Определенную часть жителей каждой деревни составляли батраки, т.е. крестьяне, имевшие дом и огород, но лишенные земельного надела и поэтому вынужденные продавать свой труд. В деревнях побольше, как правило, имелись свои ремесленники — кузнецы, столяр, кровельщик и т.п., большинство которых являлись вилланами*. Они не могли по собственному желанию бросить землю, поэтому были вынуждены платить ренту либо натурой, либо в форме принудительного труда на угодьях господина, либо — что бывало значительно чаще — и тем и другим.
* Вилланы — первоначально этим словом обозначались поселяне, крестьяне (от латинского " villa " — селение, поместье). В средневековой Англии вилланы — почти бесправные крепостные. Формально у них были некоторые права, в частности право на сельские сходы и даже на создание некой видимости своих выборных органов. Но фактически вилланы были собственностью лорда манора.
Вилланы были не рабами, подобно американским неграм в XIX веке*, а крепостными: они не являлись собственностью хозяина, их нельзя было покупать или продавать. Однако они были полностью привязаны к манору, составляя его неотъемлемую часть, подобно амбарам, конюшням, мельницам, жерновам и т.д., иначе говоря, представляли собой "средства производства".
* Положение американских негров в XIX в. (формально рабство было отменено Декларацией президента США Авраама Линкольна с 1 января 1863 г .) было хуже не только потому, что в отличие от вилланов их могли продавать и покупать. Для значительной части белого населения США в те годы люди с черным цветом кожи были низшими существами независимо от того, каков их юридический и правовой статус. Многие белые американцы (особенно в южных штатах США) сохраняют такое отношение и по сей день, когда, разумеется, ни о каком формальном рабстве речи быть не может. Прим.ред.
За пашней простиралась невозделываемая "общая земля" — там вилланы пасли свой скот, домашнюю птицу и прочую живность. За пользование "общей" землей и лесными угодьями они должны были выплачивать господину определенную ренту, которая устанавливалась исходя из традиции каждого отдельного манора. Чаще всего рента выплачивалась в виде барщины, т.е. принудительной отработки в течение двух-трех дней в неделю на господских полях, лугах, ферме и т.п. Причем во время стихийных бедствий — бури в период жатвы, пожара, наводнения и пр. — работа на господина считалась самым важным делом и выполнялась в первую очередь. На вилланов также возлагались и другие повинности, например такие, как ремонт дорог и строений, извоз и т.д. Им запрещалось самим молоть зерно, поскольку существовала мельница господина, хотя в таком случае им приходилось платить; им не разрешалось самим печь хлеб — выпечка хлеба, естественно за плату, производилась только в пекарне господина и т.д.
Но этим список "повинностей" далеко не исчерпывался: например, выдавая дочь замуж, виллан должен был уплатить господину установленный "выкуп". Если же при этом она не была девственницей, то платить приходилось, кроме того, и за "утрату целомудрия" (девственность дочерей вилланов не считалась их собственностью; она принадлежала манору, а вместе с ним — господину). Когда виллан умирал, его наследник сначала выплачивал господину "компенсацию" скотом или ценным имуществом, а затем — "налог на право наследования". Существовало также множество других повинностей и поборов, количество и формы которых варьировались от манора к манору в зависимости от "установившейся традиции".
За любую провинность виллана ждал суд господина, на котором либо тот сам, либо его доверенное лицо одновременно выступал и как судья, и как обвинитель; единственной защитой "подсудимого" нередко становился "обычай манора", против которого не мог возразить даже сам господин.
Характерной чертой основной ячейки общества тех времен — манора — был практически полностью натуральный способ ведения хозяйства. В маноре стригли собственных овец, ткали собственную пряжу и шили всю необходимую одежду. Товаров извне поступало крайне мало — соль, железо, вот, пожалуй, и все. Личные потребности вилланов были поистине ничтожны и заключались в основном в том, чтобы не замерзнуть, прокормить себя и семью. Деньги не играли сколь-либо заметной роли в жизни деревни, ибо небольшие суммы, требовавшиеся для уплаты налогов и повинностей, всегда можно было выручить продажей излишков сельско-хозяйственной продукции горожанам или купцам. Денежными заработками или коммерцией жила весьма незначительная часть населения, в основном — ремесленники, мастеровые, торговцы или доверенные лица и слуги состоятельных людей.
Заметную роль в феодальной экономике играли города, жители которых за долгие годы со времен ранних поселений деньгами и услугами (предназначенными чаще всего королю) сумели "откупиться" от тяжкого бремени множества различных ограничений. Свободы эти даровались в виде хартий и заключались в предоставлении горожанам особых прав и привилегий, а также в освобождении их от определенных налогов и повинностей. Примечательно, что этому процессу сопутствовал существенный рост системы городского самоуправления. Так обладавшие хартиями города постепенно превращались в своеобразные островки свободы среди безбрежного моря феодального бесправия, в небольшие центры, где низкосословная молодежь имела возможность научиться ремеслу, приобрести необходимый опыт и открыть свое дело. Пользуясь собственным материалом и инструментом, ремесленники весь доход от продажи готовой продукции присваивали себе и не зависели ни от какого господина, за исключением, конечно, мэра города и соответствующей профессиональной гильдии; они никому ничего не были должны и в любое время могли отправиться куда им заблагорассудится. Именно их свободный, приносящий удовлетворение образ жизни и оставил нам романтическое воспоминание о "доброй, старой Англии".
Неуклонный рост коммерческих отношений как внутри Англии, так и с другими странами требовал развития более удобных и адекватных средств торговли, чем плата услугами или товарообмен. Поступательный прогресс цивилизации, особенно после установления контактов Англии с более высокими культурами Востока, - прежде всего в результате крестовых походов — привел к резкому увеличению спроса на деньги и существенно расширил сферу их применения. Стиль жизни правящей элиты становился все более роскошным и дорогим. Знати приходилось тратить огромные деньги на новинку того времени - железные латы, пришедшие на смену устаревшей и более уязвимой кольчуге, на модные одежды и ткани, привозимые из Европы, сахар и экзотические пряности с далекого Востока. Церкви деньги нужны были для покрытия растущих расходов на строительство и содержание своих непомерно больших и поистине фантастически отделанных построек, а также для того, чтобы высшее духовенство могло достойно соперничать в образе жизни с придворными вельможами. Король же всегда нуждался в огромных суммах для оплаты своих бесконечных войн.
Большая часть требуемых денег поступала в страну от торговли шерстью, имевшей столь высокое качество и хорошую репутацию, что в ткацких городах северо-западной Европы спрос на нее непрерывно возрастал. Со временем шерсть стала такой выгодной статьей дохода, что землевладельцы, попирая исторически сложившееся право крестьян на "общую" землю, один за другим начали превращать свои маноры в овечьи фермы. Уже к концу XIV в. даже влиятельнейшие бароны вместо поставки воинов и несения воинской повинности начали выплачивать королю так называемые "щитовые деньги" — налог за освобождение от военной службы, а вилланам стали разрешать (ибо это оказалось более выгодным) платить ренту не трудом и повинностями, а деньгами; кроме того, им уже позволялось "выкупать старые феодальные задолженности", что повсеместно влекло за собой более свободную жизнь для вилланов. Теперь, продавая излишки сельскохозяйственной продукции безземельным горожанам, вилланы стремились заработать побольше денег, чтобы со временем купить себе свободу; теперь они трудились не только для себя, но и для рынка; теперь весь их труд и время были им необходимы прежде всего для собственных нужд.
Итак, король всегда ощущал острую нехватку денег из-за огромных расходов на войны и поддержание придворного блеска, знати и духовенству деньги понадобились ввиду резко возросших трат на роскошный образ жизни, а вилланы, вопреки бытовавшему тогда мнению, что их жизненные потребности мало чем отличаются от нужд домашнего скота, стали с усердием зарабатывать деньги, чтобы купить себе свободу. Кстати, впоследствии некоторые вилланы превратились в довольно зажиточных людей, приобрели дополнительные земельные наделы и время от времени, например во время уборки урожая, стихийных бедствий и т.п., даже прибегали к использованию наемного труда. Настало время перемен, и традиционная структура феодальных отношений, считавшаяся богом данной со времен Адама и посему единственно возможной, затрещала по швам.
Против нововведений активно выступила церковь, наотрез отказавшаяся заменить натуральную ренту и трудовые повинности в своих обширнейших владениях на денежные выплаты. Но и в самой церкви стали появляться еретики, осуждавшие ее непомерное стремление к богатству и ратовавшие за возврат к простым добродетелям раннего христианства. Вековая система феодализма впервые за свою долгую историю оказалась перед лицом неизбежных перемен.
Вот в таком историческом контексте в стране неожиданно объявился незванный гость с Дальнего Востока по имени Черная смерть.
2. Черная смерть и ее последствия
Свое смертоносное шествие по Англии чума начала с портов Веймут и Саутгэмптон в августе 1348 г . во время правления короля Эдуарда III*. Вначале ее появление никого особенно не обеспокоило, ибо в антисанитарных условиях средневековья чума была явлением отнюдь не редким: обычно она вспыхивала летом, но зимой полностью затухала, и поэтому к ней относились просто как к неприятному, но неизбежному факту жизни — ну, скажем, так, как мы сейчас относимся к тому, что в результате автокатастроф на дорогах страны ежегодно гибнет примерно 8 тыс. человек.
*Эдуард III (1312-1377) - английский король (с 1327 г .). Его матерью была Изабелла, дочь французского короля Филиппа IV, что послужило основанием для претензий Эдуарда III на французский престол. Эти претензии и стали непосредственным поводом начала в 1337 г . Столетней войны, которая велась с перерывами между Англией и Францией с 1337 по 1453 г . Огромные военные расходы, содержание пышного двора привели к опустошению королевской казны. Именно при Эдуарде III началась разработка рабочего законодательства в Англии, направленная в те годы исключительно на закрепление заработной платы на минимальном уровне и крайнее ограничение прав рабочих.
Однако на этот раз чума была не совсем обычной. Зародившись в далеком Китае, она через Азию добралась до Европейского континента, откуда заразившиеся ею моряки и доставили ее на берега Англии. Основные симптомы этой страшной болезни, известной сейчас под названием бубонной чумы, заключались в следующем: изнурительные приступы чихания, воспаление легких, кровохарканье, появление черных пятен на верхних и нижних конечностях (отсюда в народе и родилось ее прозвище — Черная смерть), значительное увеличение лимфатических узлов в подмышечной и паховой областях. Примитивная медицина тех времен была перед ней полностью бессильна; источником же ее, как сейчас стало известно, являлись паразиты, жившие на черных крысах — а их тогда повсюду было более чем достаточно.
Жатва, собираемая Черной смертью, была столь обильной, что, казалось, она предвещает гибель всему человечеству. В одной только Англии чума унесла около 1,5 млн. человеческих жизней, т.е. где-то между третью и половиной всего населения; в Европе в целом общее число ее жертв составило около 25 млн. человек*. Когда эпидемия наконец угасла, практически незаселенными оказались огромные территории страны. Наиболее высокой смертность была среди голодных и неимущих, поэтому не зря в народе эту болезнь прозвали "чумой бедняков". На полях гнил несобранный урожай, домашний скот издыхал от голода, холода, запущенности и болезней.
* Предположительно, поскольку точных записей тогда не велось.
