горизонты.

Связь корня и дерева, порыва и его воплощения — вот что позволяет говорить о значении этой даты. Свободная от дешевого налета, целенаправленная традиция — это в равной степени преемственность и двигатель. Нужно подчеркнуть следующий факт. Только в социалистической Кубе, ставшей кладбищем рабства и источником свободы, традиция обрела живую плоть и лучезарное сознание. Разрушив ортопедические аппараты, навязанные естественному ходу развития конкистой, колониализмом, реакцией, капитализмом и империализмом, страна смогла обрести себя, направить в нужное русло свои творческие силы, которые ранее подавлялись и уродовались в угоду Местным и иностранным заправилам. Ныне эти силы находятся «в руках народов, созидающих будущее человечества», о чем мечтал и что предсказывал Масео с гениальным предвидением революционера, являющегося одновременно продуктом истории и первооткрывателем ее путей

Если рассматривать героев с точки зрения служения своему народу, своему времени и его устремлениям, в свете классовой борьбы, правильное объяснение чему дает только теория и практика марксизма-ленинизма, — герои сходят с пьедесталов и становятся активными выразителями стремлений и чаяний народа, его гласом. Герои, с их призывами и требованиями, до тех пор будут населять нашу землю, пока она не утолит жажду справедливости. И они выйдут победителями в сражениях. И не успокоятся до тех пор, пока не свершится дело, которому они посвятили себя; до тех пор, пока не исчезнут классовые противоречия и не наступит высшая форма общественной организации всех людей, при которой свободное развитие отдельной личности является условием свободного развития всего общества.

Из огромного племени безвестных людей, познавших на собственной шкуре ярмо и унижения колониального строя, вышел Антонио Масео. В отличие от многих прославленных полководцев прошлого он родился не в парчовых пеленках. Как и огромное большинство рядовых мамби, он родился в колыбели из пальмовых листьев. Он был мулат. И всю жизнь он находился как бы между двух огней: его подстерегали предрассудки белых и негров. Цельная натура, он стоял выше своего окружения, был лишен предрассудков и не стыдился своего низкого происхождения. Текшая в его жилах кровь разных народов сделала его верным выразителем народных чаяний.

Еще юношей он вступил в Освободительную армию. Сын венесуэльца Маркоса Масео и доминиканки Марианы Грахалес не получил особого образования и совсем не обладал военными знаниями. Однако знания приобретаются тысячами различных способов, а воином становятся сражаясь. А когда у человека есть влечение к определенному делу, как было в данном случае, учение проходит быстро. Об этом безошибочно свидетельствует военная карьера Масео: от простого солдата он дослужился до звания генерал-майора. Его низкое происхождение не позволило ему сразу достигнуть высот тех, кто родился вождями революции. Вместе с тем его происхождение явилось источником его выдающихся качеств, его необыкновенных подвигов и наградило его даром гениального предвидения. Он был потомственным героем: героиней была его мать — олицетворение кубинской матери, героями были его отец и братья. Никто из них не был рожден для смерти в своей постели. Рассказы об их делах граничат с легендой. Народное воображение окружило их мифическим ореолом. Каждый народ в какой-то степени является Гомером своих героев.

(Отрывки из речи министра иностранных дел Кубы д-ра Рауля Роа,
произнесенной 7 декабря 1961 г. в здании Капитолия — ныне Академия наук —
по случаю 65-й годовщины со дня смерти Антонио Масео)

МАКСИМО
ГОМЕС

Воды Карибского моря омывают Кубу и соседний с ней остров Гаити. Там, в местечке Бани, в 1836 году родился Максиме Гомес, человек, которому суждено было стать гением военной стратегии во времена борьбы кубинского народа за независимость.

Максиме Гомес вступил в ряды повстанцев, когда ему еще не было 40 лет. Он был небольшого роста, худой, и военная форма мамби висела на нем, как на вешалке. Первое боевое крещение он получил в Байямо, в восточной провинции Кубы. Кубинские войска только что захватили этот город. Испанское правительство перебросило из Сантьяго-де-Куба колонну под командованием полковника Деметрио Кироса Вейлера, чтобы вновь овладеть Байямо. Столкновение с вражескими войсками произошло в Пино-де-Байре. Гомес внезапно атаковал авангард Вейлера. Мачете мамби обрушились на вражеские головы, и испанцы вынуждены были отступить, оставив на поле боя более двухсот трупов.

