ЕДИНСТВЕННЫЙ ДОКУМЕНТ, РАССКАЗЫВАЮЩИЙ ОБ ЭТОМ ВОССТАНИИ
- ПЕСНЯ, КОТОРУЮ ПЕЛИ СИЛЕЗСКИЕ ТКАЧИ:

"Blutgericht"
("КРОВАВАЯ РАСПРАВА" )
ВОССТАНИЕ СИЛЕЗСКИХ ТКАЧЕЙ
(Германия - 1844 год)
 
 
«...САВАН ТЕБЕ МЫ ТКЕМ»

Угрюмые взоры слезой не заблещут!
Сидят у станков и зубами скрежещут.
«Германия, саван тебе мы ткем.
Вовеки проклятье тройное на нем.
Мы ткем тебе с а в а н!»

Г. Гейне


В майские и июньские дни 1844 г. грозовые тучи народного гнева собирались над многочисленными селениями Нижней Силезии, благодатного польского края, захваченного пруссаками у Австрии в 1740 г. в результате войны за «австрийское наследство».

Если и был в Центральной Европе социальный остров невиданной нужды и бесчеловечной эксплуатации, исправно поставлявший прусским полотняным баронам миллионные доходы, так это силезский центр ткачества с округом Рейхенбах. Здесь 4— 6 июня 1844 г. произошло восстание силезских ткачей. Королевский двор в Берлине был всерьез обеспокоен. Буржуазия пришла в волнение. Представители передовой общественной мысли, радикально настроенные писатели и художники увидели, каждый по-своему, нечто большее, чем «частный случай». В чем же состоит тайна этого движения социального протеста?

Отверженные.

Издавна славилось силезское полотно на европейских рынках. Еще в XV—XVI вв. из него шили мундиры для солдат и сюртуки для чиновников, модницы щеголяли в нарядных юбках и платьях. Его экспортировали во Францию и Скандинавские страны, в Испанию и Португалию, на Восток и юго-восток Европы.
В Нижней, нагорной Силезии, где земли были не очень пригодны для сельскохозяйственного производства, оброчное производство полотна, доходы с которого получал помещик, постепенно вытеснялось капиталистической работой на дому, или, иными словами, складывалась устойчивая домашняя промышленность как форма мануфактурного производства. Это изменяло социальный облик силезской деревни: место простых торговцев полотном занимали фабриканты, а из массы рядовых ткачей выделялся слой ткачей, получающих зарплату, т. е. наемных рабочих, пролетариев.

Социальное расслоение в нижнесилезских деревнях быстро росло. Об этом можно судить по увеличению ручных ткацких станков: их число увеличилось с 3 056 в 1816 г. до 30 552 в конце 40-х годов, т. е. в 10 раз. Прямым следствием роста капиталистического производства было увеличение численности наемных рабочих-ткачей. К началу 40-х годов в Силезии насчитывалось свыше 27 тыс. ткачей. Но к этому времени в мануфактурном производстве обнаружилось и техническое отставание в сравнении с другими странами Западной Европы. Несмотря на быстрый рост наряду с полотняным хлопчатобумажного производства, механические станки были единичными. Старый, ручной способ производства тормозил развитие текстильной промышленности провинции.

Более благополучным в техническом отношении был округ Рейхенбах. На его предприятиях прямые капиталистические отношения «фабрикант — рабочий» приняли наиболее откровенную, а в конечном счете и наиболее острую форму. Здесь была довольно высокая плотность населения, прежде всего за счет производителей-ткачей. Специфика ткаческого производства состояла в том, что оно было сосредоточено не в городах, а в деревнях. Капиталистическое производство фактически объединяло ряд мелких деревень в крупные. Так возникли довольно значительные центры ткачества. Наиболее крупной из них была деревня Лангенбилау, которую современники называли «силезский Лидс» в области производства хлопчатобумажных товаров». (Прим. Лидс - всемирно известный центр текстильной промышленности в Англии).