По словам священника Генри Найтона, "полностью опустели многие деревни и селения: все жившие в них умерли, а дома пришли в негодность... В последующую зиму повсеместно ощущалась такая острая нехватка рабочих рук всех профессий, какой страна никогда еще не испытывала ранее" (ист - Cronicon Henrici Knighton ).
Эта нехватка рабочих рук, о которой писал Г. Найтон, была серьезным социальным последствием эпидемии чумы. Землевладельцы буквально сбивались с ног в поисках работников и были вынуждены более чем вдвое повышать ставки заработной платы из-за острейшей конкуренции на рынке труда.
"Кровельщики, зарабатывавшие раньше не более одного пенса в день, теперь за ту же работу получали как минимум два с половиной пенса. В одной из деревень оплата труда за уборку урожая поднялась с трех фунтов 13 шиллингов девяти пенсов до 12 фунтов 19 шиллингов 10 пенсов" ( ист. - Fagan H . Nine Days that Shook England . Gollancz, 1938) .
Поскольку товаров производилось все меньше и меньше, стремительный рост заработной платы сопровождался не менее стремительным ростом цен. Г. Найтон писал, что те предметы первой необходимости, за которые раньше платили один пенс, теперь стоили четыре-пять пенсов. Землевладельцев, естественно, такое положение дел не устраивало, и они предприняли ряд конкретных мер для его исправления — попытались вновь "привязать" крестьян к земле и старой системе барщины и натуральной оплаты, создавали более благоприятные условия для привлечения работников и т.д. Однако вилланам уже не хотелось возврата к изжившим себя феодальным порядкам, и они повсеместно начали убегать из маноров в города, где можно было хорошо заработать и пожить вольной жизнью. К тому же в царившей тогда обстановке всеобщей неразберихи шансы быть пойманными и понести наказание были весьма невысоки. Конечно, в случае поимки беглеца ожидали клеймо и тюрьма, но, если ему удавалось прожить в городе непойманным в течение года и одного дня, он мог уже на законном основании требовать для себя статуса свободного человека.
Не остался безучастным к происходящему и король Эдуард со своими приближенными, которых даже чума не заставила сократить расходы на великолепие придворной жизни и бесконечные войны во Франции. В 1351 г . он впервые после эпидемии созвал парламент, который при всем желании вряд ли можно было считать представительным, и провел через него так называемое "рабочее законодательство"; в нем формально сводился воедино и закреплялся ряд ранее принятых, но фактически не исполнявшихся положений. Не исключено, что это было первой попыткой государственного регулирования заработной платы* (новый закон учитывал интересы всех слоев населения, за исключением... вилланов и наемных сельскохозяйственных работников), первым практическим применением системы замораживания заработной платы — универсального средства, столь любимого многими современными правительствами.
* Регулирование заработной платы традиционно являлось одной из прерогатив профессиональных гильдий, произвольно устанавливавших ставки рабочим и ремесленникам. Заработная плата сельскохозяйственных работников определялась главным образом, исходя из "традиций манора".
Новый закон был решительно нацелен на возврат старых феодальных порядков. Так, среди прочих положений в нем с угрозой объявлялось, что ни один работник не имеет права требовать или соглашаться на оплату "большую, чем та, которую бы он получал до эпидемии в двадцатый год правления нынешнего короля", т.е. в 1347 г . Работодателям также запрещалось предлагать работникам более высокую оплату; последним к тому же возбранялось по собственному желанию оставлять своего законного господина. Нарушение закона каралось суровыми штрафами и тюремным заключением. Немедленному роспуску подлежали любые формы объединений работников, ибо такие "братства" неизбежно стремились к удорожанию оплаты их труда. Претворение закона в жизнь и контроль за его исполнением поручались вновь созданному институту мировых судей, представленному в основном землевладельческой знатью.
Однако закон не достиг своих главных целей. Да, в целом уровень заработной платы несколько понизился, но отнюдь не до тех размеров, которые существовали до эпидемии. К тому же, как отмечал Найтон, "начиная с этого времени они (вилланы и работники. — Прим. перев.) работали на хозяина еще хуже, чем до эпидемии". Все больше и больше вилланов ударялись в бега, все сильнее росло недовольство против института мировых судей и государственной власти, — недовольство, которому вскоре предстояло вылиться в вооруженный протест народных масс.
Не следует забывать, однако, что практически все находящиеся в нашем распоряжении письменные источники того периода вышли из-под пера естественных приверженцев короны, государственной власти и церкви, т.е. людей, считавших существовавший социальный порядок священным и вечным, а народ — "толпой", которую в интересах христианской цивилизации следует "держать в узде", оставляя ей лишь право трудиться, быть довольной тем, что ей дают заработать, безропотно соглашаться со всеми указаниями власть имущих и не соваться в вопросы государственного управления. Ведь о конкретных событиях тех времен мы узнаем в основном из хроник, принадлежащих перу "чиновников" или графоманов — но, как известно, и те и другие, как правило, представляли интересы правящих классов. Сами же вилланы и городские работники ввиду почти всеобщей неграмотности подобных записей не вели, да к тому же тогда это было бы для них далеко не безопасно.
Поскольку до наших дней дошло довольно незначительное количество судебных отчетов, касающихся нарушений "рабочего законодательства" и участия в восстании 1381 г ., разногласия среди историков по поводу того, что же, собственно, произошло, весьма и весьма существенны. И хотя сам факт резкого народного протеста не вызывает сомнений, его формы и конкретные причины до сих пор окутаны туманом неясности. Спонтанный характер восстания, одновременность его проявления в отдаленных друг от друга областях, высокий уровень организации, наличие разработанных заранее политических целей, встретивших поддержку и одобрение как к северу, так и к югу от Темзы, а также ряд других характерных черт натолкнули некоторых исследователей на мысль о существовании серьезной подпольной организации, которая подготовила и претворила восстание в жизнь. Называлась она, очевидно, "Великое общество" или как-либо еще в этом духе, а ее решения и связь осуществлялись скорее всего через разносчиков, торговцев, бродячих музыкантов и актеров, странствующих монахов, каменщиков, строителей и ремесленников — словом, людей, имевших возможность беспрепятственно передвигаться с места на место.
И хотя из-за отсутствия достоверных данных многие историки считают эту мысль "романтическим домыслом более позднего периода", вероятность существования такой организации в значительной мере подтверждается всем ходом .развития событий тех времен.
В 1377 г . скончался престарелый король Эдуард III. Моральную атмосферу, царившую при его дворе, прекрасно характеризует тот факт, что не успел он испустить последний вздох, как его любовница Алиса Перрерс, на которую он истратил целое состояние, поторопилась сорвать с его холодеющих пальцев все драгоценные перстни и кольца. Английская армия во Франции терпела поражение за поражением, и теперь уже французы все чаще и чаще совершали успешные набеги на английское побережье. Расходы на войну, впоследствии названную Столетней*, продолжали расти, непомерным бременем ложась на плечи трудового народа. Враждующие группировки при дворе ожесточенно боролись за власть. В сельских районах нарастало народное возмущение, а в городах обострялся социальный конфликт. Казна катастрофически пустела, других же средств получения денег не предвиделось. Вот в такой обстановке на трон в 11-летнем возрасте взошел Ричард II, новый король Англии, находившийся под сильнейшим влиянием своего дяди герцога Ланкастерского Джона Гентского — человека, которого больше, чем кого-либо, ненавидела вся страна.
* Столетняя война велась с перерывами между Англией и Францией с 1337 по 1453 г . После капитуляции английских войск в Бордо (9 октября 1453г.) стало очевидно, что Англии не удержать своих владений во Франции. Война завершилась поражением Англии, сохранившей за собой на континенте лишь г. Кале (до 1558 г .). Хотя формально война началась и велась из-за династических споров, в основе ее лежали торгово-экономические противоречия, наиболее остро проявившиеся во Фландрии, которой стремились овладеть, либо подчинить себе экономически, обе державы. Прим.ред.
Вся практическая деятельность по управлению страной перешла в руки Королевского совета. Испытывая отчаянную нужду в деньгах — дело дошло даже до того, что пришлось заложить драгоценные камни из короны, — юный король (а фактически Джон Гентский) провел через свой новый парламент оригинальную для того времени идею введения подушного налога в один грот* на каждого жителя страны, достигшего 14-летнего возраста, вне зависимости от пола, сословия и материального статуса. Однако, поскольку поступления от этого нововведения моментально "съедались" постоянно растущими военными расходами или "оседали" в карманах коррумпированного чиновничьего аппарата, вскоре в 1380 г ., по предложению архиепископа Кентерберийского Саймона Сэдбери был введен новый налог в три грота* на каждого жителя в возрасте 15 лет и старше. Максимальным налогом в 20 шиллингов облагались семьи, насчитывавшие более 20 домочадцев, среди них, как правило, имелись старые и нетрудоспособные, за которых, однако, тоже приходилось платить. Таким образом, новый налог бил прежде всего по трудовым сословиям, и ответом на него стало растущее сопротивление низших слоев общества, объединявшее народные массы, несмотря на все разделявшие их противоречия.
* Грот — серебряная монета достоинством в четыре старых пенса. — Прим. перев.
Собирали налог на местах так называемые "сборщики", имевшие специальные полномочия от властей графств. Для каждой деревни или селения составлялся свой список, в соответствии с которым все семьи облагались определенной суммой налога. На практике каждый приезд сборщика в ту или иную деревню, селение, манор и т.д. обычно знаменовался массовыми побегами вилланов (иногда целыми семьями) в глухие леса или болотистые, труднодоступные места. В результате сборщикам давалась явно заниженная численность жителей и в списки вносилась заведомо ложная сумма налогового сбора. Так, вместо 100 тыс. фунтов, ожидаемых архиепископом Саймоном Сэдбери, который к тому времени уже стал и канцлером Англии, в казну поступило не более 22 тыс. фунтов.
Ввиду столь разительного несоответствия правительство решило добрать недостающее и снова направило сборщиков по деревням и городам, но на этот раз в сопровождении вооруженной охраны во главе с мировыми судьями. В их обязанности входило установить точную численность жителей, привести глав семей к клятве на Библии и под страхом тюремного заключения и иных наказаний заставить заплатить все налоги сполна.
Судя по имеющимся устным свидетельствам, автором этого плана был некий Джон Легге, парламентский пристав короля. Так это или не так, но впоследствии план этот стоил ему жизни.
Три грота равнялись одному старому шиллингу, что было для трудового люда значительной суммой, составлявшей почти недельную зарплату мастерового.
3. Восстание
30 мая 1381 г . сборщик налогов Томас Бамптон в сопровождении нескольких чиновников и небольшого отряда солдат прибыл в г. Брентвуд графства Эссекс и потребовал, чтобы туда явились для уплаты недоимок представители деревень Фоббинг, Коррингхэм и Станфорд-ле-Хоуп. В Брентвуд по этому требованию явилось около 100 человек, которые наотрез отказались платить или даже обсуждать этот вопрос и камнями прогнали Бамптона из города.
Вот как описан этот эпизод в письменном документе того времени — "Анонимной хронике"*:
* "Анонимная хроника" была составлена современником восстания Уота Тайлера — одним из монахов аббатства св. Марии в графстве Йорк (имя его неизвестно). Враждебное отношение автора "Хроники" к восстанию и его участникам очевидно из текста. Вместе с тем "Хроника" является важнейшим источником, рассказывающим — пусть и пристрастно — об этом крупнейшем движении социального протеста в средневековой Англии.
