ВУДИ ГАТРИ
 
ПОЕЗД МЧИТСЯ К СЛАВЕ
 
 
::: agitclub ::: sing out::: woody guthrie
 
 
 
 
 
 
 
 


МЕШОК ДЛЯ МУСОРА


Маму увезли, и папа переехал жить к моей тете в город Пампу в Западном Техасе, чтобы вылечиться от ожогов. Мы с Роем некоторое время держались за старый дом Джима Кейна. Когда наступал новый день и я просыпался и. вставал, не было никакого горячего завтрака, а постель была грязной. Весь дом стал грязным. Тут и там валялась засаленная одежда, на скамейке под смоковницей на заднем дворе стоял таз с мыльной водой, а рядом по две или три недели лежали брошенные прямо на землю сырые штаны, ожидая, когда я или Рой возьмемся за стирку. Не знаю. Этот дом, эта старая-престарая смоковница, эти высохшие цветы, эта кухня, такая унылая и одинокая; казалось, горе всего мира оставило здесь свое неслышное эхо. Можно было стоять совсем тихо, навострив уши, но все равно ничего не было слышно. Я точно знаю, что чувствовал тогда, потому что у меня было только одно чувство: удрать оттуда ко всем чертям, как только наступит день и на улице станет светло.

Потом Рой случайно получил работу в Доме оптовой торговли. В день нашего отбытия из Кейновского дома я помог ему перетащить все наше барахло на чердак самого гнилого и ветхого сарая в городке. Он предложил мне переехать к нему на другой конец Окимы в его новенькую трехдолларовую комнату, но я сказал, что, мол, хочу быть сам по себе.

Каждый день, перекинув через плечо мешок, я прочесывал переулки и мусорные свалки. На ногах у меня появились мозоли. Я рылся, как, крот, в чужих мусорных ямах, пытаясь сделать что-то из ничего. Каждый день я проходил пешком по десять-пятнадцать миль с мешком, весившим до пятидесяти фунтов, чтобы к заходу солнца продать городскому старьевщику все собранное мною добро. Свалки и ямы мне были нипочем. Меня в свое время крестили не святой водицей, моими крестными были десять или пятнадцать ассенизационных команд, которые поливали, брызгали, закапывали и покрывали меня с головой всеми видами помоев и мусора, которые только известны человеку.

Попрощавшись с Роем, я перенес старое лоскутное одеяло в крепость, которая стала моей гостиницей. Возвращаясь туда после дневных трудов, я пугал ребят сказками о полудетях-полукрысах, полукойотах-полулюдях.

В последнее время то и дело шли дожди, они сменялись жарой, потом снова лило и снова палило, крепость на холме разве что не закипала, от нее валил пар. Сорняки превратились в джунгли, в которых пауки сжирали божьих коровок, а осы пикировали над пауками. Это был мир, в котором дети одних рождались из мертвых тел других. Солнце жгло, как пламя горящего курятника, кyриный навоз, намокший под дождем, кишел вшами. Густой пар отдавал запахом гниющей древесины.

Вода, как пот, проступала на вершине холма, скользский пол никогда не просыхал. Мое одеяло прокисло и покрылось плесенью. Каждое утро я просыпался в своей постели на полу с таким чувством, будто все то, что сгнило за ночь, впиталось в мой мозг и наполнило мое тело жаром. Солнце, от которого роса бродила в мусорных свалках, испускало какой-то газ, и я начинал смеяться, валился плашмя на тропинку, и в бреду мне чудилось, что я умираю и покрываюсь плесенью.

Когда наступал вечер и ребята отправлялись по домам, я ложился на спину на своем одеяле и меня уносило в мир кровавых, исполосованных ножами кошмаров, всю ночь напролет я дрался и захлебывался в разврате, за мной гонялись и потом растаптывали меня демоны и чудовища, удав опоясывал меня кольцами и проползал через отходные ямы и канализационные трубы города. Я просыпался с выпученными от ужаса глазами. Восходящее солнце снова поднимало вонь из сорняков, и испарения холма душили меня.

Уже несколько дней подряд я был слишком слаб по утрам, чтобы вывесить на солнце свое одеяло на то время, когда я ходил за мусором. Моей первой мыслью каждое утро было выползти на склон холма и вытянуться на тропинке под солнцем. Я чувствовал, как лучи солнца жгли мое тело, и я знал, что солнце - хорошее лекарство. Как то утром мне стало так плохо, голова так кружилась, что я дополз до вершины холма и дотащился почти до самого здания школы. Я свалился на скамейку около фонтана. В мире было жарко, а мне холодно. Потом мир стал холодным, а я горячим. Я подложил под голову холщовый мешок вместо подушки. Мне казалось, что у меня в голове пляшут молнии. Зубы стучали.

Я помню, как почувствовал, что кто-то трясет меня и услышал:
- Эй, Вуди, проснись! Что случилось?

Я поднял голову и увидел своего брата Роя.

- Привет, братик, ты что здесь делаешь?
- Чего это ты свалился?
- Ничего я не свалился. Просто голова закружилась.
- Это что за грязный мешок у тебя под головой?
- Для мусора.
- Все копаешься в отбросах, да? Слушай малыш, у меня отличная комната. Иди туда. Я пришлю врача, он в два счета с тобой разберется.
- Мне няни не нужно!
- Слушай, болван, то есть братец! А ну, бери ключ!
- Иди работать!