В Лангенбилау насчитывалось 13 тыс. жителей. Это было самое крупное селение в провинции, не считая ее центра Бреслау. Вторым по величине ткацким селением была деревня Петерсвальдау с 5 тыс. жителей. Эти две деревни стали центром восстания.
.
Неограниченным хозяином Лангенбилау был фабрикант X. Г. Дириг. Сам бывший ткач, Дириг быстро разбогател на выгодной закупке пряжи, беззастенчивом ограблении рабочих, кото¬рые превращали ее в ткань, и выгодном сбыте готовой продукции на крупнейших рынках. Ко времени описываемых событий его дело унаследовали сыновья Вильгельм и Фридрих. Кроме Лангенбилау, он открыл еще 30 раздаточных контор в других деревнях Рейхенбахского округа. Накануне восстания на него работало около 9 тыс. человек.
В Петерсвальдау правил фабрикант Э. Цванцигер, бывший ткач, человек необузданного нрава, настоящий грабитель рабочих. Если ткачи, сдавая приемщику ткань, униженно просили прибавить за работу один-два зильбергроша, Цванцигер нагло советовал: «Пускай лебеду едят, если голодны». Эти центры рассеянной капиталистической мануфактуры окружало множество небольших селений с мелкими фирмами, на которых было занято 100—200 ткачей.

Сказать, что положение силезских ткачей было ужасным, означало бы ничего не сказать. Если уж представить себе их жизнь и труд, то это было современное рабство в цивилизованной стране. Ведь совсем недавно, каких-нибудь шесть десятилетий тому назад, Пруссией правил «просвещенный монарх» Фридрих II, король — поэт и философ, родоначальник европейского милитаризма нового времени. Его солдат-грабителей одевали силезские ткачи. Теперь дух пруссачества — дух казармы и палочной дисциплины — властвовал между фабрикантом и рабочим-ткачом.

Бесконечно снижался заработок ткача на протяжении всей первой половины XIX в., что было следствием постоянно возраставшей эксплуатации его. Современники описываемых событий приводят пример: годовой доход ручного ткача был равен примерно 30 талерам. Минимум дохода семьи деревенского батрака составлял 96 талеров. Эта и без того низкая зарплата ткача сводилась на нет чрезвычайно высокими ценами на товары и предметы первой необходимости, которые устанавливали сами предприниматели.

Цванцигер окружил свое предприятие кабаками и лавками. У рабочих не было возможности покупать необходимые товары у кого-либо другого, «поскольку он сам (Цванцигер), — писали в июньские дни 1844 г. многие немецкие газеты, рассматривая это как одну из причин восстания, — по своему усмотрению устанавливал расценки, а также цены на продукты питания и на все другие предметы, не допуская со стороны работников, являющихся обычно его должниками, ни малейших возражений. Понятно, что бедные люди при наибольшем напряжении могли заработать у него столько, сколько необходимо для поддержания самого нищенского существования».

Пожалуй, ни одно из понятий, принятых в науке и политике, не отражает столь полно и глубоко положение силезского пролетариата, как пауперизм, что в переводе с английского означает обнищание. (Заметим, что К. Маркс именно в связи с событиями в Силезии писал, что нужда, пауперизм вызывает движения социального протеста. Это важно для понимания причин и последствий восстания.). Нужда пронизывала все — жилище и питание, одежду и медицинское обслуживание, условия труда.

Крестьянский сын В. Вольф, в те годы журналист-демократ, а через несколько лет — коммунист, друг Маркса и Энгельса, одним из первых привлек внимание немецкой общественности к пауперизму трудящихся Силезии. «Возьмите себя в руки и смело входите сюда!.. — рассказывал в 1843 г. Вольф о том, что он увидел в заброшенных крепостных казематах в Бреслау. — Вы не найдете здесь никаких солдат, — тем не менее здесь проживают воины, но воины побежденные; их враг, враг, успевший уже восторжествовать над ними или повергающий их снова в каждодневной борьбе при всякой попытке подняться, враг этот — бедность, и на его стороне сражаются верные союзники — голод, холод, нищета».

Картину жизни и борьбы силезских ткачей нарисовал, спустя полвека, внук ткача, всемирно известный немецкий драматург-гуманист Г. Гауптман в пьесе "Ткачи".

...Горючего материала в душах силезских ткачей к началу 1844 г. накопилось более чем достаточно. В 1843—1844 гг. разразился кризис перепроизводства. Фабриканты Цванцигер и братья Дириг, чтобы выстоять в конкурентной борьбе, почти вдвое сократили зарплату ткачей. Особенно грубо обращался с ткачами, будто заведомо провоцируя их, Цванцигер.

