ДОРОГАЯ ДОСКА

В деревне Храмовке после краткой информации заехавшего на минутку докладчика по постановлению общего собрания было решено перейти на сплошную коллективизацию.

Когда после собрания мужики вышли на выгон, то поднимавший вместе со всеми за колхоз руку Нил Самохвалов сказал:

- Устроили... Я скорей подохну, чем в колхоз в тот пойду.

- А чего ж руку поднимал?

- Чего подымал... Кабы кто еще не поднял, я бы тогда тоже не поднял, а то все, как черти оглашенные, свои оглобли высунули. Где же одному против всех итить.

- Так чего ж теперь-то шумишь?

- Того и шумлю, что на вас, чертей, положиться нельзя. Ну, да меня не возьмешь голыми руками. А что руку подымал, так, пожалуйста, хоть еще десять раз подыму, а все-таки не пойду. У меня одна лошадь пять тысяч стоит, дам я над ней мудровать? Потому это верный друг, а не лошадь.

После того разговора сельсовет объявил Нила Самохвалова кулаком и классовым врагом и постановил повесить над его воротами доску с надписью, что Нил Самохвалов - кулак и классовый враг.

- Какой же я кулак? У меня одна лошадь только. Ежели их было три или четыре, тогда другое дело.

- А сколько у тебя эта лошадь стоит?

- Сколько стоит... Пятьдесят рублей, ну от силы 75. Пусть только повесят эту доску, головы сыму! Да у меня и приятели есть, которые могут за меня постоять.

Но на другой день стало известно, что доску уж пишут. И пишет ее как раз один из приятелей Нила, который даже обвел ее черной рамочкой и по уголкам зачем-то нарисовал цветочки и голубков.

Когда пришли ее вешать, сбежалась вся деревня смотреть на эту церемонию.

Нил говорил, посмеиваясь:

- Вешайте, вешайте... Недолго ей висеть. Посмотрим, где завтра доска та очутится. Небось ведь часового к ней не поставят.

Но вдруг он перестал смеяться. Председатель, повесив доску, сказал:

- По постановлению сельсовета за всякое снятие доски будет взыскан штраф в размере 25 рублей и за каждый день, в какой доска не будет висеть, - особо десять рублей.

- Ой, мать честная! - сказал кто-то. - Доска-то выходит дорогая...

Наутро к Нилу прибежал сосед и сказал:

- Снял все-таки доску-то? А не боишься, что заставят платить?

- Как снял? - воскликнул, побледнев, Нил. - Я не сымал.

И бросился на улицу. Доски над калиткой не было.

- Ну да ладно, - сказал он сейчас же. - Мне-то чего беспокоиться. Кабы я был виноват. А то и позору бог избавил и закона не нарушил. Какой-то добрый человек постарался. Могу только выразить свою благодарность.

Прошел день. Нил ходил и посмеивался, что так удачно вышло.

Но на другой день его вызвали в совет и сказали, что с него причитается 35 рублей.

- ...Каких?..

- Вот этих самых... 25 за снятие доски, 10 за то, что день не висела.

- Да ведь сымал-то не я?!

- Ничего этого не знаем. Должен смотреть.

- Ах, сукин сын, подлец... Только бы найтить его, этого благодетеля, я б его разделал под орех... Что ж теперь опять будете вешать?

- Нет, уж теперь сам вешай. Если до 12 часов не повесишь, то как за полный день пойдет, еще десять.

- Да где ж я доску-то возьму?

- Сам напишешь, только и всего, небось человек грамотный. И чтоб точь-в-точь такая же была.

Через десять минут Нил бегал по всей деревне, стучал в окна и таким тоном, как будто у него загорелась изба, кричал:

- Ради господа, краски какой-нибудь!

- Какой тебе краски? - спрашивали испуганные соседи. - Одурел малый?

- Краски... доску писать сейчас буду.

- Разведи сажи, вот тебе и краска.

- Красной еще нужно на голубей, пропади они пропадом!

Наконец, весь избегавшись, загоняв жену и ребятишек, Нил достал черной и красной краски и уселся, как богомаз, выполняющий срочный заказ, писать, а кругом стояли зрители и советовали:

- Буквы-то поуже ставь, а то не поместятся.

- Ты "кулак"-то наверху покрупней напиши, а "классового врага" помельче пусти в другую строчку, вот тебе и уместится все. Так красивее будет и просторнее. А то ты всю доску залепишь, на ней с дороги и не прочтешь ничего. К самой калитке, что ли, подходить да читать.

- Какая же это сволочь сняла, скажи, пожалуйста...

Нил слишком глубоко окунул кисть, которая была у него сделана из пакли, и на доску сползла жирная крупная капля.

- Икнула... - сказал кто-то из зрителей.