Я встал и подтолкнул Роя.

- Так и быть, пойду в твою комнату, посплю. Пришли своего умного врача! И иди работай!

Я толкал Роя в спину и смеялся. Потом голова закружилась так, что я свалился, и Рой подхватил меня и поддержал, а потом слегка подтолкнул, чтобы я шел к нему домой.
Я добрался до большого двухэтажного белого дома, поднялся по лестнице к комнате номер десять. Мой мешок промок насквозь от утренней росы, поэтому я чиркнул спичкой, зажег газовую плиту и сел па пол, расстелив мешок у плиты. Я почувствовал, как холодный озноб ползет по мне, и решил снять с себя рубашку, чтобы тепло от газовой плиты согрело меня. Это было так хорошо, что я лег на полу перед плитой, сунул руки меж колен и некоторое время лежал так, холодный и мокрый от росы, дрожа всем телом; тепло проникало сквозь джинсы, и я стал думать о других временах, когда я оказывался в тяжелом положении и кто-нибудь выручал меня.
"Утиль приносил теперь больше денег. Наверно, латунь в цене. Медь - это тоже хорошо. А вот алюминий лучше всего. Этот старый старьевщик - еврей. Есть у нас такие, которые не любят евреев за то, что они евреи, негров за то, что они негры, таких, как я, за то, что мы копаемся в мусоре, но мне плевать на все это. Ух, какой теплый пол! Что это? Пожарная сирена? Ради бога, нет! Только не пожарная сирена! Я скачусь с катушек от пожарных сирен! Пожар! Пожар! Тушите! Пожар!

- Вставай! Проснись! Шевелись!

Женщина перекатила меня с боку на бок, освобождая себе дорогу, потом стала притоптывать и пританцовывать перед плитой. В комнате было полно дыму. Она налила кувшин воды, вылила его перед плитой, и большое облако белого дыма стрельнуло вверх и заполнило всю комнату.

- Проснись! Ты сгоришь! Пойдешь волдырями! Пойдешь волдырями. Волдырями пойдешь. Волдырями. Вот подожди, увидишь. Горячая смола, и горячие перья, и пойдешь волдырями. Ку-клакс-клак. Проснись! Проснись и ползи па пузе.

Женщина кричала на меня. Она схватила меня за руку и подняла с пола. Я дошел до постели и забрался под одеяло, не сняв джинсов.

- Хоть бы штаны снял, парень! Что это еще за безобразие - класть сальный мешок перед самым огнем и засыпать? Всыпать бы тебе горяченьких!
- Чертовы гады, куклуксклановцы! Убирайтесь ко всем дьяволам из моего дома! Простыни на голове! Не простыни, а саваны! Саваны!

Женщина откинула со лба прядь волос и подошла к постели.
- Да у тебя жар! - она дотронулась рукой до моего лба. - Все лицо горит!

- Вываляли меня в смоле и перьях! Ненавижу тебя! Хулиган ...

Я кинулся на нее и промазал, свалился на пол. Я барахтался, пытаясь встать на ноги.

Вдруг в комнате стало черным-черно ...
- Ну что, лучше тебе так, с холодной тряпкой на лбу?

Она улыбнулась и взглянула мне в лицо, как давным-давно это делала мама.

- Ты прожег только пару дыр в моем старом ковре, а вот мешок тебе придется искать новый. О коврике не беспокойся. Знаешь, когда я вбежала в комнату и увидела, что кругом дым и мешок полыхает, а ты спишь на полу, я вовсе не рассердилась. Не-ет. На. Ешь кашу, овсяная. И попей этого теплого молочка. Вкусно? Достаточно сахара? Я сняла с тебя джинсы. Тебе бы надо носить нижнее белье, кудрявая ты головушка.

Я посмотрел через забранное проволочной сеткой окно в сторону старой школы и подумал о миллионах друзей, о миллионе лиц, о миллионе драк и потасовок и о целом городе, битком набитом такими хорошими людьми, каких только можно найти во всем мире.

Женщина все еще стояла на коленях около моей постели. она положила руку мне на голову и сказала:
- Может быть, заснешь?
- Затылок. Болит. Дергает.
- Перевернись и ляг на животик. Вот хороший мальчик Я тебе потру затылок. Как, приятно?

Она терла и гладила, терла и гладила.

- Дождь идет? - спросил я и глубже зарылся в одеяло.
- Да нет же. А что? - Она слегка похлопала меня по затылку.
- Я весь мокрый и холодный.
- Это тебе снится! - Она продолжала тереть и гладить мне затылок.
- Этот поезд сейчас сорвется и удерет?
- Спи.
- Все как-то странно, а? Слышу, как льет.
- Так лучше, когда я глажу? - Она продолжала тереть.
- Лучше.
- Перестань разговаривать и спи.
- Лучше.
- Еще что-нибудь надо?
- Ага.
- Что?
- Новый мешок для мусора.

 

продолжить : ПАРЕНЕК НА РАСПУТЬЕ