ШТОРМОВАЯ НОЧЬ

Я сдвинул шляпу на затылок и отправился из Реддинга на запад, через леса, по побережью.

Я переходил из города в город, перекинув гитару через плечо, и пел в самых грязных трущобах многих штатов: на Рено-авеню в Оклахома-Сити, на Нижней Пайк-стрит в Сиэтле, в Санта-Фе и Гуверсвилле, в заваленных мусором пригородах разных городов.
Я пел в поселениях, которые называют «малая Мексика», на грязных окраинах зеленых нив Калифорнии.
Я пел на груженных гравием баржах Восточного побережья и в Нью-Йоркском Бауэри, наблюдая, как легавые ловят пьянчужек.
Я шел вдоль изогнутого побережья Мексиканского залива и пел вместе с моряками в Порт-Артуре, с нефтяниками и кочегарами - в Техасе, курильщиками марихуаны - в бедняцких кварталах Хустона.
Я ходил по следам ярмарок и родео по всей северной Калифорнии, я побывал в Мэрисвилле на сборе абрикосов и персиков, на песчаных виноградниках в Оборне и пил прекрасное, домашнего приготовления вино у друзей виноградарей.

Где бы я ни был, всюду я клал свою шляпу на землю и пел.

Иногда мне везло, и я получал хорошую работу.
Я пел по радио в Лос-Анджелесе, и дядя Сэм подбросил мне работенку в долине Колумбии: я сочинил и записал там двадцать шесть песен о плотине Гранд-Кули. Я сделал два альбома пластинок под названием «Баллады пыльной чаши» для фирмы «Виктор». А потом я снова зашагал по дорогам и дважды пересек континент, пользуясь шоссе и товарными поездами. Люди слушали меня по широкому вещанию Си-Би-Эс и Эн-Би-Си и думали, что я богат и знаменит, а у меня в кармане не было и пятака, когда я снова пустился в трудный путь.

Месяцы пролетали быстро, а люди сменяли друг друга еще быстрее, и в один прекрасный день береговой ветер выдул меня из Сан-Франциско и занес в Лос-Анджелес. Стоял декабрь. Улицы, по которым я шел, называют «дном», и это было самое «днистое» дно. Боже, какой сырой и холодной казалась мне та ветреная ночь! Облака неслись низко над землей и рассыпались в каньонах улиц, как табуны диких лошадей.

На углу я наткнулся на собрата по искусству. Он назвался Сиско Кидом. У него были длинные ноги, он ходил вразвалку, как моряк, хорошо пел, много поплавал по морям, покутил не в одном порту и за свои двадцать шесть лет немало повидал. Он прилично играл на гитаре и, так же как я, в дождь и в солнце, в жару и в холод шагал по дорогам ...

Мы шли по «дну», заглядывая в бары и кабаки, прислушиваясь к потрескиванию неоновых реклам, в поисках живых душ. Все в пятнах зеркальные витрины были так грязны, что едва ли даже самый сильный дождь смог бы отмыть их. Обшарпанные двери, разваливающиеся хибары, кучи мусора - все, казалось, излучало бледный, мертвенный свет. Некоторые газетные киоски, от которых пахло прелой бумагой, были открыты, киоскеры пытались продавать прохожим программы скачек, а заодно и цeнные советы. Люди шли под дождем, втянув голову в плечи. Из бильярдных несло табачным дымом, там толпились грязные мужчины, которые громко выкрикивали свои ставки.
Витрины ломбардов были битком набиты всем, что только известно человечеству, - вещами, оставленными в залог как раз теми, кто больше всего в них нуждался: тут были лопаты, краски, компасы, краны, слесарные инструменты, ножовки, топоры, здоровенные часы, которые тикали в последний раз во время первой мировой войны, брезентовые палатки, спальные мешки сезонных рабочих.
Кафе, убогие пивные, «обжорки» не могли вместить всех бродяг, которые поглощали еду и питье в ожидании, что, может, хоть дождь накапает им какую-нибудь работенку. Мусор покрывал мостовую. Грязный поток, который сбегал сюда из благополучных кварталов города, нес с собой скомканные и гниющие газетные листы, солому, отбросы.
И все это собиралось здесь, как Сиско Кид и я, как тысячи и тысячи других, которые оседают на «дне», забивают его, чтобы больше никогда не выбраться наверх.
Сюда, в эти три или четыре квартала старых, шатающихся хибар, приходит рабочий люд, чтобы выжать хоть какой-нибудь отдых и развлечение из жалкого пятака.