"Добирать налог был послан верховный судья суда королевской скамьи сэр Роберт Белкнап... По этой причине народ восстал против него... он со злобой угрожал им расправой... В ответ на это общинники заставили его поклясться на Библии, что он никогда более не будет ни сам заниматься этим делом, ни в качестве верховного судьи поощрять к этому других... Посему сэр Роберт поторопился отправиться восвояси..."
По-видимому, этот случай послужил как бы сигналом к действию. В графствах Эссекс и Кент вилланы в массовом порядке оставляли деревни, вооружались чем попало и собирались в боевые отряды. Да и не только вилланы; к ним присоединялось немало мелкопоместных дворян, ремесленников, неимущих рыцарей и даже священников. Казалось, все нижайшие слои общества единодушно встали на защиту своих прав.
Предводитель восставших в графстве Эссекс, некто Абель Кер из Эрита, сразу же разослал депеши в графства Кент, Суффолк и Норфолк с просьбой о помощи и поддержке. Первое, что сделали повстанцы, — свели счеты с землевладельцами. Они нападали на монастыри, аббатства и дома наиболее жестоких лордов маноров, изымали долговые книги и обязательства и тут же их сжигали. Причем делалось это не только из-за мести, а также с расчетом на то, что долговые записи велись не по единой системе, а отдельно для каждого манора и восстановить их будет далеко не просто. Восставшие искренне надеялись, что вместе с этими свитками исчезнет и гнет крепостничества. Полному разрушению подверглись и некоторые господские дома. Вилланы беспощадно расправлялись с чиновниками, судьями и судебными исполнителями, являвшимися в их глазах главными врагами простого люда, поскольку именно они претворяли в жизнь ненавистные законы, следили за сбором налогов и повинностей; в случае поимки им на месте отрубали голову. Правда, в руки восставших попало относительно мало врагов, так как большинство из них, как правило, были заранее предупреждены и имели достаточно времени, чтобы скрыться.
Абель Кер с отрядом в 100 человек переправился через Темзу у города Дартфорд и вступил в контакт с предводителем другого отряда повстанцев Робертом Кейвом. Результатом состоявшегося между ними обсуждения стало первое заявление о политических целях и стратегии восстания, в частности в нем выражалась верность королю Ричарду и предъявлялось обвинение Джону Гентскому в стремлении узурпировать корону. Кроме того, всех жителей прибрежных районов в пределах четырех миль от моря просили не присоединяться к восставшим, а оставаться на местах для охраны побережья от набегов французских рейдеров*.
* Рейдер — особый тип быстроходного судна, предназначенный для стремительных боевых действий, как правило, в прибрежных водах, поскольку слабая остойчивость этих судов не позволяла им противостоять океанским штормам. Прим.ред
Уже через день в юго-восточной части Англии собрались тысячи вооруженных вилланов; пламя восстания быстро перекидывалось и на другие районы страны. Затем, 6 июня, отряд кентских повстанцев напал на первый из крупных опорных пунктов феодалов — замок Рочестер. Поводом явилось то, что в тюрьме замка содержался беглый виллан, выданный его господину против воли жителей города Грэйвсенд. После целого дня ожесточенного сражения этот старый норманский замок-крепость пал, и все томившиеся в его подвалах узники, многие из которых сидели там за нарушение трудового законодательства или неуплату налогов, были освобождены.
7 июня сильный отряд повстанцев, не встретив никакого сопротивления со стороны горожан, вошел в г. Мейдстоун. Именно здесь впервые заявили о себе лидеры этого массового народного движения. Так, среди освобожденных заключенных находился некий священник Джон Болл, осужденный за проповедничество в нарушение запрета со стороны церкви. Очень скоро он стал теоретиком и духовным отцом растущего восстания. Ведь как бы народные массы ни относились к земной церкви, в душе все они считали себя хорошими католиками.
Джон Болл, без сомнения, достоин занять почетное место в истории Англии, хотя, к сожалению, многое в его жизни осталось для нас неизвестным. Впервые мы встречаемся с его именем на страницах обвинительного заключения церковного суда против него. Будучи священником церкви св. Марии в графстве Йорк, он своими проповедями быстро вызвал недовольство церковного руководства и был сначала отстранен от кафедры, а затем полностью отлучен от церкви. После этого Джон Болл, судя по всему, сделал своей базой Колчестер и около 20 лет подряд бродил по стране в качестве своеобразного христианского миссионера, публично осуждая богатых за угнетение ими бедных и призывая к социальной справедливости, свободе и созданию общественного устройства, основанного на принципах братства и равенства всех людей.
Из дошедших до нас записей сэра Джона Фройссарта, придворного писателя того периода, становится известным, что по требованию последовательно сменявших друг друга кентерберийских архиепископов Джона Болла трижды приговаривали к различным срокам тюремного заключения за "незаконное проповедничество". Вот что пишет об этом Фройссарт :
"По воскресеньям после мессы, когда верующие начинали расходиться, священник этот часто приходил в церковь и проповедовал таким образом: "Люди добрые, плохие дела творятся в нашей Англии, и не исправятся они до тех пор, пока все не станет общим достоянием и не будет в ней ни вилланов, ни господ, пока все мы не объединимся, а знать не перестанет быть большими господами, чем все мы... следует нам обратиться к королю, ибо млад он, и показать ему, в какой нужде и бесправии обретается его народ, и рассказать ему, что мы хотели бы видеть вместо этого..." Слова такие снискали ему любовь многих из простого люда»* . Далее Фройссарт пишет: "Выйдя же из тюрьмы, сей Джон Болл снова принялся за недозволенное..."*
* Froissart John . Chronicles of England . London , 1968
Вряд ли можно сомневаться в том, что Джон Болл на самом деле пользовался любовью и поддержкой простого люда. Иначе как бы ему удалось более 20 лет просуществовать "в бегах"? Кроме всего прочего, он обладал умением предвидеть будущие события. По свидетельству Уолсингхэма, например, на суде в Мейдстоуне он заявил, что "скоро прибудут 20 тыс. его друзей и освободят его" *, как и имело место в действительности. И уж во всяком случае простой люд никогда не считал его "спятившим попом из Кента".
* Walsingham Thomas . Historia Anglicana
Джон Болл имел привычку слать своим друзьям послания в виде стихов, нередко в них заключался тайный смысл. Вот, например, одно из его четверостиший, найденное в кармане приговоренного к повешению повстанца, которое вполне можно понимать как скрытый призыв к активному протесту:
Джон Болл приветствует всех вас.
Поймите, что пробил ваш час,
И вот уж силой, волей, правом и уменьем
Бог награждает каждое селенье.
А в другом послании он писал:
Правдивый Джон всем вам вещает:
Здесь фальшь и низость управляют,
И правду держат под замком,
А ложь горда своим грехом.
В некоторых стихотворных посланиях Джона Болла критика этических норм существовавшего тогда общества сочетается с политическими призывами:
В цене сейчас гордыня.
За мудрость - алчность ныне,
Распутству, грязи нет конца.
Коварство — доблесть подлеца.
Находит зависть оправданье,
А лень встречает почитанье.
Так отличи ж врага от друга.
Вскричи: "Довольно, будет вам!"
Твори добро и сей свободу —
Так говорю своим друзьям.
В поэтических творениях Джона Болла звучит гневный протест против жестких классово-сословных ограничений, незаслуженных привилегий и социального гнета феодализма, в них мы находим образное выражение ранней концепции всеобщего равенства — освященного Библией братства всех людей, достижение которого стало одним из основных идеалов радикальной традиции в Англии.
И вот час пробил. Народ восстал и успешно шел к решающей битве, из которой, как ожидалось, должно было родиться новое царство счастья и братства — царство, которого желал для человечества бог.
В Мейдстоуне руководство всем восстанием перешло к Уоту Тайлеру — незаурядной личности, подобно Джону Боллу, из безвестного прошлого вдруг оказавшемуся на авансцене важнейших исторических событий страны. И хотя и тому, и другому жить оставалось совсем немного, дни эти были до отказа заполнены борьбой за счастье собственного народа, радостью побед и горечью измены. Известно, что Тайлер ранее жил в Колчестере и был мастеровым (скорее всего, кровельщиком*. Он искренне гордился как своей профессией, так и принадлежностью к трудовому люду. Судя по некоторым записям, ранее он участвовал в войнах с Францией, где, безусловно, и научился основам организации и дисциплины, чему во многом был обязан столь быстрым выдвижением в народные вожди.
* В переводе с англ. яз. "тайлер" означает "кровельщик". — Прим. перев.
Выходец из нижайших социальных слоев населения, теперь он от имени восставшего народа приказывал прибыть к нему виднейшим людям Англии, и те не смели его ослушаться. На переговорах с ними Тайлер держался уверенно и с достоинством, как истинный глашатай английского народа, который гордится своим классом не в меньшей мере, чем знатнейший из баронов — своим сословием. Целых девять дней он являлся фактическим правителем страны, достоинства и талант Тайлера признавали, хотя и сквозь зубы, даже его враги. Уолсингхэм, например, называл его "коварным человеком, большие способности которого нельзя было бы отрицать, если бы он направил свой ум на правильные дела", а Фройссарт охарактеризовал его как "немилосердного вождя".
В Мейдстоуне состоялось короткое совещание — там Тайлера официально избрали руководителем восстания, программа которого состояла из четырех главных пунктов:
1. Верность королю Ричарду.
2. Борьба против Джона Гентского.
3. Отмена всех поборов с трудового люда, за исключением пятнадцатины (налога размером в 1/15 дохода).
4. Готовность до конца бороться за достижение указанных целей.
Итак, основные направления действий были определены. Главная цель восстания состояла в том, чтобы изложить свои желания юному королю Ричарду, подтвердить ему верность народа, удалить от него "дурных советников", заменив их "хорошими людьми из трудового люда", и убедить короля через отмену крепостничества дать народу свободу. В подтверждение своей решимости добиться поставленных целей на Лондон двинулись крупные отряды вооруженных повстанцев из деревень и городов графств Кент и Эссекс.
Сам Тайлер во главе многочисленного отряда направился на штурм Кентербери — окруженного стенами города, где находилась гробница св. Фомы Бекета*.
* Бекет, Фома (1118—1170) — архиепископ Кентерберийский (с 1162 г .), всячески помогавший укреплению власти короля Англии Генриха II и в то же время ревностно отстаивавший принцип главенства церкви над светской властью. В результате отношения Бекета с королем обострились, архиепископ даже был вынужден бежать на континент, но затем вернулся. Был при неясных обстоятельствах убит королевскими слугами, но Генрих II категорически отрицал какую-либо причастность к этому убийству. Католическая церковь провозгласила Фому Бекета святым великомучеником.
Однако сражения не состоялось, поскольку горожане распахнули ворота города и радостно, с дарами и приветствиями встретили отряд. Войдя в кафедральный собор, когда полуденная месса уже подходила к концу, повстанцы преклонили колена, перекрестились, и Тайлер поднялся на кафедру. Он обратился к перепуганным монахам с просьбой избрать нового архиепископа, поскольку Саймон Сэдбери, являвшийся также канцлером Англии, именем народа был приговорен к смерти.