В январе и в последующие месяцы 1844 г. начал нарастать протест ткачей в Лангенбилау. В начале января ткачи Рабе, Баухер и другие начали собирать подписи под прошением местным властям. Ландрат, глава администрации, не ответил на прошение. Тогда Баухер, бывший солдат, понимавший толк в порядке и дисциплине, велел дать сигнал к сбору. У корчмы собралась многолюдная толпа. Звучали полные гнева речи. Раздавались призывы к выступлению. Но оно еще не состоялось.

Полиция арестовала зачинщиков сходки. Их допрос показал, что они верят в справедливость бога и короля. Эта наивная вера в справедливость неба и его наместника на земле была существенным элементом сознания и психологии пролетариев мануфактурной стадии капитализма. Затем последовали волнения в ряде других селений. Наиболее крупным из них в период, предшествовавший восстанию, было выступление ткачей в Петерсвальдау на фирме фабриканта Гофрихтера. Собралось много народа. Вмешалась полиция. Рабочие потребовали освободить арестованных. Перепуганный Гофрихтер отступил, полиция выпустила арестованных.

Эти авангардные стычки свидетельствовали о том, что никакая сила уже не в состоянии остановить ткачей. Их предыдущие попытки мирно добиться улучшения своего положения ни к чему не привели.

Восстание назрело.

День первый, 4 ИЮНЯ: ткачи в наступлении.

Конец мая. В Петерсвальдау и окрестных селениях, на улицах и в трактирах, служивших своеобразными «клубами» обездоленных, собрались возбужденные ткачи. Они распевали столь близкую и понятную им песню «Кровавая расправа». Она стала манифестом восстания. Не случайно В. Вольф назвал ее, по аналогии со знаменитой «Марсельезой», гимном французской революции конца XVIII в., силезской «Марсельезой страждущих».

Силезская «Марсельеза» была направлена против конкретных врагов, фабрикантов Цванцигера, Фелькана, Гофрихтера и Камлота. Особую ненависть ткачей вызывал Цванцигер, этот необузданный кровопийца. Его богом был талер. (Прим: талер – денежная единица). Он обладал нечеловеческими способностями обирать ткачей.

Накануне восстания ткачи приклеили к дверям дома Цванцигера листок с текстом «Кровавой расправы». В нем говорилось:

Над нами учиняют тут
Безбожную расправу:
Священной фены тайный суд
Был менее кровавый.

Тут, как в застенке мрачном, нас
Пытают неустанно.
Взывают реки слез из глаз
О муке окаянной.

А палачи тут — из господ.
Им Цванцигеры имя.
И каждый шкуру с нас дерет
С подручными своими.

Чтоб заклеймить тебя, нет слов.
Исчадье злое ада!
Вы обобрали бедняков.
Проклятье вам награда.

Принуждены мы умирать
От голода лихого:
Вы корку черствую отнять
И тут у нас готовы.

И ведь не смеет ткач-бедняк
В работе ошибиться;
Он должен за любой пустяк
Жестоко поплатиться.

Придет получки день — и вот
Вдруг вычет или хуже:
Совсем дадут ему расчет
И осмеют к тому же.

Тут не помогут стон и плач,
От просьб не будет толку.
Ты можешь зубы, бедный ткач,
Спокойно класть на полку...

Эта песня имеет глубокий социальный смысл. И в то же время это — гневное осуждение эксплуататоров. В понедельник, 3 июня 1844 г., ткачи вновь собрались у дома Цванцигера. Они продолжали петь свою «Марсельезу»:

Когда вы, жизнью насладясь.
На страшный суд придете.
Пред судией в тот грозный час
Что скажете в отчете?

Но, ах, не верят ведь они
Ни в рай, ни в ад кромешный.
Полны забавами их дни
И суетою грешной.

Вы лезете всегда вперед
С решеньем снизить плату,
А уж за вами вслед идет
Мерзавцев стан проклятый.

Стая мерзавцев, верных слуг и конторщиков Цванцигера, набросилась на собравшихся у дома ткачей. Одного из них, В. Медера, они схватили, жестоко избили и сдали в полицейский участок.