Я знаю вас, люди «дна». Шляпы, надвинутые на лица, которых я не могу разглядеть. Вам известно мое имя, и вы называете меня бренчалой, попрыгунчиком, чаевой канарейкой, а мою гитару - копилкой.

Киношники, конокрады, подонки, выпивохи, ворюги, мрачные бандюги, барышники, обдиралы, сыщики, скитальцы, наркоманы, забияки, кочегары-чертяки, моряки, рыбаки, алкоголики-ухари, просто питухи; бочки бездонные, рабочие сезонные; рвачи, ткачи, ранние грачи; люди честные, фальшивые, секс-бомбы и пиявки; спасатели, спасенные, проповедники; бродяги, бедолаги, торговцы бабами и виски, жмоты, моты, обормоты; шантажисты, прохвосты, дошлые, ушлые; девицы, девки, кокетки, шлюхи; арбузники, кукурузники, покупатели, золотоискатели; болтуны, топтуны, нытики, сифилитики; богачи, ловкачи, портачи, хохмачи; картежники, безбожники, дорожники; трусы, стукачи, смельчаки и доносчики; симпатяги, сволочи, сукины сыны; честные работяги, подлые, жадные сутяги.

И где-то в самой гуще этих завсегдатаев «дна» Сиско и я пели для заработка.

В эту декабрьскую ночь несладко было петь, шатаясь из притона в притон. Дождь немного почистил улицы от мусора, размыл его, но загнал в дом всех денежных посетителей. Наша система состояла в том, чтобы приходить в кабак и спрашивать постоянных музыкантов, не хочется ли им отдохнуть несколько минут, и они обычно были рады возможности немного размяться, перехватить чашечку кофе или рубленый бифштекс. Тогда мы занимали их места на маленьком возвышении, пели наши песни и спрашивали посетителей, что бы они хотели еще услышать. В каждом кабаке можно было получить тридцать или сорок центов, если все шло нормально, и мы, как правило, каждую ночь обходили пять или шесть кабаков.

Но это была не обычная ночь.

Мужчины и женщины заполнили все лавки с высокими спинками, стоящие у каждого стола, и обсуждали Гитлера, Японию и русских. Несколько солдат и моряков ходили между столиками, кивая грузчикам, танкистам, товарникам, докерам, заводским рабочим, и все говорили о войне.
Легавые то и дело шныряли на улицу и обратно и смотрели в оба, как бы чего не случилось.

- Пожалуй, что эти развалюхи давно пора снести и построить на их месте новые дома, - сказал Сиско Кид, переходя от одной двери к другой и стараясь защитить свою гитару от дождя.
- Да, они уже на ладан дышат. Думаю, что, когда испанцы появились в этих местах, чтобы разогнать индейцев, они застали здесь эти самые домишки, - сказал я, идя следом.
- Хочешь, попробуем зайти в «Козырный туз»?
Я пошел за ним к двери.
- Если удастся поиграть там, монета у нас в кармане. Понятия не имею, как иначе раздобыть сколько-нибудь денег.

У ребят, которые собрались в «козырном тузе», козырей, похоже, не было. Мы кивнули Чарли-китайцу, а он кивком головы показал на помост для музыкантов. Кабак был выкрашен в светло-голубой цвет, от которого голова у вас начинала кружиться независимо от того, пили вы или нет. Все виды канатов, поплавков и больших рыболовецких сетей висели по стенам и свешивались с потолка. Сиско прислонил лицом к стене музыкальный автомат, в то время как я дергал струны висевшей за его спиной гитары, и настраивал мою. Потом я помахал Чарли, и он стал за стойкой и включил микрофон. Я приблизил микрофон к нашим лицам, и мы начали петь:

Я работать пришел, не слоняться там и сям,
Да, я работать пришел, а не слоняться там и сям,
Но если женку не найду, уберусь ко всем чертям.

- Ребята, подите сюда, - сказал скороговоркой маленький лысый чeловечек в новой серой паре, протягивая Сиско записную книжку с телефонами.
- Перелистай ее и найди мне какoe-нибудь имя и телефон, чтобы я мог позвонить.
- Какой номер? - спросил Сиско.
- Любой, - ответил человечек. - Просто назови мне любой. Я никогда не умел разбирать эти телефонные номера.

Я услышал, как Сиско произносит вслух цифры телефонного номера. Человечек протянул Сиско цент, и мы услышали его разговор по телефону.

