Уолт Уитмен - Whalt Whitman


ПЕСНЬ О САМОМ СЕБЕ


1

Я славлю себя, я воспеваю себя,

И что я принимаю, то примете и вы,

Ибо каждый атом, принадлежащий мне, также принадлежит и вам.

 

Я брожу и призываю мою душу,

Я слоняюсь бесцельно, праздный, и наклонясь, рассматриваю былинку летней травы.

 

Мой язык, каждый атом моей крови созданы из этого воздуха, из этой земли,

Рожденный здесь от родителей, рожденных здесь от родителей, тоже рожденных здесь,

Я, тридцати семи лет от роду, в полном здоровьи, начинаю эту песню,

Надеясь не кончить до смерти.

 

Догматы и школы, отойдите на минуту назад,

Повремените немного, не бойтесь, мы не забудем вас.

Я — гавань для доброго и злого, я позволяю природе в любую минуту всегда

Говорить невозбранно с первобытной энергией.

 

2

Комнаты и дома пропитаны духами, полки загромождены духами,

Я и сам вдыхаю их запах, я знаю его и люблю,

Но от духов кружится голова, а этого я не хочу.

Воздух не духи, он не сделан на фабрике, он без запаха,

Я глотал бы его вечно, я влюблен в него,

Я пойду на лесистый берег, разденусь и стану голым,

Я до безумия рад, что воздух прикасается ко мне.

 

Пар моего дыхания,

Эхо, струйки воды, журчащие шопоты, любовный корень, шелковинка, дерево с вилообразными сучьями, лоза виноградная,

Мое вдыхание и выдыхание, биение моего сердца,

Движение крови и воздуха у меня в легких,

Запах свежей листвы и сухой листвы, запах морского берега и темных морских утесов, запах сена в амбаре,

Мой голос, источающий слова, которые я бросаю по течению ветра,

Легкие поцелуи, объятия, прикосновения ласковых рук,

Игра света и тени на деревьях, когда колышатся гибкие ветви,

Радость — оттого, что я один, или оттого, что я в уличной сутолоке, или оттого, что я брожу по холмам, по полям,

Ощущение здоровья, трели и рулады в полуденный час, моя песня, которую я пою, встав с постели и увидев солнце.

 

Ты думал, что тысяча акров — это много? Ты думал, что земля это много?

Ты так долго читал по складам, чтобы научиться читать?

Ты лелеял гордые замыслы доискаться до смысла поэм?

 

Побудь этот день и эту ночь со мною, и у тебя будет источник всех поэм,

Все блага земли и солнца станут твоими (миллионы солнц в запасе у нас!)

Ты уже не будешь брать вещи из вторых или из третьих рук,

Ты перестанешь смотреть глазами давно умерших или жить привиденьями книг,

И моими глазами ты не станешь смотреть, ты не возьмешь у меня ничего,

Ты выслушаешь всех и профильтруешь все чрез себя.

 

3 (фрагмент)


Я слышал, о чем говорят празднословы, они говорят о начале и конце,

Я же не говорю ни о начале, ни о конце.

Никогда еще не было больше начал, чем теперь.

Движение, движение, движение,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Вечно плодородное движение мира!

Ясна и сладка моя душа, ясно и сладко все то, что не моя душа.

Кто лишен одного, тот лишен и другого, невидимое утверждается видимым,

Покуда оно тоже не станет невидимым и не получит в свой черед подтверждений.

Гоняясь за лучшим, отделяя лучшее от худшего, век досаждает веку,

Я же знаю превосходную согласованность и гармонию всего.

Пока они спорят, я молчу, иду купаться и восхищаюсь собою.

Я приветствую каждый орган, каждую частицу меня и каждого человека, простого и чистого.