... Во вторник 4 июня в доме Цванцигера собралось небольшое общество сыграть партию в вист. Хозяин, как и всегда, был самоуверен и нагл. Он не придал серьезного значения стычкам с ткачами в прошедшие дни, хотя лично участвовал в них. Тем временем большая толпа ткачей, которая уже с утра собиралась в нижней части селения, решила направиться к дому Цванцигера. Поначалу их намерения были вполне миролюбивыми. Они требовали освободить арестованного накануне ткача Медера, избрали делегацию для переговоров с фабрикантом. Главными требованиями были повышение зарплаты и раздача подарков ткачам. По мере приближения к усадьбе Цванцигера толпа обрастала все новыми и новыми людьми. К владениям фабриканта она подошла уже стройными рядами.

На попытки рабочей депутации завязать переговоры подручные Цванцигера ответили градом камней и кирпича, обрушившихся на ткачей. Из дома раздавались насмешки и угрозы. Пришел конец терпению рабочих. Они ответили камнями и пошли на штурм конторы, склада и дома Цванцигера. Вскоре к месту стычки прибыли представители местных властей — полицейский чиновник и жандарм. Чиновник заверял разгневанных ткачей, что Медер будет освобожден. Однако только после того, как ткачи поколотили чиновника, арестованного выпустили на свободу. О событиях в Петерсвальдау он сообщил властям в Рейхенбах.


Разъяренные ткачи штурмом овладели служебными помещениями и домом Цванцигера. Они взломали двери комнат и подвалов, уничтожая прежде всего торговые книги и другие документы и даже кредитные билеты. Но ткачи не были разбойниками, грабителями. Лично себе они не взяли ни одного зильбергроша (разменная монета, 1/30 часть имперского талера).

Семья Цванцигера и его верные слуги спаслись бегством. Они направились в Бреслау. А восставшие продолжали громить владения фабриканта. Другие владельцы фирм, о которых упоминалось в «Кровавой расправе», наученные расправой с Цванцигером, пошли на уступки. Они начали выдавать ткачам деньги и продукты. Ткачи не успокоились. Но окружные власти — граф Пфейль-Бургхауз и ландрат Притвиц — уже вечером пытались уговорить ткачей разойтись, обещая выполнить их требования. На следующий день в нижнюю часть Петерсвальдау вступили две роты 23-го линейного полка Швейдницкого гарнизона — 200 солдат и 4 офицера. Они заняли владения бежавшего Цванцигера.

День второй, 5 июня: сражение неравных сил.

События в Петерсвальдау с быстротой молнии распространились по окрестным поселкам и деревням. Они тотчас достигли и Лангенбилау, самое крупное селение в Силезии.

Братья Дириги с утра 5 июня начали готовиться к отпору восставшим. Они пустили в ход традиционную политику патрициев древнего Рима «Разделяй и властвуй!», которая в условиях капитализма обретала форму «кнута и пряника». Не получив пока что воинского подкрепления от властей, один из Диригов, Вильгельм, создал для защиты своего имущества вооруженную банду.

Примерно в 3 часа дня в Лангенбилау прибыло мощное подкрепление в полторы тысячи ткачей из Петерсвальдау. Брат Дирига, Фридрих, тоже фабрикант, решил пустить в ход «пряник». Он встретил восставших у ворот своего дома с мешком зильбергрошей. Но у восставших уже был опыт. Они разрушили машины и оборудование на его фабрике, затем ворвались в дом, уничтожая все нажитое за счет пота и здоровья рабочих и крестьян.

Потом толпа восставших устремилась к фабрике В. Дирига. Наученный горьким опытом Вильгельм встретил негодующих ткачей лозунгом, написанным на черном щите: «Ведите себя спокойно, и вы будете удовлетворены». Его люди начали раздачу денег и хлеба восставшим. Но эта идиллия продолжалась недолго. Отряд майора Розенберга, который утром наводил «порядок» в Петерсвальдау, оставив два взвода, во второй половине дня прибыл в Лангенбилау. К Диригу в это же время поступило сообщение, что из окружного центра Швейдниц к поселку подходят войска. Он перешел от политики «пряника», временного заигрывания с рабочими, к грубой политике «кнута», прекратив выдачу денег.