Дворец архиепископа был перерыт сверху донизу, все счета, расписки и долговые обязательства были вынесены во двор и сожжены. Мэр и члены магистрата во всем блеске парадных одежд и регалий принесли присягу верности королю Ричарду и палате общин, поклявшись верой и правдой поддерживать и защищать новый порядок.
Сразу же после этого повстанцами были преданы смертной казни три человека, обвиненные в измене и преследовании простого люда.
Затем Тайлер в сопровождении присоединившихся к нему 500 вооруженных горожан покинул Кентербери и отправился на воссоединение с основными силами. Повстанцы вступили на дорогу к Лондону, королю, свободе.
4. Джон Болл и встреча в Блэкхите
12 июня около 60 тыс. кентских повстанцев — более чем все население Лондона — прибыли в Блэкхит, пустынную возвышенность, расположенную приблизительно в четырех милях от южного конца Лондонского моста; отряды повстанцев из Эссекса расположились по другую сторону Темзы у Майл-Энда, всего в миле к востоку от городской стены.
Ночью повстанцы хорошо потрудились, и теперь с высоты Блэкхита в зареве пожаров Лондон был виден как на ладони: на юге горели две тюрьмы, Кингз-Бенг и Маршалси, из которых предварительно выпустили всех заключенных; в Темзе тускло отражались языки пламени, пожиравшего бордели Бэнксайда, некогда приносившие немалый доход епископу Винчестерскому — землевладельцу, на чьей территории они располагались; на западе яростно полыхал принадлежащий Сэдбери дворец Ламбет, а на севере, в Хайбери, горел приорат казначея Хейла.
Взоры лондонцев тоже были прикованы к зареву пожаров, но горожане, раздираемые классовыми противоречиями внутри цеховых гильдий, некогда объединенные в свободные общества ремесленников и торговцев, а теперь попавшие в зависимость от нового класса богатых купцов и хозяйчиков, не услышали призыва объединиться в отряды народной милиции и стать на защиту стен родного города. Правители побоялись вооружать простой люд (хотя еще относительно недавно правом на ношение оружия обладал каждый свободный человек), поэтому большой колокол собора Сент-Мартин-легран так и не забил тревогу.
Поскольку мэр города Уильям Уолворт, будучи членом гильдии рыботорговцев "Фишмонгерс компани" и представителем нового класса торговой плутократии, ныне преобладавшего в правительстве Лондона, вложил в притоны Бэнксайда солидный капитал, пожары, а значит, и существенные убытки, не могли не вызвать его яростного гнева. Приказав закрыть все ворота города и поднять мосты, он ультимативно потребовал от повстанцев прекратить продвижение к Лондону, ибо "путь им туда никогда не будет открыт". Однако один из его же посланцев, некий ольдермен* Джон Хорн, сумел поговорить с Тайлером с глазу на глаз и попросил его не обращать на ультиматум мэра особого внимания, так как основная масса лондонцев с нетерпением ждет прихода повстанцев и постарается сделать все для их беспрепятственного проникновения в город; он также добавил, что определенные шаги в этом направлении уже предпринимаются.
* Ольдермен — в Англии член магистрата или совета графства. В данной работе чаще употребляется в первом значении.
Следующий день, 13 июня, был праздником тела Христова* , и повстанцы отмечали его с подобающей торжественностью.
* Oдин из важнейших религиозных праздников католической церкви.
Над алтарем, покрытым белоснежной тканью, развевалось краснокрестное знамя покровителя Лондона св. Георгия; точно такое же было установлено перед алтарем, воздвигнутым на площади у собора. Легкий ветерок колыхал 60 треугольных вымпелов, а над городом все еще висели клубы дыма от пожарищ.
Все собравшиеся на площади преклонили колена, и Джон Болл отслужил торжественную мессу. Затем он прочитал уникальную в своем роде проповедь, суть которой навсегда вошла в историю английской общественной мысли. Причем тему эту он взял не из Святого Писания, а из народной присказки:
Адам пахал,
и Ева пряла нити паутин,
А кто же был над ними господин?
По-видимому, эта проповедь стала первым в Европе призывом к равенству всех людей. В достоверности имеющегося у нас текста, конечно, приходится сомневаться, поскольку восстанавливать его приходилось по самым разным источникам, к тому же вышедшим, как правило, из-под пера врагов Джона Болла. Вот как, например, о нем писал Уолсингхэм: "Он пытался доказать... что все люди по своей природе сотворены равными, что деление на слуг и господ произошло против воли Бога, но в результате несправедливого и жестокого угнетения одних людей другими".
А приблизительно через два столетия историк Джон Стоув цитировал одно из высказываний Джона Болла следующим образом: "Если бы Богу были угодны вилланы, он бы с самого начала определил, кому быть рабом, а кому — господином. Таким образом, им (народу. — Прим. перев.) следует понять, что именно сейчас Бог дает им возможность покончить с несправедливой системой крепостничества и насладиться долгожданной свободой" *.
* Stowe John . Chronicles .
Затем, по словам того же Стоува, Джон Болл изложил основные задачи восстания — казнить архиепископа, советников короля и судейских, "подобно тому, как поле очищают от сорняков", и на этой основе создать под эгидой короны общество равных, "где все будут обладать равной свободой, знатностью и властью".
По свидетельству летописцев тех времен, их более всего ужаснуло требование Болла о предоставлении всем людям равенства политического, ибо тем самым он посягал на святая святых феодального общества, предлагал разрушить сложную классовую структуру с ее многоступенчатой социальной иерархией и установившимися отношениями. И, уж конечно, Болл не упустил возможности публично развить свою мысль о том, что жизнь народа не улучшится до тех пор, пока "все не станет общим"; возможно, он уже тогда имел в виду какую-то простую форму общего владения землей и ее плодами.
Проповедь прошла с огромным успехом. По словам Уолсингхэма, среди слушавшего ее простого люда неоднократно раздавались приветственные восклицания о том, что мантии архиепископа достоин только Джон Болл, и никто иной. А Стоув раздраженно писал, что Джон Болл "также проповедовал и многие другие безумные мысли".
Современному читателю может показаться довольно странным, что, за исключением нескольких стычек местного значения и упорной обороны замка Рочестер, массовое вооруженное восстание, угрожавшее всему общественному устройству и продолжавшееся уже без малого две недели, практически не встретило организованного сопротивления. Но ведь не следует забывать, что события эти происходили задолго до создания регулярной армии и постоянных полицейских сил. К тому же активный народный протест считался тогда таким же невероятным и противоестественным, как, скажем, бунт лошадей или коров. Да и время восстания было выбрано весьма удачно: королевское войско морем плыло в Португалию, и спешно вернуть его не представлялось возможным, а Джон Гентский со своим отрядом находился в Шотландии — так что реально противостоять восставшему народу было просто некому. Запершись в Вестминстерском Дворце, 14-летний Ричард и члены Королевского совета со страхом смотрели на зарево пожаров, выслушивали доклады и... подальше от опасности уходили в самые дальние покои лондонского Тауэра.
И хотя дворянам не пристало торговаться и договариваться с плебсом, на этот раз знати пришлось ублажить толпу, немного поиграть с ней, чтобы впоследствии, собрав силы, разогнать взбунтовавшийся сброд и заставить его вернуться в свои хлева и амбары.
Прискакавший верхом в Тауэр рыцарь сэр Джон Ньютон имел пристыженный вид, поскольку его против собственной воли вынудили поклясться доставить королю послание от восставшего народа. Когда его ввели к сгоравшему от нетерпения Ричарду, он долго и пространно молил короля простить его за то, что невольно стал посланником столь презираемого им дела.
"Ну, говори же, — возбужденно потребовал юный монарх, — мы заранее прощаем тебя!"
В смущении рыцарь поведал Ричарду и членам совета о том, что повстанцы заверяют короля в их верности короне, что они пришли в Лондон с целью спасти его от злонамеренных советников, прежде всего от архиепископа Сэдбери и Джона Гентского, чье правление принесло народу бесправие и угнетение, а стране — великий позор. Далее они смиренно просили короля выйти к ним без страха и сомнений, дабы иметь возможность лично ознакомиться с желаниями народа и узнать все, что должно знать его королевскому величеству.
Выслушав послание, члены совета с облегчением вздохнули. До тех пор, пока толпа сохраняла верность королю, все они могли с надеждой взирать на будущее, рассчитывая на то, что можно будет без особого ущерба немного поиграть с чернью, а затем беспощадно ее сокрушить. Но придворные вельможи прекрасно понимали, что, как только король потеряет доверие народа, все они будут обречены и тогда, по словам старого графа Солсбери, "с ними и их наследниками будет покончено, а Англия превратится в пустыню". Сокрушенный и опозоренный сэр Джон Ньютон, сыновья которого оставались заложниками у повстанцев, вернулся к Тайлеру и передал ему, что король доволен переданным ему посланием и на следующее утро готов встретиться с верными ему представителями народа на территории королевского владения в Роттерхите, расположенном вниз по течению на южном берегу Темзы.
Ранним утром следующего дня там собралась огромная толпа. Впереди нее находилась небольшая группа облаченных в доспехи повстанцев, а над их головами развевалось несколько знамен св. Георгия; у самой кромки берега стояли руководители восстания во главе с Тайлером и Боллом. Приближался момент исключительной важности и значения — первая в истории встреча между королем Англии и представителями народа для честного и открытого обсуждения проблем простого люда. Все с нетерпением смотрели вверх по течению, и вот наконец их взору во всем своем великолепии предстал украшенный золотом и пурпуром королевский барк, направляемый множеством одетых в специальную форму гребцов. На его корме под балдахином высился трон, а над ним на мачте гордо реял расшитый золотом и серебром королевский флаг. Барк, сопровождаемый эскортом из четырех меньших по размеру судов, медленно приближался и вскоре остановился, мягко покачиваясь на волнах в 20 ярдах от берега. Свиту короля составляли члены совета и придворные вельможи, которым нашлось место на борту барка, включая даже таких ненавистных простому люду угнетателей, как архиепископ Сэдбери и казначей Хейл.
Не успел барк остановиться, как в толпе встречающих одновременно раздались и крики приветствия, и возгласы негодования: первыми приветствовали короля, а вторыми проклинали окружавшую его свиту, в которой народ видел своих злейших врагов. Только вожди восстания сохраняли полное достоинства молчание. Наконец долгожданная беседа началась: король встал и юным, еще не окрепшим голосом крикнул: "Господа! В чем заключаются ваши пожелания? Видите, я пришел поговорить с вами!"
В ответ повстанцы пригласили короля сойти на берег, чтобы спокойно обо всем побеседовать, поскольку на таком расстоянии обсуждение было крайне затруднительным. На борту барка состоялось короткое совещание, так как и знать, и король в равной мере опасались столь близкого присутствия вооруженной черни. Затем вперед вышел граф Солсбери и прокричал:
— Господа, это абсолютно невозможно. Взгляните, вы одеты и выглядите совершенно неподобающе для того, чтобы король разговаривал с вами.
Тут же опустились весла, барк развернулся и направился в сторону Тауэра. В толпе повстанцев раздались гневные возгласы: "Измена! Измена!"; в воздух взметнулись сжатые кулаки. Но хотя многие повстанцы были вооружены знаменитыми английскими луками, стрелы которых поражали цель на расстоянии 200 ярдов , ни один лук не был направлен на барк, и юный король со своей свитой смог спокойно удалиться.