Нет ни одного вершка постыдного, низменного, ни одной доли вершка, ни одна доля вершка не будет менее мила чем другая.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

4


Странники и вопрошатели окружают меня,

Мои знакомые, влияние на меня моей юности, или моей комнаты, или города, в котором я живу, или нации,

Последние события, открытия, изобретения,

То общество, в котором я жил, старые и новые писатели,

Мой обед, мое платье, мои близкие, внешность, комплименты, заслуги,

Подлинное или воображаемое равнодушие ко мне какого-нибудь мужчины или женщины, которых я люблю,

Болезнь кого-нибудь из близких, или моя болезнь, проступки, или потеря денег, или недостаток денег, или уныние, или восторг,

Битвы, ужасы братоубийственной войны, горячка недостоверных известий, прерывистых событий,

Все это приходит ко мне днем и ночью и снова уходит от меня,

Но все это не Я.

 

Вдали от этой подневольной суеты

Стоит то, что есть мое Я,

Стоит веселое, добродушное, участливое, праздное, единое,

Стоит и смотрит вниз, стоит прямо или опирается рукою на неосязаемую опору,

Смотрит, наклонив голову на бок, с любопытством — что будет дальше?

Оно и участвует в игре и не участвует, следит за нею и удивляется ей.

Я смотрю назад на мои минувшие дни,

Когда я до поту спорил с разными лингвистами и спорщиками, пробираясь сквозь туман, У меня нет ни насмешек, ни доводов, я просто смотрю и жду.

 

5


Я верю в тебя, моя душа, но другое мое Я не должно унижаться перед тобою,

И ты не должна унижаться перед ним.

Поброди со мной по траве, выйми пробку у себя из горла,

Ни слов, ни музыки, ни рифм, ни лекций мне не надо, даже самых лучших,.

Спой мне свою колыбельную, которую я люблю, убаюкай меня тихим рокотом твоего извилистого голоса.

Я помню, как однажды мы лежали в такое прозрачное летнее утро;

Ты положила голову поперек моих ребер и нежно повернулась ко мне,

И приподняла рубаху у меня на груди и вонзила в мое обнаженное сердце язык,

И дотянулась до моей бороды и дотянулась до моих ног.

Быстро возникли и простерлись вокруг меня покой и знание, которое выше всех рассуждений и доводов,

И я знаю, что Божья длань есть обетование для меня,

И я знаю, что Божий дух есть брат моего духа,

И что все мужчины, когда бы они ни родились, тоже мои братья,

И женщины — мои сестры и любовницы,

И что сущность творения — любовь,

И что бесчисленны листья в полях — и твердые, и сморщенные,.

И бурые муравьи в маленьких кельях под ними,

И покрытый мхом забор, извивающийся подобно червю,

И груды камней, и бузина, и коровьяк, и лаконоска.

 

6


Ребенок спросил: ч т о т а к о е т р а в а? и принес мне ее полные горсти.

Как мог я ответить ребенку? Я знаю не больше его, что такое трава.

 

Может быть это флаг моего чувства, сотканный из зеленой материи, — цвет надежды.

 

Или может быть это платочек от Бога,

Надушенный, нарочно брошенный нам на память в подарок.

Где-нибудь там в углу есть и метка, имя владельца, чтобы, увидя, мы могли сказать наверное, Чей.

Или, может быть, трава и сама ребенок, младенец растительности.

 

А может быть это гиероглиф,

И может быть он означает:

„Взрастая одинаково в жарких странах и в холодных странах,

Среди белых и среди чернокожих,

И Канука и Токагоэ *), и конгрессмэна **), и негра — я принимаю равно, всем им даю одно".

А теперь мне кажется, что это прекрасные, нестриженные кудри могил.

Кудрявая травка, я ласково поглажу тебя, Может быть, ты выросла прямо из груди каких-нибудь юношей, и, может быть, если бы я их знал, я любил бы их;

Может быть, ты растешь из старцев или из младенцев, только что вынутых из материнского чрева;

Может быть, ты материнское чрево.

 

Но эта трава так темна, она не могла взрасти из седых старушечьих голов,

Она темнее, чем бесцветные бороды старцев, также не взросла она из бледно-розовых ртов.

 

Я хотел бы передать ее темную речь об умерших юношах и девушках, а также о стариках и старухах, и о младенцах, едва только взятых от чресел.

 

Что, по вашему, сталось со стариками и молодыми?

И во что обратились теперь дети и женщины там под землей?