Но это было только начало. В 1873 году трагически погиб Аграмонте. Гомес занял его место, вступил в Камагуэй, захватил Санта-Крус-дель-Сур и Нуэвитас. В Камагуэе произошли жестокие бои, закончившиеся победой кубинцев в Ла-Сакре, Пало-Секо, Эль-Наранхо, Лас-Гуасимасе. Наступил решающий момент восстания — необходимо было распространить борьбу с востока на запад. Это было одной из самых важных и смелых операций Десятилетней войны (1868—1878). После нескольких попыток в 1874 году началась первая кампания этого движения, получившего название Вторжения.
Между тем положение было тяжелое: Камагуэй был истощен войной, резервы были на исходе. Новый президент Сражающейся республики Сиснерос отлично понимал необходимость перенесения борьбы в западные районы. Уже в первые месяцы его правления было принято решение предоставить всяческую помощь Максиме Гомесу, как оружием, так и живой силой. Генерал Гомес разработал план, основанный на двух факторах: строгая секретность и внезапность. Он разбил свои силы на две колонны, которые должны были выступить одновременно с севера и юга. Одна из колонн находилась под командованием Гомеса.

Утром 6 января 1875 года силы Вторжения вступили в провинцию Лас-Вильяс. Наступление шло со скоростью бурного потока, намечалось захватить Тринидад, Ремедиос, Сагуа и Сьенфуэгос.

Теперь Гомес стремится к выполнению двух задач: занять провинцию Матансас и получить обещанное подкрепление. Пока же он чувствует себя связанным. План наступления на Ремедиос отложен.
Между тем в результате споров вокруг вопроса о власти борьба на Кубе переживает острый внутренний кризис, что замедляет на годы бурный марш Революции. Генерал Максиме Гомес разочарован и преисполнен страданий.

Хосе Марти в письме от 1892 года, как никто другой, сумел найти подходящие слова для этой израненной души:

«Я приглашаю Вас принять участие в новой работе, зная, что не получу отказа, хотя мне на сегодня нечего предложить вам в качестве вознаграждения, кроме удовольствия пожертвовать жизнью и, возможно, стать объектом людской неблагодарности».

25 марта 1895 года Гомес и Марти подписали «Манифест Монтекристи». В усадьбе «Ла Мехорана» собрались Гомес, Масео и Марти. Генералиссимус и Титан вписали самую выдающуюся страницу в историю войны 95-го года: триумфальное шествие с востока на запад.

Максиме Гомес впервые вошел в провинцию Лас-Вильяс в 1875 году, и вот спустя двадцать лет он вновь ступил на ее территорию. Но нужно было, чтобы прошло еще более шестидесяти лет, прежде чем пример его освободительной деятельности был подхвачен новым поколением революционеров. На этот раз борьба развернулась против новой колониальной метрополии — США, — и связана она с именами таких людей, как Че Гевара и Камило Сьенфуэгос. В 1958 году освободительные идеи получили новую окраску. Армию борцов составили крестьяне, городские и сельские рабочие, студенты. Старые идеалы мамби ныне освещены факелом новых идей, принесших Америке первую свободную территорию, первую социалистическую страну.

ИГНАСИО
АГРАМОНТЕ

Каким же он был, этот герой Камагуэя, человек с чистым, как драгоценный камень, сердцем?