Движение протеста ткачей вспыхнуло с новой силой. Даже люди из банды Дирига после прекращения выплаты денег ткачам перешли на сторону восставших. Некоторые солдаты стали колебаться.

Розенберг понял, что промедление грозит поражением. Он отдал приказ стрелять. Первый залп, предупредительный, пронесся над головами восставших. Из их гущи раздавались возгласы:

— Мы — не воры!
— Лучше умереть, чем жить по-старому!
— Теперь все должно быть по-иному!
— Не дадут добром, так возьмем силой!

Розенберг дважды скомандовал «Пли!». Новые залпы были направлены прямо на ткачей. На мгновение многие из них опешили. Пали первые убитые и раненые. Но восставшие яростно атаковали солдат, мешая им перезарядить ружья. Майор отдал приказ об отступлении в направлении Петерсвальдау. Один солдат, два унтер-офицера были серьезно ранены. Более половины солдат и все офицеры получили ушибы. Почти половина ружей при помощи камней была выведена из строя. Немалые потери понесли и ткачи: 11 убитых, 24 тяжелораненых, из которых 6 умерло.

Восставшие завершали разрушение фабрики В. Дирига. Наиболее решительно выступали женщины.

Очевидец событий рассказывает:

«С полуголыми детишками на руках... принимали они участие в восстании; они громко проклинали богачей, золото которых было потом голодающих; они подносили камни и не отступали с места расстрела, пока вся масса восставших не была оттеснена и рассеяна».

Г. Гауптман вложил в уста одной из героинь своей драмы поистине героические слова. Луиза Гильзе, молодая ткачиха, мать четверых детей, страстно обличала тех, кто уповал на бога и короля, открыто бросая им вызов:

«Уж ваши ханжеские речи!.. Еще ни один не стал сыт от них!.. Я готова послать фабрикантов к черту в пасть, накликать на них чуму и всякие беды... Я говорю вам: если они будут громить Дитрихову фабрику, я буду в первых рядах! Горе тому, кто станет у меня на пути!»


афиша к спектаклю по пьесе Г.Гауптмана "Ткачи"

 

Восстание ткачей достигло апогея. Среди восставших пронесся слух, что власти двинули против них крупные воинские силы. Ведь уже сражение в Лангенбилау показало, что с камнями трудно выстоять против огнестрельного оружия и пушек. Ткачи из других селений, участвовавшие в сражении 5 июня, торопились вернуться домой. Власти тем временем начали постепенно овладевать ситуацией. В ночь с 5 на 6 июня на дорогах и подступах к Лангенбилау и Петерсвальдау появились полицейские патрули и заставы. Наступала заря третьего дня, дня расправы.

День третий, 6 июня: кровавая расправа Цванцигеров.

Значительные воинские силы Пруссии были брошены на расправу с восставшими и восстановление «порядка». Из Швейдница, окружного города, в полночь 5 июня на помощь отряду майора Розенберга в Петерсвальдау выступил батальон 7-го пехотного полка под командой майора Ф. Шлихтинга. Из Бреслау, центра Силезии, в Рейхенбах срочно было направлено несколько рот пехоты и отряд кирасир. Многие фабриканты из других селений и округов получили для охраны своих владений воинские отряды. Лишь в один округ Рейхенбах для предупреждения новых очагов восстания власти направили около 5 батальонов пехоты, батальон стрелков, 2 полка кавалерии, 2 артиллерийские бригады.
Целая армия против 55 тыс. жителей округа, основную массу которых составляли женщины, дети, старики. Вот как высоко оценили и королевская власть в Берлине, и силезская и прусская буржуазия угрозу, возникшую для имущества и доходов силезских купцов-фабрикантов в июньские дни 1844 г.

На рассвете 6 июня войска Шлихтинга совершили переход из Петерсвальдау в Лангенбилау. Фабриканты и их преданные слуги встречали карателей с распростертыми объятиями. Новые воинские подкрепления, сопровождаемые орудиями, фейерверкеры которых держали фитили зажженными, занимали селение за селением. В некоторых селениях отдельные группы ткачей пытались громить фабрики и мастерские.