Они живы, и им хорошо, и малейший росток указует, что смерти на деле нет,

А если она и есть, она ведет за собою жизнь, она не подстерегает жизнь, чтобы ее погубить,

Она гибнет сама, лишь только появится жизнь.

Все идет вперед и вперед, без запинки,

Умереть это вовсе не то, что ты думал, но — лучше.


*) Токагоэ — городок невдалеке от Нью-Йорка; также — особая порода трюфелей.

**) Конгрессмэн — член парламента.

 

7


Думал ли кто-нибудь, что родиться на свет — это счастье,

Я спешу сообщить ему или ей, что умереть это такое же счастье, и я знаю это наверняка.

Я умираю вместе с умирающим и рождаюсь вместе с только что обмытым новорожденным,

Я весь не вмещаюсь между башмаками и шляпой,

Я смотрю на разные предметы, ни один не похож на другой, каждый по-своему хорош.

Земля хороша, и звезды хороши, и спутники их хороши.

Я не земля и не спутник земли, я — товарищ и собрат людей,

Таких же бессмертных и бездонных, как я,

(Они не знают, как они бессмертны, но я знаю).

Все существует для себя и своих, для меня существует мое, мужское и женское.

Для меня те, которые были мальчишками и которые любят женщин, —

Для меня — невеста и старая дева, для меня матери и матери матерей.

Для меня губы, которые улыбались, глаза, проливавшие слезы,

Для меня дети и родители детей.

Скиньте покровы! предо мною вы ни в чем не виноваты, для меня вы не отжившие, не старые,

Я вижу сквозь тонкое сукно и сквозь грубое сукно *),

Я возле вас, — упорный, прилипчивый, впитывающий в себя все, неустанный, — меня не откинешь прочь!


*) В подлиннике gingham — слово, заимствованное из малайского языка: полосатая суженная или хлопчатобумажная материя.

 

8


Младенец спит в колыбели,

Я поднимаю кисею, долго смотрю на него и отгоняю тихонько мух.

Юноша и закрасневшаяся девушка юркнули в кусты на холме,

Я внимательно наблюдаю за ними с вершины.

 

Самоубийца простерся в спальне на окровавленном полу —

Я изучаю, как волосы обрызганы кровью и куда упал пистолет.

Грохот мостовой, стук фургонов, шарканье подошв, разговоры прохожих,

Тяжеловесный омнибус, кучер с пригласительно-поднятым пальцем, звяканье копыт по граниту,

Сани, бубенчики, шутливые крики, снежки,

Ура народным любимцам, ярость разгневанной черни,

Шуршание штор на завешенных носилках, — больного несут в лазарет,

Схватка врагов, внезапная ругань, драка, чье-то паденье,

Толпа взбудоражена, полицейский спешит со своею звездою, пролагает дорогу в середину толпы,

Бесстрастные камни, которые получают и возвращают назад такое множество эхо,

Стоны пресыщенных и умирающих с голоду, упавших от солнечного .удара или в истерике.

Вопли женщин, застигнутых родами, спешащих скорее домой, чтобы родить ребенка.

Какие слова, живущие и погребенные здесь, вечно витают здесь, какие визги, укрощенные приличиями,

Аресты преступников, оскорбления, предложения продажной любви, принятие ее и отвержение презрительным выгибом губ, —

Все это я замечаю, или отголоски, отражения всего этого, я прихожу и опять ухожу

 

9


Ворота амбара распахнуты настежь и ждут,

В'езжает медлительный воз только что скошенного сена,

Яркий свет переливается серо-зелеными красками,

Сено охапками складывается на осевший сеновал.

Я там, я помогаю. Я приехал на возу, растянувшись.

Я чувствовал легкие толчки на ухабах, одна нога была у меня на другой

Я прыгаю сверху, с балки, выхватываю тимофеевку и клевер,

И кувыркаюсь на сене, и в волоса мне набивается солома.

 

10


В горы далеко, в пустыню я забрел один и стреляю,

Брожу, сам удивленный своим проворством и весельем;

К вечеру выбрал себе безопасное место для ночлега

И развожу костер и жарю свеже-убитую дичь,

И засыпаю на собранных листьях, рядом со мною мой пес и винтовка.

