ГлаваXIV

КАПИТАН СВИНГ: ВОЛНЕНИЯ В ДЕРЕВНЕ

 

Иностранец, оказавшийся в Англии в первой половине XIX в., не преминул бы с некоторым удивлением отметить, что в стране не было крестьян. Во Франции, потерпевшей, как известно, поражение в войне, еще во время революции крупные земельные владения богачей были распределены между простым людом, и теперь основная масса продуктов питания производилась свободными крестьянами, работавшими на собственной земле. В Англии же крестьяне, потеряв землю (а соответственно — и права на нее), превратились в категорию неимущих сельскохозяйственных работников, гнувших спину либо на фермеров-собственников, либо на фермеров-арендаторов. Таким образом, побежденные оказались в лучшем положении, чем победители.

В результате войны сельское хозяйство стало весьма доходным делом, чем, конечно, не преминули воспользоваться богатые землевладельцы, сквайры, фермеры, приходские священники и мелкопоместные дворяне. Нажив во время войны колоссальные состояния, они тратили баснословные суммы на постройку (или реконструкцию) роскошных особняков, красотой которых мы имеем возможность восхищаться и в настоящее время, или на приведение своих обширных парков в соответствие с лучшими классическими вкусами. Огромные лесные массивы отводились под охотничьи заповедники, и горе незадачливому браконьеру, который пожелал бы подстрелить там, скажем, зайца или фазана — его подстерегало немало ловушек и самопалов, способных навсегда его искалечить или вовсе лишить жизни.

Резко упал уровень жизни сельскохозяйственных работников, большинство которых в известном смысле слова можно было считать квалифицированными аграрными рабочими. Утрата общинной земли и права на выпас (в период между 1770 и 1830 гг. английское крестьянство лишилось 6 млн. акров общинной земли) низвела их до такого положения, когда даже при полной занятости они были вынуждены влачить нищенское существование, едва сводя концы с концами. Причем если на индустриальном севере страны у них была хоть какая-то альтернатива — найти пусть и не очень привлекательную, но зато лучше оплачиваемую работу на расширяющихся или новых фабриках, то на аграрном юге сельскохозяйственные работники оказались по-настоящему в безвыходном положении. Не говоря уже о том, что имелось немало причин, делавших дорогостоящий и многодневный переезд через всю страну делом непрактичным, а порой и просто невозможным. Бродяжничество сурово преследовалось (от публичного наказания плетьми до виселицы)

Фермеры нового поколения считали себя скорее бизнесменами, чем "отцами-хозяевами", несущими ответственность за благосостояние всего "семейства", как было в сравнительно недалеком и казавшемся теперь идеальным прошлом. Тогда работник нанимался (как правило, на ежегодной ярмарке) сроком на один год и на этот период становился как бы членом хозяйской семьи. Причем, когда все шло нормально, он имел возможность продлевать этот срок и дальше. Питался он обычно за одним столом с хозяином и его семьей, и если ему иногда чего-то и не доставалось, так это более крепкого эля, который фермеры частенько варили только для себя. Иными словами, между хозяином и его работником существовала общность интересов и вполне определенная социальная взаимосвязь. Капиталистическая философия и мораль положили всему этому конец. Фермеру стало выгодней не иметь постоянного работника, а нанимать его по мере надобности на месяц, неделю или один день. К тому же он существенно экономил за счет питания — ведь теперь приходящих работников не надо было кормить круглый год. Постепенно фермеры снизили оплату труда работников до уровня, которого им едва хватало для физического существования, а затем, как будет видно из последующих разделов, даже ниже. И у наемных сельскохозяйственных рабочих не было иного выхода, как подчиниться.

В качестве основных причин такого ужесточения фермеры называли послевоенное падение цен на продукты питания, рост арендной платы за землю и... десятину, которую им приходилось исправно выплачивать церкви — 10% годового дохода натурой или, что в последние годы было для церкви предпочтительней, деньгами.