Безумно любя свою Амалию, он решается сделать ей предложение только по возвращении из Гаваны, где блестяще заканчивает курс обучения, и говорит, что его еще долго будут помнить эти столичные господа, которые «сами-то ничего не стоят!» Едва он появился в Камагуэе, как члены городского суда спешат нанести визит молодому адвокату и не могут надивиться тому, с каким достоинством и простотой он держится. На улицах люди показывают на него друг другу: «Это он!» Все видят в нем человека исключительного, все, кроме него самого. Он и в семейное счастье поверил по-настоящему только тогда, когда жена, собирая его в военный поход, сама сшила ему синюю рубашку. Он был так застенчив, что порой казался гордецом. Его черные волосы, густые и пышные, казались надетым на голову шлемом, а необычайной белизны лоб, отмеченный печатью славы, был удивительно гладким и чистым. Он больше слушал, чем говорил, хотя говорить умел хорошо и слова его всегда шли от самого сердца. Он краснел от смущения, когда при нем говорили о его достоинствах. Глаза его наполнялись слезами, когда он думал о боевых подвигах, когда узнавал о постигшей кого-нибудь беде или когда судьба дарила ему светлые минуты любви. «Даже страшно подумать, до чего я счастлив!» — говорил он. Он любил читать серьезные книги, медленно и вдумчиво. Он становился добрым гением, когда надо было кого-нибудь защитить, и ребенком, когда надо было согреть жаждущую утешения душу. Худощавый и стройный, он не обладал крепким телосложением, но когда началась война, внутренняя сила свершила чудо и природные данные как бы отступили на второй план. Казалось, что там, где у всех людей бьется сердце, у него горела звезда. Горела, как настоящее небесное светило, и может быть, поэтому, когда друзья вспоминали о нем, казалось, будто на землю вдруг опускается тихая звездная ночь, и имя его произносилось с благоговением.

Наверное, не найти другого человека, который бы сумел до такой степени подчинить свою волю интересам родины в трудный для нее час. Какую прекрасную песню можно было бы сложить об этом воине, о его славе и о том, как в час передышки между боями он торопился в уютный домик, крытый пальмовыми листьями, где его ждала жена с маленьким сыном. «Амалия, поверь, когда кончится война, я навсегда сниму военную форму, потому что сегодня война — благородное дело, а завтра она может стать преступлением. Клянусь тебе в том нашим свободнорожденным сыном! Посмотри-ка, Амалия, сюда я повешу свое ружье, а в том уголке, где я первый раз поцеловал нашего сына, будет висеть моя шпага». Он наклонил голову, а жена его взяла ножницы — этими самыми ножницами она кроила ему рубашки, в которых он выглядел таким нарядным, — состригла его длинные кудри: пусть он будет аккуратно причесан в день рождения их сына. И зеркалом служили ее глаза.

Он вел свой боевой отряд дорогой славы, величественный и загадочный, как тот лес, под сенью которого прятался домик с крышей из пальмовых листьев, жилище его любимой, их «Идиллия». Он говорил со своими солдатами изменившимся от волнения голосом, и от речей его и жестов, порывистых и повелительных, в людях, как пламя, вспыхивали патриотические чувства. В часы досуга он любил, вскочив на своего рыжего жеребца «Мамби», брать такие высокие препятствия, что на секунду исчезал в густых кронах деревьев. Его никто не мог победить в бою. Когда же испанский мародер осквернил его дом, он, крепко сжав в руке рукоять шпаги и не взяв с собой никого, кроме Эльпидио Молы, смело пошел к вражескому лагерю, где томилась в плену его любимая. Возглавив маленькую группу из тридцати всадников, он вихрем налетел на тысячный конный отряд испанцев и отбил своего друга, попавшего в плен. Не имея специального военного образования, следуя только голосу своего гения, он создает кавалерию, возрождает разрушенный Камагуэй, строит в лесах оружейные мастерские, разрабатывает планы победоносных сражений и первым бросается в бой. Он использует свое доброе имя для укрепления престижа законной власти, в то время как именно он был единственным человеком, имевшим право бросить ей вызов, зная о народной поддержке.