Янки-клиппер *) несется на раздутых марселях, мечет искры и брызги,

Я вонзился глазами в берег, я уперся в руль или с палубы лихо кричу.

*) Клиппер — быстроходное судно с крутыми бортами.


Лодочники и собиратели раковин вставали чуть свет и поджидали меня,

Я запихивал штаны в голенища, шел вместе с ними, и время проходило отлично,— Побывали бы вы вместе с нами у котла, где варилась уха!

На дальнем западе я видел свадьбу охотника, невеста была краснокожая,

И ее отец вместе со своими товарищами сидел невдали, скрестив ноги, безмолвно куря, и были у них на ногах мокасины и плотные широкие одеяла висели у них с плеч.

 

По берегу, по песку, бродил жених-охотник, одетый в шкуры, пышнобородый, шея у него была закрыта кудрями, он за руку водил свою невесту;

У нее же ресницы были длинные и голова обнаженная, и жесткие волосы прямо свисали на её сладострастное тело и достигали до ног.

 

Беглый раб подбежал к моему дому, затаился во дворе,

Я услышал, как от его движений заскрипели дрова,

В полуоткрытую кухонную дверь я увидел его, истомленного,

И вышел к нему, он сидел на полене, и я ввел его в дом и успокоил его,

И воды натаскал, и наполнил лохань, пусть он вымоет вспотевшее тело, из'язвленные ноги,

И дал ему комнату рядом с моею и дал ему грубое чистое платье,

И помню я хорошо, как бегали у него зрачки и как он был неуклюж.

И помню, как я наклеивал ему пластыри на исцарапанное тело и на щиколки ног,

Он жил со мною неделю, отдохнул и ушел на север.

Я сажал его за стол рядом с собою, а ружье мое было в углу.

 

11


Двадцать восемь молодых мужчин купаются на берегу,

Двадцать восемь молодых мужчин, и все так дружны;

Двадцать восемь годов женской жизни, и все так одиноки.

 

Милый дом есть у нее на взгорье у берега,

Красивая, богато-одетая, за ставней окна она прячется.

 

Кто из молодых мужчин ей по сердцу больше всего?

Самый нескладный из них для нее красивее всех.

 

Куда же, куда вы, лэди? Ведь я вас отлично вижу,

Вы плещетесь с ними в воде, хоть притаились недвижно у окна.

 

Двадцать девятой купальщицей с пляской и смехом она направляется к берегу,

Те не видят ее, но она их видит и любит.

Бороды у молодых мужчин блестят от воды, вода стекает с долгих волос, ручейками бежит по телам

 

И также бежит по телам чья-то рука невидимка,

И дрожит, пробегая от висков к ребрам.

Молодые мужчины плывут на спине, и их белые животы поднимаются к солнцу, и ни один не спросит, кто так крепко прижимается к ним,

 

И ни один не знает, кто это так, задыхаясь, склонился вперед, изогнулся,

И кого они окатывают брызгами.

 

12


Приказчик мясника снимает с себя передник, в котором он резал скотину, —

Или точит нож о прилавок на рынке,

Я останавливаюсь и смотрю на него, мне нравится его бойкий язык,

Мне нравится, как он плутует и как попадает впросак.

 

Кузнецы с волосатой закопченной грудью окружают наковальню,

У каждого в руке гигантский молот, работа в полном разгаре, в горне жарко пылает огонь.

Я стою на засыпанном золою пороге и смотрю, как они движутся

Гибкие извивы их стана гармонируют с их дюжими руками,

Вверх поднимаются молоты, вверх так медленно, вверх так уверенно,

Они не торопятся, каждый из них ударяет туда, куда надо.

 

14 (фрагмент)


Дикий гусь ведет свое стадо всю морозную ночь напролет,

Я х о н к ! — кричит он в высоте, и это звучит для меня, как призыв,

Для бездушного это — бессмыслица, но я прислушиваюсь чутко, внимательно

И нахожу здесь смысл и возношусь в зимнее небо.