Платить работникам заработную плату ниже прожиточного минимума фермерам позволял так называемый Спинхэмлэндский акт (закон о хлебе и детях), названный так по имени деревни в графстве Беркшир, где он впервые нашел практическое применение. В 1795 г . там собралась группа мировых судей, чтобы рассмотреть вопрос об установлении минимума заработной платы, которая отражала бы колебания цен на основной продукт питания бедняков — хлеб, дабы никто не голодал. Однако под давлением фермеров вместо этого была введена иная система, по которой нуждавшиеся работники могли получать еженедельные пособия по бедности от местного прихода — размер таких пособий зависел от количества детей в семье и цены на четырехфунтовую буханку хлеба. Тем самым сельский работодатель освобождался от обязанности обеспечивать прожиточный минимум своим работникам (их субсидировали за счет налогоплательщиков), а те опускались до уровня приходских попрошаек, даже когда работали в условиях полной занятости. Важным элементом новой системы стала поистине драконовская проверка на право получения этого пособия: любой, кто имел хоть какие-либо сбережения или "собственность", какой бы мизерной она не была, немедленно вычеркивался из списка.

Новая система быстро распространилась по аграрному югу страны, не менее быстро превратив английские деревни в обитель задавленных нищетой бедняков, кое-как перебивавшихся на хлебе, сыре, овсяной каше и овощах, которые им удавалось вырастить на своих крошечных огородах. Приходское пособие — ранее к нему прибегали только в случае болезни, потери работы или кормильца и т.п. — теперь превратилось в жизненно необходимый источник существования для широких масс сельскохозяйственных рабочих.

Одним из важных последствий Спинхэмлэндского акта был заметный деморализующий эффект, который он оказал на отношение работников и их семей к труду. Ведь, с одной стороны, как бы плохо они теперь ни работали, они все равно имели право на получение приходского пособия, а с другой — как бы много и старательно они ни гнули спину, у них не было никаких шансов на то, чтобы заработок (за исключением редких случаев везения или срочных работ) позволил им выйти из этой категории. Работа, казалось, вообще потеряла какой-либо смысл, и только традиционная для деревенского жителя потребность в чувстве самоуважения заставляла работников хотя бы создавать видимость активной трудовой деятельности. Все это, как видно из соответствующей статистики того периода, нашло объективное выражение в резком спаде производительности аграрного труда. И если раньше патриотически настроенные литераторы и журналисты не упускали возможности сравнить крепко сбитого, упитанного и независимого английского крестьянина с его изможденным и вечно голодным французским собратом по труду, то теперь положение в корне изменилось, ибо эти персонажи как бы поменялись местами.

Мы не располагаем достаточным количеством письменных источников о реакции на новую систему со стороны ее непосредственных жертв: сельскохозяйственные работники не имели ни своих представителей в парламенте, ни своих тред-юнионов. Будучи в основном неграмотными или полуграмотными людьми, они не писали книг, не вели дневников и не делали программных заявлений. Свои чувства, однако, они вполне недвусмысленно выражали делами.

Наиболее уязвимыми местами на каждой ферме были дорогостоящие и пожароопасные риги или крытые соломой амбары для хранения сена, зерна, гороха и т.п. Именно они-то и заполыхали (по причинам, оставшимся "неизвестными") летними ночами 1830 г . в севеноукском и орлингтонском округах графства Кент на фермах, хозяева которых "прославились" жестоким отношением к своим работникам и бедным соседям. За отдельными пожарами последовали массовые поджоги, порча сельскохозяйственных машин и вспышки насилия, быстро перекинувшиеся на многие из соседних графств; впоследствии они получили название "последнего бунта сельскохозяйственных рабочих".