Таким был этот человек! Своего адъютанта, мулата Рамона Агуэро, он научил читать, рисуя буквы острием ножа на листьях. Он умел, не обижая человека, сделать ему выговор, и его слова, слова сурового генерала, казались бальзамом, избавляющим от недуга. Он всегда делился с другими тем, что имел: если было мало меда, он разбавлял его так, чтобы ни один из офицеров не остался без угощения; он кормил бониато своего коня, прежде чем брался за еду сам. Ни разу, ни в себе, ни в других, он не унизил человека! Он был недосягаемо велик, даже когда враги осквернили его прах, но еще более великим он был в тот момент, когда услышал, как осуждают правительство Сражающейся республики его офицеры, мечтавшие видеть его во главе страны, потому что только он, благодаря своим достоинствам, имел на это право. Он поднялся, взволнованный и гневный — всем показалось, что он стал даже выше ростом, — и сказал: «Я не позволю, чтобы в моем присутствии дурно отзывались о президенте нашей республики!»

Вот, Куба, какие у тебя сыновья.

(«Кубинский вестник», Нью-Йорк, 10 октября 1888 г. Хосе Марти, Полное собрание сочинений, т. 4, стр. 361—362. Национальное издательство Кубы. Гавана, 1963.)

КАМИЛО
СЬЕНФУЭГОС

Камило не герой-одиночка, подвиг которого — проявление характера определенного индивидуума. Личность Камило неотделима от народа, его создал народ. Именно народ создает героев, борцов за народное дело и своих вожаков. И эти герои проявляют себя в бесконечном разнообразии суровых условий, в которых разворачивается борьба.

Мне неизвестно, был ли знаком Камило с основным революционным принципом Дантона в отношении революционных движений: «отвага, отвага и еще раз отвага»; как бы то ни было, он претворял этот принцип в своей деятельности, обогащая его новыми, необходимыми партизану качествами: точной и быстрой оценкой положения и предвидением задач, требующих разрешения в будущем.

Эти строки, дань памяти героя от меня лично и от имени всего нашего народа, не претендуют на последовательное изложение его биографии или легенд, сложенных о нем: Камило был легендарной личностью. Этому способствовала его яркая индивидуальность — качество, которое часто остается в тени или забывается; именно эта черта человеческого характера, позволяющая лишь немногим озарять своей личностью все, с чем они соприкасаются, накладывала отпечаток на все, что делал Камило. Фидель как-то сказал, что Камило не имел книжного образования, его мудрость была мудростью народа, выделившего его из многих тысяч и отведшего ему особое место, которое он завоевал беспредельной отвагой, упорством, умом и преданностью делу.

Камило исповедовал преданность делу, как исповедуют веру; преданность была его религией. Он был так же лично предан Фиделю, воплощающему волю народа, как и самому народу; народ и Фидель — неразделимы. Точно так же были неразделимы самые глубокие привязанности непобедимого партизана.

Кто убил его?

Вернее, кто умертвил его физически? — ибо люди, подобные ему, продолжают жить и после своей смерти, только народ способен положить конец их бессмертию.

Его убили враги, убили потому, что жаждали его смерти. Им удалось это сделать, так как тогда не было абсолютно надежных самолетов, а пилоты не имели возможности приобрести необходимый опыт; наконец, врагам удалось убить его и потому, что, перегруженный делами, он хотел как можно быстрее прибыть в Гавану... Его погубил характер. Камило не имел обыкновения взвешивать степень опасности, он играл с нею, он дразнил опасность, как тореро дразнит быка, он выходил ей навстречу и одерживал победу в борьбе с нею; намеченный им план действий не могли изменить никакие обстоятельства.

Это произошло в ту пору, когда он снискал признание, любовь и восхищение народа; случись это раньше, его смерть явилась бы просто гибелью одного партизанского командира.

У нас будет много Камило, сказал когда-то Фидель; и слова его сбылись, эти люди стали героями, жизнь их рано оборвалась и только поэтому они не вошли в историю, как Камило. Камило и другие герои, похожие на него (они не успели стать такими, как он, но они еще придут ему на смену), — барометр сил народа, наивысшее выражение того, на что способен народ, когда ведет войну за самые святые принципы, исполненный веры в достижение своих самых благородных идеалов.