 

Северный олень с тонкими копытами, кошка на пороге, цыплята, цепная собака,

Хрюкающая свинья с поросятами, которые тянут ее сосцы,

Индюшата и сама индюшка с наполовину раскрытыми крыльями,

В них и в себе я вижу

Один и тот же старый закон.

 

Я влюблен в растущих на воздухе,

Я влюблен в живущих средь скота,

В пахнущих океаном или лесом, в кораблестроителей, в кормчих, в умеющих владеть топором и управлять конем,

Я могу есть и спать с ними по целым неделям.

 

Что зауряднее, дешевле, ближе и доступнее всего — это Я.

Я играю на авось, я трачу себя ради больших барышей,

Я украшаю себя, чтобы подарить себя первому, кто захочет взять меня,

Я не прошу небеса спуститься ниже ко мне,

Я щедро расточаю любовь.

 

15 (фрагмент)


Чистое контральто поет в церковном хоре,

Столяр стругает доску, рубанок все громче насвистывает свою дикую прерывистую песню,

Женатые и неженатые дети едут домой на общую трапезу в День Благодарности *),


*) Последний четверг в ноябре каждого года является в Соединенных Штатах праздничным днем, днем благодарственной молитвы. Этот день установлен в 1864 году президентом Линкольном по окончании войны за освобождение негров. А раньше праздновались другие дни. В этот день все родственники с'езжаются у старшего в роде для общей трапезы.

 

Штурман играет в кегли и сильной рукой сбивает короля,

Старший матрос стоит в китоловной шлюпке, копье и гарпун у него наготове,

Охотник за утками ступает осторожно и вкрадчиво,

Дьяконов посвящают в духовный сан в алтаре, руки скрещены у них на груди,

Девушка за прядильным станком шагает взад и вперед под жужжание большого колеса,

Фермер выходит пройтись в Первый день и останавливается у придорожных трактиров и глядит на овес и ячмень,

Сумасшедшего везут, наконец, в сумасшедший дом (не спать уж ему никогда, как он спал в материнской спальне),

Чахлый наборщик с седой головой наклонился над кассой, во рту он шевелит табак, а глаза уставил в бумагу.

Крепко привязано тело калеки к столу у хирурга, то, что отрезано, страшно шлепает в ведро,

Девушка-квартеронка продается на аукционе, пьяница дремлет у печки в кабаке,

Машинист закачал рукава, полицейский обходит участок, привратник глядит, кто идет;

Парень едет в фургоне (я влюблен в него, хоть и не знаю его).

Метис завязывает шнурки у своих легких сапог перед состязанием в беге,

На западе охота на ястреба *) привлекает старых и малых, одни стоят опершись на ружья, другие сидят на бревнах,

Из толпы выходит искусный стрелок, становится на свое место, прицеливается,


*) В подлиннике turkеу — индюк; но несомненно, что автор разумеет здесь turkey - buzzard — особую породу американских ястребов, имеющих отдаленное сходство с индюками.

 

Группы новоприбывших эмигрантов толпятся на пристани или на плотине реки,

Негры работают кирками на сахарных плантациях, надсмотрщик наблюдает за ними с седла.

Рог трубит, призывает в залу, кавалеры бегут к своим дамам, танцоры отпускают друг другу поклоны,

Мальчик не спит у себя на чердаке под кедровой крышей и слушает музыкальный дождь;

Житель Ууверайна 8) ставит западни для зверей у ручьев, которые наливают водою Гурон **),
Скво ***) завернулась в плащ, подрубленный желтой материей, предлагает покупателям мокасины и вышитые бисером мешочки,


*) Ууверайн ( Wolverine ) — городок в Мичигане близ озера Гурон.