«Герой» карательных операций, майор Шлихтинг обратился 6 июня с лицемерным воззванием к жителям Лангенбилау, не скрывая и прямых угроз в адрес нарушителей «порядка»: «С весьма горестным чувством сообщаю я жителям Лангенбилау о том, что я получил распоряжение с пехотой и артиллерией занять это ставшее мне с давних пор любезным селение, для того чтобы предотвратить возникновение беспорядков, которых, к сожалению, после того, что произошло, следует еще опасаться. Настоящим я объявляю, что пока еще ружья и пушки остаются незаряженными (явная ложь! Свидетельства лояльных очевидцев говорят об обратном: у орудий дымились фитили, а каждый солдат держал ружье наготове — Н.О.), и выражаю надежду, что выступлю из селения столь же мирно, как вступил в него. Однако так же открыто и твердо заявляю, что в случае сопротивления постановлениям и предписаниям гражданских и полицейских властей я немедленно же прибегну к силе оружия. Для того чтобы сохранять порядок в местах расположения войск, я должен потребовать не сходиться в количестве, большем чем 5—6 человек».

Какой лицемер, какой ханжа в мундире! — вправе воскликнуть читатель. Беспорядков уже не было, сопротивление закончилось еще в ночь на 6 июня. А вот массовая кровавая расправа силой, расправа неспровоцированная, началась.

В ночь на 8 июня, сутки спустя после оглашения столь «миролюбивого» воззвания Шлихтинга, началось «очищение» Силезии от «зачинщиков» восстания; в Петерсвальдау было арестовано первоначально 29, в Лангенбилау 14 человек. В последующие дни солдаты и полицейские схватили еще более 100 человек. Всего было арестовано примерно 150 ткачей. Под сильным конвоем пехотинцев, в окружении гусар, угрожавших пистолетами со взведенными курками, арестованных направили в Бреслау.

«Закон и порядок», или, по существу, насилие и беззаконие, восторжествовали. Прусской бюрократии нельзя отказать в оперативности при расправе. Уже 10 июня в Бреслау начала работать специальная следственная комиссия Высшего земельного суда. Суд был скор на расправу. Но ему, как всегда, в целях оправдания власть имущих сопутствовал лицемерный, ханжеский указ Фридриха-Вильгельма IV, короля прусского, который сетовал, в связи с событиями в Силезии, на то, что «во многих местах власти проявляют недостаточную заботу и недостаточно опекают несчастных и бедных, а также беспризорных детей» и т. д. Вот как изображал «христианнейший из королей» в начале июля 1844 г, события, случившиеся в охваченной восстанием ткачей Силезии. Он обещал проявить «заботу и опеку» о несчастных, дабы «предупредить крупные затруднения, могущие возникнуть из безнадзорности детей низших классов общества».

Все дело, оказывалось, в «безнадзорности детей низших классов общества»! «Королевские милости» не заставили себя ждать. К 1 сентября 1844 г. дело было завершено. 35 ткачей из Лангенбилау были приговорены к тюремному заключению и к пребыванию в крепости (по существу, каторжная тюрьма) на срок от 2,5 до 9 лет, а также к телесному наказанию кнутом (30 ударов). 35 ткачей из Петерсвальдау были приговорены к тюремному заключению на сроки от года до 5 лет, 17 ткачей из деревни Лейтманнсдорф и других селений осуждены на сроки от 1,5 до 6 лет. В качестве дополнительного «подарка» каждый из них подвергался 20 ударам кнута. Немало ткачей в первые недели после этого бежали со своими женами и детьми в горы и леса.

Ткачи Силезии получили «помощь» в виде «пороха и свинца», каторжных тюрем и телесных наказаний. Власти и фабриканты брали реванш. Реакция торжествовала. «Победителей» король одарял наградами. Каратель майор Шлихтинг был возведен в чин лейтенанта-полковника. А фабрикант В.Дириг был удостоен ордена Красного Орла 1У степени.

Воцарился ли мир в этом заповеднике социальной нищеты?

Глухое брожение в горных округах Силезии не оставляло ткачей до мартовской революции 1848 года в Германии.