- Мисс Сью Перфалас? Как поживаете? Это мистер Апджон Смит из компании «Счастливый очаг и починка крыш». Я сегодня чинил крышу у ваших соседей. И когда я был на крыше у вашей соседки, я посмотрел заодно и на вашу крышу. Сейчас ведь наступило дождливое время, вы знаете, конечно: ваша крыша в плачевном состоянии. Нисколько не удивлюсь, если в один прекрасный день она рухнет. Намокшая штукатурка обвалится на ваше пианино и мебель. Она может обрушиться прямо вам на лицо, когда вы спите в вашей кровати. Что? Точно ли? Совершенно точно! Я просто уверен в этом! Я ведь записал даже ваш номер, вы сами видите! Цена? О, я боюсь, что-то где-то около двухсот долларов. Что вы говорите? А, понимаю. Это не ваша крыша? Многоквартирный дом? А, понимаю. Тогда до свидания, мое почтение, сударыня.

- Не тот номер? - спросил я, когда он повесил трубку.
- Не тот. На вот, возьми книжку и позвони еще куда-нибудь. - Он отобрал книжку у Сиско и дал ее мне.

- Кто это? О, это судья Грант? У вас крыша не в порядке. Это компания «Счастливый очаг и починка крыш». Точно ли? Конечно, точно. Я совершенно уверен. Штукатурка рухнет на вашу жену, когда она в постели. Ясное дело, я могу починить. О, это обойдется вам в триста доллapoв. Договорились. Прийти утром? Буду у вас завтра с утра! - Он сунул книжку в карман, дал мне тоже цент и ушел.

Сиско засмеялся и сказал:
- Чего только люди не делают в наши дни, лишь бы выжить!
- Давай петь. Вон еще живые души показываются в дверях. Ух ты, это наша первая удача за сегодняшний вечер. Можно рассчитывать, что получим втрое больше центов, чем уже получили: Плывите, плывите, морячки! Давайте ваши заявки!
- Давай споем им сначала, - сказал мне Сиско, чтобы они поняли, что это не будет слащавой мурой из музыкального автомата. Что будем петь? Морячки промокли до костей. Дождь поработал над ними.

Я кивнул и начал:

Эх, дождик поливает нас,
Шторм качает «Бирмингем»,
Дождик поливает нас,
Шторм качает «Бирмингем»,
Только нет такой погоды.
Чтобы сдрейфил дядя Сэм!

- Еще, еще!
- Давай, жми, шпарь! Давай, давай!

Эх, штормит па океане,
Дует ветер - хоть умри.
Брат, штормит па океане,
Дует ветер - хоть умри.
Я сготовлю им жаркое
Со взрывчаткою внутри!

- Эй, парень! У меня ни копья нет, разве только чтобы заплатить за бифштекс и кружку пива. Я подкинул бы тебе цент, если бы он у меня был. Но все же спой эту песню еще, а? - сказал здоровенный моряк, кивая в сторону моей гитары.
- Он прямо сейчас сочинил эту песню, верно, приятель?

Я прочел, газету,
Как проснулся от сна,
Да, брат, я прочел, газету,
Как проснулся от сна,
Японцы разбомбили Пирл,-Харбор
И началась война.

Я не сварил, себе кофе,
Не сварил, себе чай;
Я не сварил, себе кофе,
Не сварил, себе чай
Помчался в наборный пункт –
Дядя Сэм, меня пиши давай!

Мы кончили петь, и толпа моряков окружила наш помост. Они облокотились на него и слушали.
- Ребята, вы всегда начинайте петь с этих двух куплетов, - сказал нам один из них.
- Кто-нибудь знает последние новости из Пирл-Харбора? - спросил я.
Они заговорили все одновременно:
- Это хуже, чем мы думали.
- Япошки дали нам дрозда.
- Я слышал, сначала, что две тысячи.
- А теперь говорят ближе к полутора.

В дверях показался солдат и заорал:
- Эй, морячки, утром раненько я отправлюсь на транспорте для перевозки войск! Должен быть на месте через час. Сбацайте мне что-нибудь! Вот мой последний зелененький.

Женщина помахала платком из-за высокой спинки скамейки и сказала:
- Эй, ребята, спойте еще!

Я почесал в затылке.
- Хвастать особенно нечем. Но одну или две мы тут накалякали. Мы еще не выучили как следует, - я вытащил из кармана обрывок бумаги и протянул одному из ребят. – Будешь моим пюпитром. Держи на свету, чтобы я мог видеть.

Война еще не кончится –
Стервятникам шабаш!
Их выстрел, братцы, первым был,
Последним будет наш!