**) Озеро Гурон — одно из величайших озер Северной Америки. .

***) Скво — краснокожая женщина.


Знаток изогнулся на бок и всматривается прищуренными глазами в картины на выставке,

Матросы остановили пароходик и бросили на берег доску, чтобы дать пассажирам сойти,

Младшая сестра держит клубок для старшей, — из-за узлов у нее всякий раз остановка,

Маляр пишет вывеску лазурью и золотом,

Через год после свадьбы молодая жена поправляется и чувствует себя очень счастливой, она родила первенца неделю назад,

Гладкопричесанная американская девушка шьет на швейной машинке, или работает на заводе, на фабрике,

Мостовщик оперся на трамбовку, карандаш репортера быстро порхает по записной книжке,

Мальчик-бурлак торопливо идет бечевой вдоль канала, бухгалтер сидит за конторкой и считает, сапожник натирает нитку воском,

Дирижер отбивает такт для оркестра, музыканты следуют его указаниям,

Крестят ребенка, у новообращенного первая исповедь,

Яхты приготовились к гонке, заполнили собою всю бухту, гонки начались (как сверкают белые паруса!)

Гуртовщик следит, чтобы волы не отбились от стада, и тех, которые отбились, сзывает песней,

……………………….

 

Разносчик потеет под тяжестью своего короба (но покупатель торгуется из-за каждого цента),

Невеста разглаживает свое белое платье, минутная стрелка часов движется медленно,

Курильщик опия откинул голову и лежит с полуоткрытым ртом,


Проститутка влачит свою шаль по земле, шляпа висит у нее на пьяной прыщавой шее, толпа хохочет над ее неприличною бранью, мужчины глумятся, друг другу подмигивая (жалкая, я не смеюсь над твоей неприличною бранью и не глумлюсь над тобой); Президент ведет заседание кабинета, окруженный важными министрами,

По площади, дружно обнявшись, чинно шествуют три величавых матроны,

Матросы смака складывают в трюме целые пласты палтуса *), один на другой,

*) Смак ( smack ) — маленькое рыболовное судно; палтус — рыба.


Миссуриец пересекает прерии со своим товаром и скотом,

Кондуктор проходит по вагону, получить с пассажиров плату и бряцает в кармане мелочью,

Настилатели полов настилают полы, кровельщики кроют крышу, каменщики кричат, чтобы им дали известку,

Гуськом, неся на плече по корыту для извести, шагают друг за другом батраки,

Одно время года идет за другим, и четвертого числа Седьмого Месяца собираются неописуемые толпы (какие салюты из пушек и малых орудий);

Одно время года идет за другим, пахарь пашет, косит косарь, и озимь сыплется наземь;

Далеко на озере стоит щуколов и терпеливо ждет у проруби,

Частые пни торчат на просеке, скваттер *) рубит топором изо всей силы,


*) Скваттер, вернее скуоттер — колонист, поселенец на новых местах, которые предоставляются ему во владение, при условии, что он обработает землю для огорода и поля.


Рыбаки, в плоскодонных лодках торопятся попасть до вечера домой, добраться до хлопковых плантаций и ореховой рощи,

Охотники за енотом рыскают у Красной Реки, или у реки Теннесси, или у Арканзаса,

Факелы сверкают во мгле, нависшей над Чатахучи или Альтамахо *),

*) Чатахучи — река, составляющая западную границу штата Джиорджии; Альтамаха — река в том же штате.


Патриархи сидят за столом с сынами и сынами сынов и сыновных сынов сынами;

В палатках отдыхают охотники после охоты,

Город спит и деревня спит,

Живые спят, сколько надо, и мертвые спят, сколько надо,

Старый муж спит со своею женою, и молодой муж спит со своею женою,

И все они льются в меня и я выливаюсь в них,

И все они — я,

Из них изо всех и из каждого я тку эту песнь о себе.

 

16 (фрагмент)


Я ученик невежд, я учитель мудрейших,

Я только что начал учение, но я учусь мириады веков;,

Я краснокожий, чернокожий, белый, каждая каста — моя, каждая вера — моя, каждая должность — моя,

Я фермер, джентльмэн, механик, художник, матрос,

Острожник, мечтатель, буян, адвокат, священник, врач.

Я готов бороться, с чем угодно, только не с моей переменчивостью,.

Я вдыхаю воздух, но оставляю много за собой,

Я не чваный и знаю свое место.