Так закончилась первая встреча короля Ричарда с представителями его народа. Теперь придворные вельможи, попрятавшиеся от стрел, которые так и не были вынуты из колчанов, знали точно, что в компании с королем им ничто не грозит, что молодой Ричард — единственное оружие, с помощью которого можно нанести поражение взбунтовавшейся толпе и сохранить свое господство.
5. Повстанцы в Лондоне
Итак, критический момент настал — это было ясно как лидерам восстания, так и любому мыслящему простолюдину. Король, нарушив свое обещание, отказался говорить с ними, и в этом снова были повинны "зловредные советники". Что же теперь? Ведь огромное повстанческое войско нельзя держать в бездействии, как платную армию в мирное время: принесенные с собой запасы пищи подходили к концу, денег практически ни у кого не было, а без них достать провизию в сельской местности представлялось делом маловероятным. Многие вилланы уже подумывали о возвращении домой, о работе, которую необходимо доделать, чтобы не голодать зимой. Вопрос требовал безотлагательного решения, пока повстанческое войско не начало таять на глазах. В Лондоне имелось все, что им было жизненно необходимо — еда, вино, крыша над головой и... король. Но Лондон с его бастионами, мощными стенами и укрепленными воротами был неуязвим: попасть в него можно было только через узкий мост, но взять его приступом было практически невозможно.
Пока вооруженные вилланы в ожидании какого-либо решения неторопливо беседовали друг с другом, из города верхом прискакал ольдермен Хорн, истинный друг простого люда. Встревоженные лидеры окружили его, затем Тайлер отдал приказ: "На Лондон!" Повстанцы с одобрительными возгласами построились в колонны и, распустив знамена с изображением св. Георгия, двинулись по направлению к столице.
И вот они у Лондонского моста, перед мощной сторожевой башней городских ворот: опускная решетка на запоре, у бойниц в готовности застыли вооруженные воины.
Дальше — стальная синева Темзы, подъемный мостик и узкая дорога, с обеих сторон обрамленная небольшими домами. За Темзой — высокая стена, со всех сторон опоясавшая город, многочисленные башни и шпили которого образовывали нечто вроде гигантской диадемы, а над всем этим высился величественный собор св. Павла с его взметнувшейся на 500 футов в небо остроконечной колокольней. В восточной части города была видна резиденция короля — мощная неприступная крепость Тауэр. Ни одна армия мира не смогла бы приступом взять Лондон. Неужели мужественная решимость народа разобьется об эту твердыню? Неужели Хорн был неверно информирован? А может быть, он их просто предал?
Авангардом повстанческого войска был небольшой отряд лучников и копейщиков под предводительством Тайлера. Он остановил их на некотором расстоянии от ворот и пошел дальше один. Ни одна стрела не была выпущена на него со стен башни. Подойдя к воротам, он через задвижное оконце что-то сказал командиру гарнизона ольдермену
Сибли, и... вдруг опускная решетка плавно поползла вверх, подъемный мост со скрипом и скрежетом начал опускаться. Сибли вышел из ворот, подошел к Тайлеру, и они обнялись. Лондон отдавал себя во власть восставшего народа! Теперь — через мост и в город. Лондонцы, заполнившие обе стороны узкой улицы, восторженно приветствовали повстанцев, угощая их добрым английским элем и всевозможными яствами: радостные возгласы приветствий слышались из каждого окна. Колонны дошли уже до широкой площади, осененной крестом собора св. Павла, где обычно устраивались сходки и собрания, когда город потрясла новая волна приветственных криков - это в Лондон через открытые для них ворота Олдгейта вступили повстанцы из Эссекса, предводимые Джеком Строу (Соломинкой) и лондонцем Томасом Фаррингдоном.
Как поведут себя повстанцы в Лондоне, став безраздельными хозяевами огромного и богатого города? Ведь в роскошных домах зажиточных купцов и знатных вельмож можно поживиться так, что по крестьянским меркам хватило бы на всю жизнь — да к тому же грабеж захваченного города всегда считался законной наградой армии-победительницы! И тем не менее даже враждебно настроенные по отношению к восставшим летописцы были едины в том, что пребывание повстанцев в Лондоне не сопровождалось ни грабежом, ни насилием, что за все, кроме, конечно, подарков и угощений, они платили положенную плату. Руководители восстания обратились к повстанцам и к горожанам со строгим предупреждением, гласившим, что любой, кто попытается использовать создавшуюся ситуацию в преступных целях, будет немедленно повешен. "Мы — ревнители Истины и Справедливости, — говорилось в обращении, — но не воровства и грабежей".
Однако повстанцы пришли в Лондон не для осмотра его достопримечательностей; вскоре последовал приказ, и вся крестьянская армия разделилась на несколько крупных отрядов. Один из них направился к центру правосудия Темплу, чтобы уничтожить все хранящиеся там записи и документацию, другой — с аналогичной миссией в юридическую корпорацию Линкольнз-инн. Принимать какие-либо меры против ненавистных "чиновников и судейских" не пришлось, поскольку все они заблаговременно попрятались. Часть повстанцев была послана снести тюрьмы Флит и Нью-гейт и освободить заключенных; многие из узников отбывали там наказание за неуплату налогов или нарушение трудового законодательства, хотя, конечно, среди них были и воры и бандиты, которые, оказавшись на свободе, без сомнения, вернулись бы к прежнему ремеслу.
Большой отряд окружил лондонский Тауэр и установил за ним постоянное наблюдение. Повстанцы расположились лагерем на зеленых склонах тауэрского холма, где вскоре задымили бивачные костры. Часть мятежников захватила приорат св.Иоанна в Клеркенвелле, принадлежавший королевскому казначею Роберту Хейлу, более известному в народе под кличкой "Роб-грабитель", и подожгла его. Сам Хейл в это время находился в Тауэре.
Наиболее многочисленный отряд повстанцев отправился сводить счеты с самым ненавистным врагом простого люда — герцогом Джоном Гентским, который на награбленные во Франции (да и в Англии тоже) средства построил себе один из роскошнейших в Европе дворцов. Савой — таково было его официальное название — занимал обширную территорию между районом Стрэнд и Темзой. Одновременно он являлся штаб-квартирой герцога, где хранились счета, книги записей и награбленные им сокровища — драгоценные камни, гобелены, боевые доспехи, роскошные одежды, изысканная мебель и редкое по тем временам богатство — ковры. Не исключено, что во всем королевстве не было иного места, где было бы собрано подобное богатство, и это стало еще одной причиной страстного желания повстанцев предать дворец полному разрушению. И лондонцы с огромным удовольствием им в этом помогли.
Обнаруженную во дворце немногочисленную челядь с миром отпустили на все четыре стороны. Весь отряд серьезнейшим образом предупредили, что разгром дворца я вдается актом правосудия и любая попытка хоть что-либо утаить для себя будет считаться обычным воровством со всеми вытекающими отсюда последствиями. Толпа ринулась во дворец, безжалостно круша и ломая все подряд: драгоценные камни в специально принесенных для этой цели ступах раздробили в сверкающую пыль, все остальное, предварительно порвав и разбив на куски, утопили в реке или приготовили к сожжению. Один из повстанцев попытался спрятать под одеждой несколько небольших серебряных изделий, но был уличен и немедленно повешен. Несколько крестьян забрались в винный погреб и напились там до бесчувствия — никто даже не попытался их спасти, когда дворец превратился в огромный пылающий костер, пожравший их вместе со всем тем, что являлось символом могущества и величиягерцога.
Успешное окончание этих акций возмездия ознаменовалось братанием с лондонцами, после чего руководителе восстания собрались в доме Томаса Фаррингдона. Там они пришли к окончательному соглашению относительно своих требований юному королю и составили список тех, кто смертью должен был ответить за свои деяния в прошлом или же представлял собой угрозу новой свободной Англии - Англии "короля Ричарда и народа". В число таких лиц вошли прежде всего Джон Гентский, архиепископ Сэдбери, лондонский епископ Джон Легге, королевский казначей Хейл и ряд других. Затем во все города страны были направлены гонцы для оповещения населения и координации дальнейших действий.
В это время король и его советники, к которым добавился мэр Лондона Уолворт, сидели в Тауэре, бессильные что-либо предпринять. В руках восставших находилась столица, основные города графств Кент и Эссекс, а такие все главные дороги. К ним уже присоединилось немало городов и маноров в графствах Восточная Англия, Хертфордшир и Кембриджшир, и можно было ожидать, что их примеру последует множество других. Взбешенный Уолворт требовал незамедлительных действий, обещая в течение одного дня собрать несколько тысяч вооруженных воинов из семей богатых купцов, гарнизона Тауэра (в нем было 600 солдат) и наемников сэра Роберта Ноллиса, находившихся в его владениях совсем недалеко от Лондона. С такими силами, уверял он, можно разбить мятежников у Тауэра, а затем и полностью освободить от них столицу. Однако против этого плана выступил Солсбери, считавший, что стычки с вооруженными повстанцами растекутся по сотням узких улочек города и если к мятежникам присоединятся лондонские ремесленники и подмастерья — а именно этого от них и следовало ожидать, — то все будет окончательно потеряно. По его мнению, следовало всячески тянуть время, игравшее на руку королю, предоставляя дворянству в провинциях возможность собраться с силами и прийти к ним на помощь. Ведь мятежники, говорил Солсбери, темные люди, совершенно неискушенные в государственных делах; они с готовностью поверят слову короля и вполне удовлетворятся несколькими уступками с его стороны. Прежде всего необходимо начать с ними переговоры, выяснить их намерения и пообещать все, что поможет оттянуть время, ибо, чем дольше все это будет продолжаться, тем больше народ будет уставать, постепенно потянется по домам, и вскоре армия мятежников начнет таять сама собой. Вот тогда и настанет момент окончательно сокрушить их военной силой.
Пришел вечер. В наступившей темноте ярко светились походные костры и зарево догорающего Савоя, когда из Тауэра к повстанцам вышли два пожилых рыцаря, боевые доблести которых давно отошли в прошлое. Один из них нес в руках пергаментный свиток, скрепленный печатью короля. Их немедленно окружила толпа. Один из рыцарей взобрался на принесенный кем-то табурет, призвал всех к молчанию и при свете факелов прочел обращение короля: "Пусть крестьяне с миром возвращаются по домам, и король им все простит. Дома они изложат свои обиды и просьбы на бумаге и перешлют ему... Король вместе с лордами и членами Совета рассмотрит их и примет такое решение, которое будет на благо ему, народу и королевству"*.
* Anonimalle Chronicle
Возможно, повстанцы и были темными людьми, но все-таки не настолько, чтобы принять предложение, подобное этому. Толпа возбужденно загудела, раздались гневные возгласы, отчетливо услышанные всеми обитателями Тауэра, и престарелые посланцы были просто счастливы невредимыми вернуться к королю. А немного позже через уличных глашатаев Уот Тайлер получил новое послание: король приказывал представителям верного ему народа собраться на следующее утро в Майл-Энде, где он своей королевской милостью позволит им высказать все обиды ему лично и постарается, насколько это в его власти, облегчить их судьбу.
6. Король дарует свободу
В семь часов утра в пятницу 14 июня распахнулись главные ворота лондонского Тауэра, поднялась вверх опускная решетка, подъемный мост мягко коснулся земли по другую сторону рва с водой, и из-под каменной арки на него, горделиво восседая на породистых конях, вступила блестящая кавалькада придворных вельмож, разряженных в шелка, бархат и дама*. Король отправлялся на встречу со своим народом.