С особым нетерпением работники всегда ждали осени, когда им в течение нескольких недель приходилось ручными цепами молотить зерно. А радовались они потому, что работа была срочной, требовала большого труда и, соответственно, хорошо оплачивалась. Но вот появилась намного более производительная молотильная машина, приводимая в движение лошадиной силой, и практически свела на нет этот небольшой, но надежный источник дополнительного дохода для подавляющего большинства безземельных сельскохозяйственных рабочих. Поздно вечером 28 августа 1830 г . одна из таких машин на ферме Лоуэр-Хардрс (графство Кент) была разбита толпой жителей соседних деревень; на следующий день аналогичная участь постигла и другую — на ферме около деревни Хит. А вскоре риги с сеном и зерном заполыхали по всему графству. Сельский труженик — тот самый, которого традиционно было принято считать "тупым примитивом", — единственным доступным ему способом выражал активный протест против своего обнищания.

Не прошло и дня, как в Лоуэр-Хардрс явились 100 спешно приведенных к присяге констеблей и отряд вооруженных солдат под командованием двух мировых судей, но, как ни странно, арестов они не производили и обвинения никому не предъявляли. Возможно, это объясняется тем, что на состоявшейся ранее встрече местных фермеров было принято решение не пользоваться молотильными машинами. На двух вышеуказанных фермах хозяева это решение проигнорировали, чем и спровоцировали бурный протест местного населения. Так ли это было на самом деле или нет, осталось неизвестным, но вскоре участившиеся поджоги, акты устрашения и ломка сельскохозяйственных машин распространились по всему графству Кент.

3 января 1831 г . в газете "Таймс" приводились следующие слова одного кентского фермера о его работниках: "Я был бы только рад, если бы среди них разразилась чума. Тогда бы я по крайней мере смог пустить их на удобрение..." В ближайшую же ночь все его риги и амбары сгорели дотла. В принципе, говорилось в официальном отчете о происшествии, имена поджигателей были известны, однако из-за отсутствия доказательств привлечь их к ответственности не представилось возможным.

Постепенно становилось очевидным, что поджоги и ломка машин не являются делом рук отдельных доведенных до отчаяния субъектов. В том же "Таймсе" без обиняков высказывалось предположение о наличии в стране "организованной системы поджигателей, а также разрушителей машин". Вслед за участившимися арестами заполыхали риги и амбары, принадлежавшие мировым судьям.

Первых пойманных на месте преступления разрушителей сельскохозяйственных машин судил в Кентербери сэр Эдвард Нэтчбулл. Не желая усугублять конфликт излишними жестокостями (а может быть, руководствуясь и чисто гуманными побуждениями), он ограничил наказание для арестованных всего тремя днями тюремного заключения и официальным предупреждением о недопустимости подобных действий. Он также выразил надежду, что "доброта и умеренность, проявленные в этом мягком приговоре, найдут в народе соответствующий отклик".

Надежды сэра Эдварда Нэтчбулла не оправдались: поджоги и нападения на фермы стремительно распространялись по всем южным графствам страны. В прессе даже появились тревожные сообщения о шайках вооруженных дубинками работников, которые посягают на чужую собственность среди бела дня. Доля истины в этих сообщениях, безусловно, была. Но только доля. Толпы сельских жителей (численностью иногда до 100 человек), действительно, уже в открытую осаждали дома землевладельцев и наиболее зажиточных фермеров. Однако ни насилия, ни даже угроз, как правило, не допускалось. Один из работников говорил об их бедственном положении, высказывал общие претензии и требовал денег. Получив фунт или два, толпа мирно расходилась. Во время таких встреч фермеры нередко оправдывались, что увеличить заработную плату работникам они не могут из-за высокой арендной платы за землю и десятины. Вот в чем главная причина бедности, утверждали они, вот против чего надо бороться в первую очередь.