- Чтоб тебя черти взяли! - крикнул Нил, в отчаянии остановившись.

- Придется сызнова, а то даже некрасиво выходит.

- Да, вот буду вам еще красоту разводить. Ежели через полчаса повесить не успею, еще десятку платить. Да еще голубей этих писать, - говорил Нил.

- Да зачем голубей-то? - спросил кузнец. - Может, без них?

- А черт их знает, зачем... Не буду я голубей рисовать!

- Нет, надо уж в точности, а то еще заплатишь. Пиши уж лучше.

Нил, сжав зубы, принялся за голубей, но сейчас же голоса три сразу закричали:

- Что же ты ему хвост-то крючком делаешь? Что это тебе собака, что ли?

- Где крючком? - спросил Нил, отстранившись от доски, чтобы посмотреть на нее издали.

- Где... ты вон пойди посмотри, как святой дух в церкви нарисован, что ж у него крючком что ли, хвост-то. Рисовальщик тоже...

- Это он его сделал на излете, - заметил кузнец, глядя издали на работу прищуренным глазом.

Наконец в половине двенадцатого доска была готова.

- Досрочное выполнение плана, - сказал кто-то, - требуй премиальных,

Нил ничего не ответил и, отстранив от себя доску на длину вытянутой руки, любовался своей работой.

- Что как опять - кто-нибудь назло снимет, - сказал кузнец.

- Попробуй только теперь кто... все кости переломаю, если увижу.

Доску повесили, все постояли, похвалили работу, сомневаясь только насчет голубей.

- А что у них с лица воду, что ли, пить, - сказал кузнец, - сойдут и так.

- Пить не пить, а что ж хорошего, когда не разберешь, голубь это или собака.

Все разошлись, и только Нил стоял перед доской и, иногда прищурив глаз, отходил от нее то дальше, то несколько в сторону, как мастер, только что кончивший картину и после восторгов зрителей оставшийся с ней наедине.

- А ведь и то на излете, - сказал он сам себе.

- Все еще стоит смотрит, - сказал кто-то.

- Что значит - сам-то сделал. На ту доску взглянуть не хотел, а от этой никак глаз не отведет.

- Как же можно, своя работа всегда мила, вот только как бы не свистнули опять.

Подошел вечер. Все гадали, как Нил будет охранять доску.

КУЛАКИ

Мужики сидели на бревнах, ничего не делая и лениво разговаривая. Некоторые слонялись около задворок с таким видом, как будто томились от безделья и не знали, что придумать, чтобы занять себя.

Крыши многих изб были раскрыты и оставались неисправленными. В стороне на бугре виднелся начатый и брошенный на половине стройки кирпичный завод: стояли поставленные стропила, зарешеченные орешником, и лежала сваленная солома для покрышки, которую уже наполовину растащили.

К мужикам подошел приехавший из Москвы на побывку столяр и, оглянувшись по сторонам, сказал:

- Что ж это вы так живете-то?

- А что? - спросили мужики.

- Как "а что"!.. Ровно у вас тут мор прошел: крыши раскрыты, скотины у вас, посмотрел я в поле, мало, да и та заморенная. А сами сидите и ничего не делаете. Праздник, что ли, какой?

- Нет, праздника, кажись, никакого нет... - ответили мужики.

- По лохмотьям вижу, что никакого праздника нет, - сказал столяр, - вишь - облачились.

Мужики молча посмотрели на свои старые рваные кафтаны. А крайний, с широкой русой бородой, как у подрядчика, сказал:

- Поневоле облачишься: из волости, говорят, нынче ктой-то приехал.

- Из какой волости?

- Из нашей. Ты что, чисто с неба свалился? Откуда сейчас-то? - спросил другой худощавый мужик, посмотрев на солнце.

- Из Москвы.

- А, ну тогда другое дело.

- Да черт ее знает, до каких пор это будет, - сказал третий, черный мужик, покачав над коленями головой.

- Покамест полоса не пройдет.

- Ведь это черт ее что: сидишь без дела, пропади ты пропадом.

- Что ж у вас дела, что ли, нет, - сказал столяр, - вы хоть крыши-то сначала покройте.

Никто ничего не ответил, даже не взглянул на крыши. Только черный мужик, не поднимая головы, сказал:

- Тут у кого покрыты, - и то хоть раскрывай.

Из соседней избы вышел длинный, худой мужик, босиком, почесал бок, стоя на пороге, посмотрел по сторонам, потом прошел через дорогу к кирпичному заводу, там зачем-то постоял и опять пошел в избу.

- Эй, дядя Никифор, ай не знаешь, куда деться? Иди, видно, в дурачки сыграм...

- ...Пока полоса не пройдет... - подсказал худощавый.- К кирпичу-то дюже близко не подходи, а то, говорят, из волости приехали, - увидят, запишут...