* Дама — узорчатая шелковая ткань. — Прим. перев.
Впереди процессии в расшитых королевскими знаками плащах красовались герольды; затем следовал королевский оруженосец сэр Обри де Вер, держа перед собой символ государственной власти — громадный обнаженный меч; сразу за ним верхом на крупном коне сам король — маленькая разряженная фигурка с золотой диадемой вокруг головы. Далее, держась как можно ближе к Ричарду, теснилась знать, прекрасно понимавшая, что король остался единственной защитой как их самих, так и всего, что они олицетворяли. Среди них находились три герцога - два единокровных брата короля, герцог Кентский и сэр Томас Холланд, а также командующий войсками наемников сэр Роберт Ноллис. И даже пожилая мать-королева не отставала от них в своей ярко раскрашенной карете. Недоставало только двух знатных вельмож, чьей крови народ жаждал более, чем кого-либо еще, — Сэдбери и Роберта Хейла. Казалось, их специально бросили на произвол судьбы и... повстанцев, поскольку, как все заметили, когда великолепная кавалькада выехала из Тауэра, ворота остались открытыми, а подъемный мост — опущенным, хотя внутри дворца находились два "зловредных советника", вызывавшие лютую ненависть всего народа.
Вряд ли этот выезд доставлял юному Ричарду удовольствие; ведь ему предстояло принести в жертву кого-то из своих друзей и поступиться собственной гордостью монарха. Люди, густой толпой стоявшие на всем пути, в почтении снимали перед ним головные уборы, но злобно указывали на его свиту, выкрикивая в их адрес угрозы и оскорбления. Два раза короля останавливали, чтобы вручить петиции. А когда процессия пересекала зеленые луга Уайтчепела, оба его единокровных брата вдруг запаниковали, свернули на обочину, пришпорили коней и, не разбирая дороги, поскакали куда-то по полям.
Огромный пустырь Майл-Энд не вместил всех желающих; никогда еще в Англии не собиралось столько людей сразу. О точном количестве собравшихся можно только гадать: по мнению автора "Анонимной хроники", там было не менее 100 тыс. человек, хотя Фройссарт считает, что их число не превышало 60 тыс. Впереди под развевающимися знаменами стояла небольшая группа руководителей восстания; за ними, как бы приготовившись к битве, выстроились шеренги вооруженных повстанцев — лучники, копейщики, меченосцы, знаменитые "бурые топоры", а еще дальше — серые ряды крестьян в простых домотканых одеждах, державшие в руках вилы, серпы, дубины и топоры. Король приблизился, остановился, и тут же все это многотысячное скопище простых людей как один упало на колени, единодушно восклицая: "Да здравствует король и верный ему народ!" Но вот затихло эхо этого восторженного порыва, и вперед выступили руководители восстания — Уот Тайлер, Джон Болл и Джек Строу. Они смело подошли к королю, склонили головы в почтительном поклоне, и от имени всех собравшихся Уот Тайлер потребовал от его величества абсолютного права и разрешения лишить жизни любого человека, которого народ сочтет предателем интересов страны и короля. Затем Тайлер достал лист бумаги и громко, пункт за пунктом зачитал условия повстанцев, сводившиеся в сжатом виде к следующему: "...весь народ должен быть освобожден от ига ныне существующей крепостной зависимости, и ни один человек не должен служить другому, иначе как по доброй воле и обоюдному согласию; ...каждому человеку предоставляется право свободно покупать, продавать и торговать в любой части Англии; ...всем участникам восстания объявляется полная амнистия за любые совершенные ими в ходе его поступки... и они не должны подвергнуться никаким преследованиям".
На придворных этот документ, без сомнения, произвел оглушающее впечатление. Потрясенные, они застыли в оцепенении. Да и было от чего - ведь это означало ни много ни мало, а конец их царствования, которое они привыкли считать богоданным на вечные времена. Здесь не место подвергать требования повстанцев сколь-либо тщательному политическому анализу; вполне достаточно заметить, что для простого народа они знаменовали поистине революционные перемены — конец вековой несправедливости и лишений, возможность начать новую жизнь.
Один Ричард, несмотря на юный возраст, уже прошедший хорошую школу царственных манер, ничем не проявил своих чувств. Он молча, не слезая с седла, выслушал Тайлера, коротко ему кивнул, выражая полное согласие со всем сказанным, и заверил, что даст указание немедленно приступить к претворению этой программы в жизнь. Для этой цели он прикажет своим чиновникам подготовить специальные хартии для каждого графства, которые будут иметь силу государственного закона. Король торжественно вручил Тайлеру знамя с королевскими вензелями, тем самым принимая его под свою защиту и давая ему право на свободу действий. Гордый и упоенный достигнутым успехом Тайлер принял знамя, преклонив колено. Затем юный монарх медленно объехал ряды повстанцев, благосклонно принимая знаки почтения, в то время как следовавшие за ним герольды громко возвещали о принятии королем всех требований народа.
Ликованию повстанцев, казалось, не было предела: они смеялись, выкрикивали приветствия, прыгали от радости и обнимались. Наконец-то все они стали свободными людьми! В те минуты ими владело искреннее убеждение в том, что избавленный от злонамеренных советников король, их добросердечный, богом помазанный и посвященный на царствование господин, является главой и вождем своего верного народа.
Однако после встречи Ричард отправился не в Тауэр, а в Королевскую гардеробную — сильно укрепленное здание в центре города у Картер-Лейн, недалеко от собора св. Павла, где хранилась значительная часть его драгоценных одежд и домашней утвари. Оставленный открытым лондонский Тауэр казался брошенным на произвол судьбы, и уже вскоре вооруженные крестьяне там братались и пили вместе с защитниками гарнизона - "терлись друг о друга бородами", как писали об этом летописцы. Если бы стража Тауэра была намерена защищаться на стенах и у ворот, повстанцам никогда бы не удалось пробиться внутрь.
Именно туда, не теряя времени, Тайлер поскакал во главе небольшого отряда специально отобранных повстанцев. Королевское знамя обеспечило им беспрепятственный вход в ворота замка, и они немедленно приступили к поискам Сэдбери и Хейла. И того и другого нашли молящимися у алтаря в небольшой изящной часовне св. Иоанна, расположенной в центре главной башни замка. Оба они прекрасно понимали свою обреченность, поэтому смело встретили посланцев неминуемой смерти. Готовясь к этому, Сэдбери утром исповедовал Хейла и отпустил ему грехи; сам же он еще раньше получил отпущение грехов от своего исповедника.
"Вот, дети мои, перед вами я, ваш архиепископ, — обратился к повстанцам Сэдбери, — и, если вы причините мне вред, папа отлучит от церкви всю Англию, вы же — навечно утратите свои души". Несмотря на это, их вывели на Тауэрский холм и подвели к бревну, которому предстояло сыграть роль плахи. Сэдбери помолился, дал прощение своему палачу и стал на колени. Неискушенному в этом деле повстанцу пришлось несколько раз ударить топором, прежде чем голова архиепископа Кентерберийского отделилась от тела. Судьбу Сэдбери разделили Хейл, Джон Эпплдор — духовник короля, и Джон Легге — главный сборщик налогов. В соответствии с обычаями тех времен отрубленные головы были насажены на пики и выставлены для всеобщего обозрения на воротах Лондонского моста. В известном смысле повстанцы даже пощадили "зловредных советников", избавив их от официальной королевской казни за измену, когда осужденного вешали не до полного удушения, вспарывали живот, в еще живом виде потрошили, а затем расчленяли тело на четыре части и каждую из них выставляли напоказ в четырех различных частях города. В законе эта казнь именовалась "повешение, потрошение и четвертование".
Тем временем вокруг собора св. Павла и вдоль Чипсайда были расставлены столики на козлах, за которыми 30 королевских чиновников, как и было обещано, деловито выписывали "вольные хартии"для мэноров. Закончив очередной лист, чиновник растапливал на маленькой свечке сургуч, выливал его на пергамент, пришлепывал королевской печатью, и с этого момента лист становился официальным документом.
Некоторые отрывки таких пергаментов сохранились в местных архивах и до наших дней.
Вот что говорится в одном из них, составленном для графства Хертфордшир: "Мы, Ричард, милостью Божией король Англии и Франции и правитель Ирландии, приветствуем всех наших судебных исполнителей и иных верных слуг, кому будет предъявлена настоящая хартия. Да будет вам известно, что своей особой милостью мы отпускаем на волю всех наших вассалов, подданных и прочих в графстве Хертфордшир и настоящей хартией освобождаем каждого из них от крепостной зависимости. Мы также даруем полное прощение вышеозначенным вассалам и подданным за все преступления, акты измены, нарушения закона и грабежи, совершенные ими в любых формах всеми вместе или каждым из них в отдельности. Мы также отменяем все приговоры и постановления, принятые против них за таковые нарушения. Тем самым мы даруем им всем и каждому из них в отдельности наше полное королевское расположение, в подтверждение чего и даем сию хартию. Засвидетельствовано лично мною в Лондоне 15 июня в четвертый год моего правления" *.
* Цитата по Walsingham Thomas. Historia Anglicana.
Остаток этого дня и весь следующий день повстанцы разгуливали по улицам Лондона, размахивая вольными хартиями, наслаждаясь вновь обретенной свободой и требуя, чтобы все, кто попадался на пути, клялись в верности "королю и его народу". В тех случаях, когда горожане указывали повстанцам на кого-либо как на известного притеснителя или угнетателя, его немедленно допрашивали и нередко принуждали возместить нанесенный ущерб. Некоторых даже обезглавили, поскольку король дал на это право, и среди них Джона Имворта — начальника тюрьмы Маршалси, которого даже враждебно настроенная к повстанцам "Анонимная хроника" называла не иначе, как "мучителем, не знающим жалости". Его выволокли из святилища Вестминстерского аббатства и тут же на улице казнили.
В резне приблизительно 160 фламандцев — непопулярного национального меньшинства в Лондоне — долго было принято считать виновными восставших крестьян, однако в настоящее время исследователи склонны полагать, что это дело рук самих лондонцев. Собственно говоря, фламандцы и не могли вызвать никакой вражды со стороны крестьян, большинство которых вообще не знало об их существовании. Скорее дело в том, что, будучи уроженцами областей, составляющих сейчас часть территории Бельгии и Голландии, фламандцы были, как правило, искуснейшими ткачами и весьма успешно конкурировали с членами лондонских швейной и ткацкой гильдий; те их, естественно, ненавидели и не упустили случая свести старые счеты. Этих несчастных буквально вытаскивали из собственных домов и церквей и прямо на улице резали насмерть. А для того, чтобы жертвой случайности не стал лондонец, был даже придуман, образно говоря, "экспресс-тест": подозреваемому приказывали быстро сказать по-английски "хлеб и сыр", что фламандцы обычно произносили с сильным акцентом, и, если задержанный отвечал как фламандец, его тут же предавали смерти. Заодно были разграблены и разгромлены дома многих банкиров и ростовщиков из Ломбардии, но и это было делом рук горожан, натравленных на пострадавших, скорее всего, их деловыми конкурентами или должниками.
Постепенно многие крестьяне начали расходиться по домам. Они победили, добились свободы и теперь стремились поскорее вернуться к своим семьям и фермам; повстанческое войско медленно, но неуклонно начало таять.