Тем временем ситуация постепенно менялась. От просьб о небольшой денежной помощи сельскохозяйственные рабочие переходили к требованиям об упразднении системы приходских подачек с заменой ее справедливой оплатой их труда (по их мнению, таковая должна была составлять два шиллинга и шесть пенсов в день). И кое-где они добивались успеха. В частности, в деревне Брид местные фермеры и представители работников подписали совместный документ, в котором фермеры соглашались платить по два шиллинга три пенса в день трудоспособному работнику, имевшему одного или двух детей; если же детей было больше, то соответственно повышалась и зарплата. Затем ликующая толпа из приблизительно 500 человек, прихватив по дороге чью-то навозную тачку, направилась к дому мистера Абела — местного чиновника по распределению общинных пособий по бедности, который прославился на всю округу надменными, оскорбительными манерами и бездушным отношением к беднякам. Они угрозами вынудили его выйти из дома и залезть в навозную тачку, после чего хохочущие женщины и детвора вывезли Абела за пределы прихода и вывалили в придорожную канаву.

Местные фермеры отреагировали на это довольно своеобразно, угостив каждого из присутствующих полпинтой домашнего пива и подарив им большую бочку крепкого эля. В благодарность за угощение работники устроили демонстрацию у дома викария, протестуя против десятины и требуя, чтобы церковь открыла в деревне школу для детей.

Пример бридских работников быстро нашел последователей во многих других деревнях: жители заключали с фермерами соглашения о размере заработной платы и изгоняли наиболее ненавистных чиновников по распределению общинных пособий для бедных. Взамен фермеры нередко просили работников активнее выступать против церковной десятины.

Если землевладелец или фермер отказывался от таких переговоров, в его адрес приходило письмо с подписью "Свинг" или "капитан Свинг"*, в котором хозяина в угрожающем тоне предупреждали о печальных последствиях отказа выполнить справедливое требование народа. Иногда письма являли собой безграмотные, трудно различимые каракули, а иногда были написаны твердым хорошим почерком с четким изложением мысли. Часть из них сохранилась и до наших времен.

* Свинг (swing) — в переводе с английского языка это слово означает "качели", а в разговорной речи так называют и виселицу. Есть еще одно значение этого слова — "свобода" (не гипотетическая, а реальная, свобода действий). Это имя-символ, придуманное восставшими, как бы говорило богатым землевладельцам: "Вы надеетесь, что мы будем раскачиваться на виселице? Нет! Мы свободны, мы завоюем себе свободу сами, мы сделаем так, как считаем нужным!" Существует и версия, согласно которой повстанцы, взяв себе имя "Свинг", имели в виду взмах цепом при молотьбе. — См.: Рюде Дж. Народные низы в истории. 1730—1848. М., 1984, с. 162. - Прим. изд.

Например:

"Джентльмены! Вот что вас ожидает, если вы не уберете свои машины и не повысите зарплату беднякам до двух шиллингов шести пенсов в день семейным и до двух шиллингов холостым, - мы сожжем ваши амбары и вас вместе с ними. Это наше последнее слово".

А вот еще одно письмо, написанное зажиточному фермеру в графстве Оксфордшир; из него видно, что борющиеся сельскохозяйственные рабочие поддерживали контакты со своими единомышленниками в разных частях страны:

"Не забывайте, как в Кенте огню было предано все... что отказалось подчиниться. Такая же участь ждет и вас, так как мы полны решимости заставить вас обеспечивать бедных по-настоящему, а не так, как это делалось до сих пор... Уберите свои молотильные машины, иначе огонь пожрет вас без промедления... Нас пять тысяч человек, и мы не остановимся ни перед чем".


Перепуганным властям казалось, что юг Англии целиком захлестнула волна открытого неповиновения. На дорогах большинства графств патрулировали отряды вооруженных солдат, им в помощь были выделены сотни специальных констеблей, кое-где появилась даже легкая артиллерия. Однако вопреки ожиданиям никакого сопротивления не последовало. При виде солдат толпы послушно расходились (очевидно, это было условлено заранее) и даже позволяли властям задерживать вожаков с целью выяснения их личности. Многие фермеры все-таки предпочли уступить и выполнили требования своих работников. В некоторых районах имели место нападения на предмет всеобщей ненависти - работные дома. Кое-где поджоги амбаров и разрушения сельскохозяйственных машин продолжались до самой зимы. Но при этом последователи капитана Свинга не убили и даже не ранили ни одного человека. "Военные действия" велись исключительно против собственности.