Н.Е.Овчаренко

Из "Книги для чтения по новой истории 1640-1870"
М.,1987



События в Силезии, которые можно охарактеризовать скорее как стихийно начавшийся бунт, имели как свои причины, так и непосредственный толчок – арест Медера. Рабочие не имели ни плана действий, ни какого-либо руководящего органа и даже требования их не были зафиксированы в каком-либо документе. Так что песня, которую они пели, действительно является единственным документом восстания.

Текст ее на немецком языке вы найдете в Архиве немецких народных песен www.volksliederarchiv.de

Стоит отметить, что «Кровавая расправа» – конечно не единственная песня с революционной и протестной тематикой, родившаяся в Германии в те годы.

Этих песен было немало и что любопытно – попалась нам однажды пластинка «Песни революции 1848 года», записанная в Федеративной Республике Германия в конце 70-х.

Старые немецкие песни записывали в 60-70-е годы разные исполнители и Дитер Зюверкрюпп, и дуэт Хайн и Осс. Подробнее об истории политической песни в разделе сайта SING OUT - ЗАПЕВАЙ!.


Разумеется и сечас в Силезии происходят выступления трудящихся. Вот, например демонстрация медицинских работников:




Восстание (именно так оно квалифицировалось советскими историками) силезских ткачей вызвало определенный резонанс в Германии – сбор пожертвований семьям ткачей, дискуссии о положении рабочих, публикации.
В дневнике А.Герцена есть запись: «В Силезии бунтуют работники, ломают машины, бросают изделия…». Несколько поэтов написали стихи о положении рабочих(Георг Веерт, Кристина Отто), а стихотворение Генриха Гейне «Силезские ткачи» ("Die Schlesischen Weber") было напечатано в газете «Вперед» (“Vorwarts”).

В этом же номере была статья Карла Маркса, который высоко оценивал значение этого восстания (возможно потому, что оно было одним из первых выступлений немецких рабочих). К.Маркс полемизирует со статьей «Король прусский и социальная реформа» помещенной в газете «Vorwarts» и в частности пишет:

"... ни одно из французских и английских рабочих восстаний не имело столь теоретического и сознательного характера, как восстание силезских ткачей.
Прежде всего, вспомните песню ткачей, этот смелый клич борьбы, где нет даже упоминания об очаге, фабрике, округе, но где зато пролетариат сразу же с разительной определённостью, резко, без церемоний и властно заявляет во всеуслышание, что он противостоит обществу частной собственности. Силезское восстание начинает как раз тем, чем французские и английские рабочие восстания кончают, — тем именно, что осознаётся сущность пролетариата. Самый ход восстания тоже носит черты этого превосходства. Уничтожаются не только машины, эти соперники рабочих, но и торговые книги, документы на право собственности. В то время как все другие движения были направлены прежде всего только против хозяев промышленных предприятий, против видимого врага, это движение направлено вместе с тем и против банкиров, против скрытого врага. Наконец, ни одно английское рабочее восстание не велось с такой храбростью, обдуманностью и стойкостью.
Что касается степени просвещённости немецких рабочих вообще, или их способности к просвещению, то я напоминаю о гениальных сочинениях Вейтлинга, которые в теоретическом отношении часто идут даже дальше Прудона, как бы они ни уступали ему в способе изложения. Где у буржуазии, вместе с её философами и учёными, найдётся такое произведение об эмансипации буржуазии — о политической эмансипации, — которое было бы подобно книге Вейтлинга «Гарантии гармонии и свободы»? Стоит сравнить банальную и трусливую посредственность немецкой политической литературы с этим беспримерным и блестящим литературным дебютом немецких рабочих, стоит сравнить эти гигантские детские башмаки пролетариата с карликовыми стоптанными политическими башмаками немецкой буржуазии, чтобы предсказать немецкой Золушке в будущем фигуру атлета. Следует признать, что немецкий пролетариат является теоретиком европейского пролетариата, подобно тому как английский является его экономистом, а французский — его политиком. Необходимо признать, что Германия в такой же мере обладает классическим призванием к социальной революции, в какой она не способна к революции политической. Ибо подобно тому как бессилие немецкой буржуазии есть политическое бессилие Германии, так и способности немецкого пролетариата — даже независимо от немецкой теории — представляют собой социальную способность Германии. Несоответствие между философским и политическим развитием Германии не есть какая-то аномалия. Это — необходимое несоответствие. Философский народ может найти соответствующую ему практику лишь в социализме; следовательно, лишь в пролетариате найдёт он деятельный элемент своего освобождения.