По неизвестной причине Тайлер не предпринял никаких действий против Королевского совета. Он даже не поставил у здания Гардеробной часовых, тем самым позволив беспрепятственно входить и выходить оттуда знати, герольдам и гонцам. Члены же совета тем временем собрались вокруг короля, размышляя о майл-эндской встрече и ее последствиях, как над шарадой. Более того, совет, не замечая явной нелепости подобного акта, выпустил очередное воззвание, как будто он все еще управлял страной. Но реальная власть находилась в руках народа.
7. Восстания в провинциях
В то время как в Лондоне происходили вышеописанные события, простой люд предпринимал решительные шаги и в ряде других мест. И хотя сообщения, доставлявшиеся по плохим дорогам конными или пешими гонцами, приходили с относительно большим разрывом во времени, провинциальные центры были довольно хорошо информированы о том, что происходило на юге страны. Так в графствах Хертфордшир, Суффолк, Норфолк, Кембриджшир и некоторых других массовые выступления крестьян развивались почти одновременно с маршем Тайлера на Лондон. Обычно эти выступления принимали форму локальных бунтов против землевладельцев, наиболее крупными и жестокими из которых были аббатства и иные церковные владения. В тех случаях, когда аббатство или монастырь являлось господином не только земли, но и близлежащего города, против них активно выступали также горожане, выдвигая, естественно, свои "городские" требования.
Восточная Англия была одним из наиболее процветающих районов страны, где освобожденные вилланы платили уже денежную ренту. Однако это относилось только к светским манорам, ибо церковь наотрез отказывалась признавать подобные новшества, сохраняя крепостную зависимость практически во всех своих многочисленных владениях. Такие города, как Сент-Олбанс (графство Хертфордшир) и Бери-Сент-Эдмендс (графство Суффолк), как это видно из их названий ("Сент" в переводе с англ. яз. означает "святой"). Как правило, это означает, что город с таким названием возник вокруг либо вблизи монастыря или аббатства.), считались в той или иной степени собственностью аббатств и по-прежнему изнывали от бремени феодального уклада. Вместе с тем многие другие города уже выкупили свои хартии вольности и, хотя и в ограниченных рамках, сами определяли условия труда и торговли. Что же касается церкви, то она продолжала упорно цепляться за старую систему общественных отношений, невзирая на то, что это значительно тормозило развитие производства и торговли.
По утверждению жителей Сент-Олбанса, саксонский король Оффа еще в VIII в. даровал им хартию вольности, но монахи ее выкрали; вторую хартию они получили 300 лет тому назад от короля Генриха I, однако и ее аббатство от них незаконно скрыло. Город трижды восставал против аббатства и каждый раз терпел поражение от войск, посланных королем; горожане неоднократно пытались оспаривать права аббата в суде, но разве феодальный суд мог вынести решение против самого аббата?!
Один из исков касался права горожан молоть зерно на собственных мельницах, а не платить огромные деньги за помол на мельнице аббатства. После оглашения решения суда — естественно, не в пользу горожан — аббат приказал изъять в городе все мельничные жернова и вымостить ими монастырскую трапезную. Новый пол, хотя и оказался весьма неудобным, наглядно символизировал очередное унижение горожан, недвусмысленно давая им понять, кто в городе хозяин.
Таким образом, взаимоотношения между городом и церковью, мягко говоря, были далеки от христианского идеала, что и определило более антиклерикальный характер массового протеста в провинциях по сравнению с югом страны.
Признанным лидером горожан Сент-Олбанса стал Уилл Гриндкобб — бывший воспитанник аббатства, которого в свое время не только отлучили от церкви, но и подвергли тюремному заключению. Услышав вести из Блэкхита, он во главе небольшого отряда отправился в Лондон и по дороге присоединился к эссекским крестьянам, направлявшимся в Хайбери, чтобы предать огню и разрушению приорат Джона Хейла. После этого Гриндкобб встретился с Уотом Тайлером и согласовал с ним последующие действия. Тайлер посоветовал отряду Гриндкобба вернуться в Сент-Олбанс и с оружием выступить против аббатства, обещав, если понадобится, прислать в помощь 20 тыс. своих повстанцев, чтобы "обрить монахам бороды".
Затем Гриндкобб побывал на встрече в Майл-Энде, где, преклонив колена перед королем, просил его письменно приказать аббату выполнить требования горожан о возвращении им незаконно удерживаемых хартий вольности. В соответствии с взятой им на вооружение временной "политикой умиротворения" король дал свое согласие, и Гриндкобб в тот же день без отдыха и остановки проскакал все 30 миль до дома. Жители Сент-Олбанса единодушно откликнулись на его призыв и тут же начали сносить ограждения, по их мнению, незаконно возведенные аббатством вокруг общественных земель. Захватив приступом аббатскую тюрьму, они выпустили оттуда всех заключенных*, предварительно выяснив вину каждого из них, для чего было специально создано нечто вроде народного суда.
* Одному заключенному отрубили голову, но в чем была его вина — осталось неизвестным.
На следующее утро они послали за самим аббатом де ла Маре, приказав ему явиться на встречу под страхом сожжения аббатства. Вначале он отказался, но затем позволил насмерть перепуганным монахам уговорить себя и предстал перед посланцами горожан в соборе. Он нагло отмел все притязания народа как незаконные, заявив, что хартия короля Оффа либо никогда не существовала вообще, либо была давным-давно утеряна; что же касается хартии Генриха I, то она является собственностью аббатства, и посему он не уполномочен отдавать ее городу.
Тогда ему вручили королевское письмо, гласившее:
"Возлюбленный брат наш во Христе! По просьбе наших подданных в городе Сент-Олбанс мы по праву и закону повелеваем тебе передать вышеозначенным горожанам и людям доброй воли содержащиеся у тебя хартии, составленные нашим предком, королем Генрихом, и касающиеся общих пастбищ, права на рыбную ловлю и некоторых иных удобств, упомянутых в означенных хартиях, чтобы у них не было повода для жалобы нам по всем этим вопросам.
Подписано нами в Лондоне
15 июня в четвертый год
нашего правления".
Внимательно ознакомившись с содержанием письма, Маре наконец сдался. Все его постановления, записи, расписки и прочая документация аббатства были торжественно сожжены на рыночной площади, а затем ликующие горожане вырыли свои мельничные жернова из монастырской трапезной и унесли их по домам. Так жители Сент-Олбанса при поддержке со стороны крестьян других маноров аббатства добились удовлетворения своих требований, не потеряв при этом ни одной человеческой жизни, если не считать того самого заключенного, которого они же и казнили по неизвестным причинам.
За последние 100 лет, предшествующие описываемым событиям, аббатство в Бери-Сент-Эдмендсе выдержало и подавило четыре народных восстания. Но в пятом по счету восстании вождем стал Джон Врэйв Сэдбери, сам являвшийся священником. Услышав о восстании в Эссексе, он, получив полномочия от Тайлера, вернулся в свой родной город, где его ждали горожане, и оттуда повел этот растущий как снежный ком отряд на аббатство Бери-Сент-Эдмендс. Взяв его приступом, Врэйв приказал монахам написать хартию, в которой они отказывались от своих притязаний на город, а также передать ему документацию аббатства на арендные владения.
Целых восемь дней Джон Врэйв и его соратники правили Бери-Сент-Эдмендсом, не допустив в нем никаких беспорядков или разбоя.
В Кембридже гнев народа, во главе которого стал мэр города, вновь обратился против своего давнего врага - университета, являвшегося в те времена богатым и мощным оплотом духовенства. Аналогичные массовые выступления, явно связанные с событиями в Лондоне и преследовавшие те же цели, происходили в Норфолке, Винчестере, Линкольне и ряде других графств на западе и на севере страны.
В Норфолке восстание возглавил красильщик по имени Джефри Листер, своими действиями заслуживший прозвище "Король простого люда". С триумфом войдя в Норидж, он расположил свою штаб-квартиру непосредственно в самом замке. Большую помощь во всех делах ему оказывал местный эсквайр сэр Роджер Бэкон, распространивший восстание на Грэйт-Ярмут и окружающие его земли.
Массовые народные волнения происходили и во многих других районах страны, однако из-за отсутствия летописных данных мы можем судить о них только из разрозненных обвинений, постановлений, приговоров и свидетельских показаний в ходе судебных преследований участников восстания после его подавления.
Пока же восставшие крестьяне вот уже более 15 дней выглядели победителями, и королю с членами его совета, казалось, не на что было надеяться. Уже за первые три дня правления столицей Тайлер и его последователи полностью доказали свою способность поддерживать порядок и дисциплину: в городе не было ни грабежей, ни мародерства, что еще больше укрепило связь горожан с повстанцами. Казни совершались только по официальному приговору руководителей восстания на основе полномочий, данных им королем во время переговоров в Майл-Энде, а к резне фламандцев люди Тайлера не имели никакого отношения. Сведения, стекавшиеся в Лондон из графств и прилегающих к ним областей, казалось, ясно свидетельствовали как о готовности к восстанию всей страны, так и о том, что дни феодализма сочтены. И тем не менее на баронских манорах вокруг Лондона имелись тысячи прекрасно вооруженных наемников, слуг и верных вассалов знати, составлявшие их личные армии и являвшие грозную силу по сравнению с хотя и многочисленными, но весьма примитивно вооруженными повстанцами. В открытом бою этим профессиональным воинам не понадобилось бы много времени, чтобы наголову разбить плохо организованных, необученных и кое-как вооруженных крестьян. К тому же и в самом Лондоне богатые купцы — это новое сословие "торговых князей", занимавших ключевое положение в профессиональных гильдиях и магистрате, — начали проявлять обеспокоенность и с удовольствием предоставили бы свою вооруженную челядь и домочадцев в распоряжение знати, лишь бы поскорее убрать крестьян из столицы. Пока же, имея поддержку простого люда и оставаясь в узких, запутанных лабиринтах огромного города, повстанцы были практически неуязвимы. Их нужно было убаюкать видимостью полной победы, выманить на открытое пространство и отправить по домам небольшими, к тому же тающими на каждом перепутье группками. Но как этого добиться?
Наконец, после долгих и бурных дебатов совет принял конкретный план действий, авторами которого были, скорее всего, мэр Лондона Уолворт и граф Солсбери. Сам король, их единственная надежда и защита, должен заменить Тайлера в качестве бесспорного вождя народа. Огромное уважение к короне и бесконечное почтение к полусвященной особе короля в известной мере уже подготовили повстанцев к такому повороту событий. Разве не они сами избрали своим девизом "Король Ричард и народ!"? К тому же в роли народного вождя Ричарду придется побыть совсем немного — ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы вывести повстанцев из Лондона на растерзание уже стоящей наготове армии знати.
Но этого можно было достигнуть, только устранив Тайлера физически. Его необходимо было убить тайком от повстанцев, чтобы в возникшей сумятице король мог стать естественным претендентом на роль их вождя. Это был весьма опасный план. Ведь, как отмечал Фройссарт, если бы он провалился, это могло стать концом английской знати, ее богатства и власти. К тому же его успешная реализация целиком и полностью зависела от смелости и самообладания юноши, которому от роду было неполных 15 лет.