Мы не будем втискивать его образ в строгие рамки — это значило бы лишить Камило индивидуальных черт. Пусть он останется в нашей памяти таким, каким мы его помним; не следует пытаться подправлять и его недостаточно четкие социально-экономические воззрения; но мы навсегда запомним, что в этой освободительной войне не было солдата, которого можно было бы поставить в один ряд с Камило. Истинный революционер, выходец из народа, подлинный мастер революции, которую совершил кубинский народ, он был неутомим и полон оптимизма. Партизан Камило останется вечным образцом для подражания, о нем ежедневно будут напоминать его деяния, неотделимые от его образа, слившегося с Кубинской революцией, — Камило, неукротимый дух которого живет сегодня в других героях, не вошедших в историю и тех, что придут ему на смену.

Вечно живой Камило — это сам народ.

Эрнесте Че Гевара
(Из предисловия к книге «Партизанская война»)

ЭРНЕСТО
ЧЕ
ГЕВАРА

Че! Куда я тебе напишу?

Ты мне скажешь — по любому адресу: боливийскому горняку, перуанской матери, партизану. Я все это знаю, Че, ты сам мне все это объяснил; кроме того, это письмо предназначено не тебе. Как рассказать тебе, что после той ночи, когда убили Франка Паиса, я никогда так не плакала, как теперь, и, наперекор всему, я никак не могла поверить. Я говорила: «Это немыслимо, пуля не может разорвать бесконечность, Фидель и ты должны жить, а если вас нет, как жить?» Уже четырнадцать лет я вижу, как умирают безгранично любимые мной люди, я чувствую сейчас, что устала жить, мне кажется, что я слишком долго живу — для меня померкла красота солнца, я уже не испытываю радости при виде пальмы. И хотя я очень люблю жизнь и считаю, что ради солнца и пальмы каждое утро стоит открывать глаза, иногда наступает такой момент, как сейчас, что мне хочется навеки закрыть глаза, как это сделали они и ты. Неужели это произошло? Континент не заслужил этого. Будь открыты твои глаза. Латинская Америка скоро обрела бы свой путь. Че!

Единственное, что меня утешает, что я могла бы уйти с тобой, но я осталась, я нахожусь рядом с Фиделем, я всегда делала то, что он желает. Ты помнишь, как однажды ты пообещал мне в горах Сьерра-Маэстры: «Тебе не придется скучать о кофе, его заменит нам мате». Для тебя не существовало границ, но ты дал мне обещание, что когда будешь на родине в Аргентине, позовешь меня. Как я ждала этого, я знала, что ты выполнишь свое обещание. Но этого уже не будет, ты не смог, я не смогла. Фидель сказал, что известие о твоей смерти — правда. Какое горе! Он не мог выговорить слово «Че», он собирался с силами и говорил «Эрнесто Гевара», так он говорил народу, твоему народу. Какое глубокое горе! Я не могла сдержать рыданий, я плакала за народ, за Фиделя, за тебя. Позднее, на траурном митинге, этот великий народ ждал, какое имя для тебя найдет Фидель. Он назвал тебя художником-созидателем. Я думала, что невозможно найти звание для тебя, все они казались мелкими и недостойными тебя, но Фидель, как всегда, нашел верное определение: все содеянное тобой прекрасно, но самое главное, ты создал уникальное творение — самого себя, показав, каким должен быть новый человек. Мы все увидели, что новый человек — это реальность, он существует, это ты. Что еще сказать тебе, Че? Если бы я могла говорить, как ты! Однажды ты мне написал: «Я вижу, что ты превратилась в склонного к синтезу беллетриста, но признаюсь, что ты мне больше нравишься такой, какой была однажды на Новый год, когда перегорели все пробки, и ты налево и направо бросала проклятия. Вот такой, как в тот день, и такой, как в Сьерре (даже наши тогдашние схватки вызывают во мне приятные воспоминания),— этот твой образ я сохраню в памяти навсегда». Вот поэтому я никогда не смогу написать о тебе, пусть останутся с тобой прежние воспоминания.
Всегда до победного конца, дорогой Че!

Аиде Сантамария.

(Журнал «Дом Америки», № 46, январь — февраль 1968 г.)

	КУБИНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
::: AGITCLUB.RU ::: АГИТМУЗЕЙ ::: РЕВОЛЮЦИИ