- Ничего чтой-то не поймешь, - сказал столяр.

- Чтобы понимать, для всего науку надо проходить, - ответил худощавый мужик. - Мы вот прошли, теперь понимаем. И что, братец ты мой, что значит, судьба окаянная: прежде сидели, ничего не делали, потому кругом все чужое было. Теперь все кругом наше, а делать опять ничего нельзя.

- А в чем дело-то?

- Да борьбу эту выдумали насчет кулаков. А тут на местах на этих так хватили здорово, что не то что - кулаков, а и мужиков скоро не останется. Приезжают - "Кто из вас кулак"? Говоришь: нету кулаков, мы их всех вывели. - "А кто самый богатый?" - Самых богатых нету. - "А кто лучше других живет"? - Такой-то...- "А говоришь, - кулаков нету"?..

- Вздумали кирпич с кумом жечь на продажу; а они приехали - цоп!.. В кулачки, говорят, себе метите? Пчел было развели, они приехали, опять - цоп!

- Тут лапти новые наденешь, и то они уж на тебя во все глаза смотрют, норовят в кулаки записать, - сказал худощавый.

- А сначала было плуги завели, веялки эти, чтоб им провалиться.

- Обрадовались?..

- Да, - сказал черный мужик, - теперь утихомирились: веешь себе лопаточкой, - оно и тихо и без убытку.

- И пыли меньше... - подсказал опять худощавый.

- Вот, вот... Ах ты, мать честная... Бывало, в поле выйдешь - урожай. Слава тебе, господи!.. А намедни я поглядел - рожь хорошая. Мать твою... думаю, - вот подведет. Такая выперла, что прямо хоть скотину на нее запускай, от греха.

К говорившим поспешно подошел мужичок с бородкой и опасливо посмотрел на столяра, потом узнал его, поздоровался и торопливо спросил у мужиков:

- Кто нынче кулак? Чей черед? Из волости приехали.

- Эй, Савушка! - сказал худощавый, обратившись к оборванному мужику, сидевшему босиком на бревне. Одна штанина на левой ноге у него совсем отвалилась ниже колена. - Эй, Савушка, твой черед нынче.

- Какой к черту черед, когда я без порток сижу, а вы в кулаки назначаете. Ни самовара, ничего нету.

Пришедший мужичок посмотрел на очередного и сказал:

- Не подойдет... Куда ж к черту, когда у него портки все прогорели.

- Мало чего, - прогорели. Все равно черед должен быть, - ответил черный, - самовар у Пузыревых возьмешь, а портки полушубком закроешь, оденешься.

- Он и полушубок-то такой, что через него только чертям горох сеять.

- Сойдет... Вот тоже моду завели...

- А что? - спросил столяр.

- Да все насчет кулаков. Уж им чтой-то представляться стало. Как приедут из волости или из города, так первое дело требуют кулаков, чтобы у них останавливаться. Ну, известное дело, и самовар, и яйца давай, и обедом корми, и на лошадях вези. Навалились на трех наших мужиков побогаче, каждую неделю раза по два с бумагами прискакивают. Мужики, конешно, волком воют. Теперь уж очередь кулацкую установили.

- Чтоб по-божески, значит?

- По-божески, не по-божески, а ведь они по одному так всю деревню переберут, всех с корнем выведут, а ежели по очереди, - все еще как-нибудь, бог даст, продержимся. А главное дело, работать не дают. Крышу на сарае покрыл - сейчас к тебе два архангела: "В богатеи, голубчик, пробираешься?"

- Что ж это по декрету, что ли, так требуется?

- Какой там - по декрету! По декрету - все правильно: и работать можешь смело и хозяйство даже улучшать.

- А может там один декрет для нас, а другой для них пишут и инкогнито его присылают?

- ...Навряд... А там, кто ее знает.

Из совета вышел какой-то человек и крикнул:

- Эй, куда провожать? Сейчас выйдет. Избу готовьте.

- Мать честная, пойтить похуже что надеть. Спасибо, хоть по будням ездят. А то в праздник бабы разрядятся, ну беда с ними чистая. Иная на две копейки с половиной настряпает, а издали думаешь, у нее золотые прииска открылись.

- Ну, Савушка, беги, беги. Сначала сыпь за самоваром, потом яиц и молока у моей старухи возьмешь. Да коленки-то прикрой, черт!

- Дали бы ему хоть портки-то надеть.

- Ничего, скорей из кулаков выпишут.

Савушка сбегал за самоваром и яйцами. Потом пошел к совету.

Приезжий в кожаном картузе с портфелем вышел на крыльцо и, узнав, что кулак уже дожидается его, посмотрел на него и сказал про себя:

- Кажись, доехали сукиных детей. Дальше уж некуда.