Однако другого выхода у знати, судя по всему, не оставалось. Претворять в жизнь надо было именно этот план, каким бы опасным и рискованным он ни казался, поэтому королевские гонцы без промедления отправились во все стороны готовить верные войска. Несмотря на то, что большая часть требований народа была (во всяком случае, на бумаге) удовлетворена, Тайлер попросил короля о следующей встрече для обсуждения предложений о создании новой законодательной системы для свободной Англии. Однако он был достаточно осторожен, чтобы позволить заманить себя в ловушку, где его ждала скорая расправа. Если щитом знати был король, то щитом Тайлера были вооруженные массы народа. Поэтому план устранения Тайлера приходилось претворять в жизнь в присутствии его последователей. И вскоре городские глашатаи во весь голос оповестили лондонцев о том, что король повелел своему народу предстать перед ним на закате следующего дня в Смитфилде, непосредственно за городской стеной.
8. Смитфилд: предательство и убийство
Субботним утром 15 июня 1381 г. король Ричард и его двор поднялись в мрачном, нервозном состоянии, какое нередко предшествует неприятному и опасному делу. Ведь если хоть что-нибудь пойдет не по плану, если подозрение или ненависть спровоцируют гнев народа, то никто из них, возможно, не доживет до конца дня. Поэтому готовились они не как посланцы на мирную встречу, а как воины, собирающиеся на жестокий бой. Обычно на переговоры никогда не одевали боевых доспехов, за исключением короткого меча или кинжала, считавшихся привычными атрибутами одежды, — иная экипировка сразу же вызвала бы подозрение. Но на этот раз придворные надели на себя самые прочные латы, полностью скрыв их под длинными, свободно ниспадавшими накидками.
Знать не пожалела усилий на то, чтобы заслужить священное одобрение планируемому предательству и обману. С видом отрешенной обреченности простившись со своими женами, сестрами и матерями, они отправились к усыпальнице Эдуарда Исповедника* в Вестминстерском аббатстве, где их встретила процессия босых монахов с огромным, усыпанным драгоценными камнями серебряным распятием.
* Эдуард Исповедник - последний король англосаксонской династии, правивший с 1042 по 1066 г . После его смерти герцог Нормандии Вильгельм (вошедший в историю Англии как Вильгельм Завоеватель) высадился в Англии с огромным по тем временам войском (по некоторым источникам, до 60 тыс. человек) и 14 октября 1066г. при Гастингсе разгромил английскую армию. 25 декабря того же года он был провозглашен королем Англии. При Вильгельме и его преемниках в стране усилился феодальный гнет, и имя Эдуарда Исповедника совершенно незаслуженно получило ореол последнего "народного" короля, якобы радевшего о нуждах простых англичан.
Все спешились, король поцеловал крест и в сопровождении свиты прошел в святилище — там все они склонились в молитве вокруг священной гробницы причисленного к лику святых короля Эдуарда. Из заветных хранилищ принесли драгоценные реликвии и пустили по кругу для всеобщего обозрения, восхищения и целования. Как сообщают летописцы, в молитвенном экстазе они рыдали и били себя в грудь. Затем, подобно приговоренным к смерти, все приступили к исповеди. В аббатстве пребывал некий отшельник, при жизни прославившийся своей святостью; уже много лет не выходил он из своей кельи, проводя дни и ночи в посте и молитвах. У него и исповедался сам король, получив тем самым прощение грехов и благословение церкви. Из аббатства обновленная, освященная и духовно укрепленная королевская процессия в количестве 200 человек направилась в Смитфилд. Чуть позади короля скакал мэр Лондона Уильям Уолворт.
В те времена Смитфилд являл собой обширное открытое пространство к западу от городской стены, где еженедельно проводился рынок лошадей и крупного рогатого скота, а ежегодно - ярмарка св.Варфоломея. На восточной стороне был расположен большой приорат св.Варфоломея и больница, основанная этим монастырем более 200 лет тому назад. На территории больницы была еще одна небольшая церквушка, называемая св.Варфоломей-меньший. На западной стороне Смитфилд ограничивала река Флит, в наши дни протекающая под землей. Для встречи было назначено время церковной вечери - час, когда солнце опускается за верхушки деревьев, а туман с реки еще больше сгущает предвечерний мрак.
Повстанцы подошли к восточной части городской стены как раз тогда, когда в воздухе уже повисли сумерки, и расположились лагерем неподалеку от больницы. Легкий ветерок колыхал знамена св.Георгия; тут и там в передних рядах развевались штандарты, данные народу в Майл-Энде в ознаменование доверия и защиты короля. Представители короны остановились на западной стороне Смитфилда. В быстро наступавшей темноте оба лагеря казались друг другу смутной бесформенной массой.
К повстанцам подскакал посланец короля, протрубил сигнал приглашения и ускакал назад. Из толпы на низкорослом коне выехал Уот Тайлер в своем обычном одеянии: капюшон со свешивающимся канатом, просторная туника, чулки и ботинки; на поясе, как всегда, висел короткий кинжал. Сопровождал его всего один знаменосец, держащий над головой символ королевской власти — тот самый, который им вручил не кто иной, как сам король.
О том, что затем произошло на самом деле, летописцы дают довольно противоречивые отчеты, поэтому ниже излагается суть происшедшего и наиболее вероятная последовательность событий.
Тайлер и знаменосец остановились перед королем Ричардом. Знать расположилась в форме вытянутого полумесяца, концы которого были направлены на повстанцев; в центре его находился король. Тайлер спешился и преклонил колено. Король протянул ему руку для поцелуя, однако Тайлер вместо этого пожал ее, как если бы это была рука равного или друга.
"Брат", — сказал он. Брат — королю! Для Тайлера это, без сомнения, была наивысшая и наиболее уважительная форма обращения, но у придворных это неслыханное оскорбление королевской особы вызвало ропот возмущения.
"Брат, — улыбаясь, повторил Тайлер, — возрадуйся, ибо скоро ты получишь от народа свою пятнадцатину, и мы станем добрыми друзьями". (Тайлер имел в виду традиционный налог, который крестьяне сами решили вновь выплачивать королю. Возможно, он заметил нервозное состояние Ричарда и решил этими словами его немного успокоить.)
В ответ король спросил, почему повстанцы все еще находятся в Лондоне и по-прежнему вооружены, если все их желания удовлетворены. Тайлер ответил, что они дали клятву не слагать оружия до тех пор, пока не будут выполнены их последние требования, и, медленно оглядевшись вокруг, добавил, что, если они встретят отказ, знати придется несладко. Затем он громко прочел эти требования, заключавшиеся в следующем:
"...чтобы в Англии не было иного закона, кроме Винчестерского статута*; чтобы судьи и чиновники ни одного человека не ставили вне закона; чтобы ни один человек не претендовал на господство над простым людом; чтобы во всей Англии был только один епископ (ибо нас угнетает великое множество епископов и чиновников); чтобы собственность церкви была по справедливости распределена между членами приходов после того, как будут удовлетворены насущные нужды ныне здравствующих монахов и духовенства; чтобы в Англии больше не было вилланов, а все люди были свободны и равны".
* Винчестерский статут был принят в конце XIII в. при короле Эдуарде I; он гарантировал безопасность личности всем свободным людям, но не распространялся на крепостных. Таким образом, объективно будучи актом прогрессивным, этот статут как бы подчеркивал и ранее бесправное положение крепостных. Прим. ред.
Незатейливая фразеология этих требований не помешала им стать, пожалуй, наиболее радикальными, из когда-либо выдвигавшихся перед правительством за всю историю Англии. Смитфилдская программа, по сути дела, была новым законом, подразумевавшим повсеместное распространение винчестерского статута, введенного Эдуардом I примерно до лет назад. Среди его многочисленных положений простому люду более всего импонировало то, что ответственность за поддержание закона и отправление правосудия возлагалась на них самих - а ведь именно ради этого они в конечном итоге и взялись за оружие. Страшное наказание — объявление вне закона, столь часто использовавшееся против крестьян, — по сути означало, что с юридической точки зрения человек как бы переставал существовать: он не имел права на собственность и полностью лишался какой-либо защиты со стороны закона, в силу чего любой мог его безнаказанно ограбить, унизить и даже убить. Для того времени поистине революционным было требование об экспроприации церкви и проведении в ней определенных реформ, так как этим подрывались самые основы феодальной системы отношений. А требование, "чтобы все люди были свободны и равны", в сочетании с известными нам результатами переговоров в Майл-Энде по сути означало введение принципиально новой формы общества и государства.
Однако король спокойно сидел на коне и кивал головой, как будто его просили о какой-то незначительной милости. Эти полные глубокого политического содержания требования, казалось, ничего для него не означали. В тот момент он или не понимал их истинного значения, или просто не обращал на них внимания, зная, что любые его обещания все равно будут пустым обманом, и помня о решении совета соглашаться на что угодно.
Постепенно напряжение этого важного события начало сказываться и на Тайлере, стоявшем в окружении своих заклятых врагов всего с одним соратником. Он был единственным пешим среди 200 всадников, и от пыли, взбиваемой копытами лошадей, у него пересохло горло и слегка закружилась голова. Он попросил воды и эля, подождал, пока их принесут, прополоскал рот водой и с бесцеремонностью простолюдина выплюнул ее на землю - "в грубой крестьянской манере", как отмечалось в благовоспитанной "Анонимной хронике". Затем поднял кружку с элем, приветствовал ею короля и выпил всю до дна. Почувствовав себя лучше, он вскочил на коня и снова повернулся к Ричарду.
Итак, время для претворения предательского плана знати настало. В сгущающемся сумраке, на достаточном удалении от повстанцев фланги строя знати начали медленно смыкаться, окружая Тайлера и еще больше скрывая его от глаз соратников. Откуда-то из-за спин всадников раздался высокий голос одного из пажей, нервно выкрикнувшего, что этот виллан Тайлер известен всему Кенту как вор и обманщик (обвинение было явно надуманным, ибо Тайлер был родом из Эссекса, в Кенте же до восстания его вообще мало кто знал). Тайлер немедленно потребовал, чтобы юноша вышел к нему, признанному советнику короля и представителю народа, и объяснился. Упирающегося пажа вытолкнули вперед, и затем, судя по всему, последовало бурное объяснение, в ходе которого на Уота посыпались бесчисленные угрозы и оскорбления, направленные на то, чтобы спровоцировать его вытащить из ножен кинжал — предание смерти на месте за обнажение оружия в присутствии королевской особы считалось делом законным и справедливым. Но Уот держал руки на поводьях, хотя уже заметил, что путь к отступлению отрезан. Внезапно мэр Уолворт без повода бросился к Тайлеру, положил руку на его плечо и прокричал: "Ты арестован!" Тайлер сбросил его руку и инстинктивно схватился за кинжал. Уолворт только этого и ждал. Он мгновенно обнажил свой кинжал и дважды ударил им Уота — в шею и голову. Тайлер нанес ответный удар, но его клинок, пронзив мантию Уолворта, наткнулся на железные латы. Только теперь Тайлер понял — его предательски заманили в западню, чтобы убить прямо под знаменем, дарованным ему королем.
И вот Тайлера стремятся поразить уже десятки мечей. Истекая кровью, он из последних сил пришпоривает коня, пытаясь вырваться из кольца и вернуться к повстанцам, но под ударами клинков падает с седла*. До нас не дошло достоверных сведений о судьбе его знаменосца, но вряд ли можно надеяться, что ему удалось спастись.
* "Как только он упал, они сгрудились над ним, и соратники Тайлера не могли, его видеть". — Froissart . Chronicles .