Столкнувшись со столь упорным сопротивлением со стороны своих работников, сельское дворянство запаниковало и было вынуждено приоткрыть глаза на невыносимые условия их существования. Практически во всех южных графствах Англии хозяевам по тем или иным причинам пришлось вводить более высокую заработную плату своим работникам или заключать с ними новые соглашения. В ответ на это правительство, не имея возможности направить на юг достаточное количество солдат, ибо они были заняты выполнением полицейских функций на индустриальном севере страны, посоветовало местным мировым судьям не особенно церемониться со смутьянами и недвусмысленно намекнуло, что в данном случае не следует строго придерживаться буквы закона. Например, одного деревенского жителя приговорили к тюремному заключению только за то, что, выслушав церковную проповедь о добродетели смирения, он позволил себе вслух заметить: "Мы и так слишком долго были смиренными".

К концу года магистраты южных графств почти повсеместно были готовы признать справедливость (и силу) требований сельскохозяйственных рабочих и узаконить минимальные ставки оплаты их труда. Однако этой готовности вскоре положило конец циркулярное письмо министра внутренних дел Англии лорда Мелбурна (считавшегося, кстати, не твердолобым тори, а "прогрессивным" вигом), в котором прямо указывалось на абсолютную неприемлемость такого подхода к решению развивающегося конфликта.

"И здравый смысл, и весь опыт прошлого, — писал он, — наглядно подтверждают, что политика уступок столь неразумным по сути и столь недопустимым по форме требованиям может привести, причем в самое ближайшее время, к весьма трагическим последствиям... К тому же, — добавлял он, — решение вопросов о заработной плате уже не является прерогативой мировых судей".

Прямым результатом этого циркуляра стали энергичные действия местных властей: были запрещены все виды сборищ деревенских жителей, за любое требование о повышении заработной платы грозил немедленный арест и тюремное заключение (немало сельскохозяйственных рабочих было арестовано вообще без предъявления какого-либо обвинения), повсюду были наготове вооруженные солдаты и констебли. Тюрьмы были настолько забиты простыми сельскими жителями, что в них не хватало места для настоящих преступников. Во всяком случае, на это жаловались сами магистраты.

Поджоги и нападения на фермы прекратились. Начались массовые судилища над "бунтовщиками". Причем мало кто из судей брал на себя труд хотя бы попытаться скрыть под личиной беспристрастности свое предвзятое, неприязненное отношение к обвиняемым:

"Недопустимой наглостью следует считать требования таких людей о том, чтобы джентльмен, получивший дорогостоящее образование и заслуживший право отправлять священные обязанности служителя церкви, опустился до положения простого работника" (из выступления судьи Парка).

"Если среди сельских бедняков и имело место определенное недовольство, оно было сильно преувеличено" (из выступления судьи Босанкета).

"Только человек, мало что истинно знающий о дворянстве Англии,,, может представлять дворян тиранами бедняков, не сочувствующими их горю, не желающими облегчить их страдания и не стремящимися способствовать их счастью и благосостоянию..." (из выступления судьи Тонтона).


Настойчиво борясь за улучшение своего бедственного экономического положения, сельскохозяйственные рабочие никого не убили и даже не ранили. И тем не менее девять из них были приговорены к смертной казни, 457 — к ссылке на каторгу, многие сотни — к различным срокам тюремного заключения. Подобная пародия на правосудие становится неизбежной, когда имущие власть и богатство судят тех, кто не имеет ни того, ни другого.