Говоря о причинах, приведших к выступлению ткачей, Маркс пишет:

Наконец, все государства ищут причины в случайной или же умышленной нераспорядительности администрации, а потому в мероприятиях администрации они видят средство к исправлению недостатков государства. Почему? Именно потому, что администрация есть организующая деятельность государства.
Чтобы устранить противоречие, существующее между назначением администрации и её доброй волей, с одной стороны, и имеющимися у неё средствами и возможностями — с другой, государство должно было бы устранить само себя, ибо само оно имеет своей основой это противоречие.

Государство зиждется на противоречии между общественной и частной жизнью, на противоречии между общими интересами и интересами частными. Администрация вынуждена поэтому ограничиваться формальной и отрицательной деятельностью; ибо там, где начинается гражданская жизнь и гражданская работа, там кончается власть администрации. Больше того, перед лицом следствий, вытекающих из антисоциальной природы этой гражданской жизни, этой частной собственности, этой торговли, этой промышленности, этого взаимного ограбления различных кругов граждан, — перед лицом всех этих явлений бессилие администрации оказывается для неё законом природы. Ибо эта раздробленность, эта мерзость, это рабство гражданского общества есть та естественная основа, на которой зиждется современное государство, подобно тому как рабовладельческое гражданское общество было той естественной основой, на которой зиждилось античное государство.

Существование государства и существование рабства неразрывно связаны друг с другом. Античное государство и античное рабство — эти неприкрытые классические противоположности — были прикованы друг к другу не в большей степени, чем современное государство и современный торгашеский мир, эти лицемерно-прикрашенные христианские противоположности. Чтобы устранить бессилие своей администрации, современное государство должно было бы устранить нынешнюю частную жизнь. А чтобы устранить частную жизнь, государство должно было бы устранить само себя, ибо оно существует только как противоположность частной жизни. Но ни одно живое существо не станет искать источника своих недостатков в принципе собственной жизни, в её сущности; всякий ищет этот источник в обстоятельствах, лежащих вне его жизни.

Самоубийство противоестественно.
Поэтому государство не может верить во внутреннее бессилие своей администрации, т. е. в своё собственное бессилие. Оно может усматривать только формальные, случайные недостатки своей администрации и пытаться их исправить. И если эти исправления оказываются бесплодными, то отсюда делается вывод, что социальные недуги составляют естественное, от человека не зависящее несовершенство, божеский закон или же — что воля частных лиц слишком испорчена, чтобы они могли идти навстречу добрым намерениям администрации. И какие странные люди эти частные лица! Они ропщут на правительство, как только оно ограничивает их свободу, и в то же время требуют от правительства, чтобы оно отвратило от них необходимые последствия этой свободы!

Чем могущественнее государство и чем более политической является вследствие этого страна, тем менее она склонна понимать общий принцип социальных недугов и искать их корень в принципе государства, т. е. в нынешнем устройстве общества, чьим деятельным, сознательным и официальным выражением является государство. Политический рассудок является политическим рассудком потому именно, что он мыслит внутри рамок политики. Чем он острее и живее, тем неспособнее он к пониманию социальных недугов.

Классическим периодом политического рассудка является французская революция. Герои французской революции были весьма далеки от того, чтобы искать источник социальных недостатков в принципе государства, — они, наоборот, в социальных недостатках видели источник политических неустройств. Так, Робеспьер в большой нищете и большом богатстве видел только препятствие для чистой демократии. Поэтому он хотел установить всеобщую спартанскую простоту жизни.

Принцип политики — воля. Чем одностороннее и, стало быть, чем совершеннее политический рассудок, тем сильнее его вера во всемогущество воли, тем большую слепоту проявляет он по отношению к природным и духовным границам воли, тем менее, следовательно, способен он открыть источник социальных недугов..."



Карл Маркс

из статьи
КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ К СТАТЬЕ «ПРУССАКА»
«КОРОЛЬ ПРУССКИЙ И СОЦИАЛЬНАЯ РЕФОРМА»