Моль и рыбья икра на своем месте;

И яркие солнца, которые вижу, и темные солнца, которых не вижу, — на своем месте. Осязаемое на своем месте и неосязаемое на своем месте.

 

17


Это поистине мысли всех людей, во все времена, во всех странах, а не мои только мысли, Если они не твои, а только мои, они ничто,

Если они не загадка и не разгадка загадки, они ничто,

Если они не вблизи от тебя и не вдали от тебя, они ничто.

Это трава, что повсюду растет, где только есть земля и вода,

Это воздух для всех одинаковый, омывающий шар земной.

 

18


С шумной музыкой иду я, с барабанами и трубами,

Не одним лишь победителям я играю мои марши, а и тем, кто побежден.

Ты слыхал, что хорошо покорить и одолеть?

Говорю тебе, что пасть это также хорошо; это все равно — разбить или быть разбитым!

Я стучу и барабаню, прославляю мертвецов!

О, трубите, мои трубы, веселее и победнее!

Слава тем, кто сдался!

Слава тем, у кого боевые суда потонули, тем, кто потонули и сами,

И всем полководцам, проигравшим сражение, и всем побежденным героям,

И несметным бесславным героям, как и прославленным, — слава!

 

19


Это стол, накрытый для всех, для тех, кто по-настоящему голоден,

Для злых и добрых равно;

Я никого не оставлю за дверью, я приглашу всех:

Вор, паразит и содержанка — это для всех приглашение,

Раб с отвислой губой приглашен и сифилитик приглашен,

Не будет различия меж ними и всеми другими.

Это — пожатие робкой руки, это — развевание и запах волос.

Это — прикосновение моих губ к твоим, это — страстный,

призывающий шопот. Это — далекая глубина и высота, отражающая мое лицо.

По-твоему, я — притворщик, и у меня затаенные цели?

Да, они есть у меня, если они есть у апрельских дождей и у слюды на откосе скалы.

Тебе кажется, что я хотел бы тебя удивить?

Удивляет ли свет дневной или трель горихвостки в лесу спозаранку?

Разве я более удивителен, чем они?

В этот час я с тобой откровенен;

Этого я никому не сказал бы, — тебе одному говорю.

 

21 (фрагмент)


Ближе прижмись ко мне, ночь, у тебя обнаженные груди,

Крепче прижмись ко мне, магнетически пьянящая ночь!

Ночь, у тебя южные ветры, ночь, у тебя редкие, крупные звезды!

Вся ты колышешься, ночь, безумная, летняя, голая ночь!

Улыбнись и ты, похотливая, с холодным дыханьем земля!

Земля в синеватом стеклянном сиянии полной луны!

Земля, твои тени и светы пестрят бегущую реку!

Земля, твои прозрачные серые тучи ради меня посветлели!

Ты далеко разметалась, земля, вся в ароматах зацветших яблонь!

Улыбнись, потому что пришел твой любовник!

Блудница, ты даришь мне свою любовь, и я отвечаю любовью!

О, несказанной, страстной любовью!

 

22


Море! я и тебе отдаюсь, я знаю, чего тебе хочется!

Я вижу с берега твои призывно-манящие пальцы,

Вижу, что ты без меня ни за что не отхлынешь назад,

Идем же вдвоем, я разделся, только уведи меня дальше, чтобы не подсмотрела земля,

Мягко стели мне постель, укачай меня волнистой дремотой, облей любовною влагою, я ведь могу отплатить тебе.

 

Море, холмисты и длинны твои берега,

Море, широко и конвульсивно ты дышишь,

Море, ты — бытие, в тебе соль бытия, но ты вечно разверстая наша могила.

Ты завываешь бурями, капризное, изящное море!

Море, я похож на тебя, я тоже одно и все,

Во мне и прилив и отлив, я певец мира и злобы,

Я воспеваю друзей и тех, кто спят друг у друга в об'ятьях.

 

Я тот, кто всюду прозревает любовь,

(Можно ли перечислить домашние вещи и забыть о самом доме, который заключает эти вещи в себе?)

Я поэт не одной доброты, я не прочь быть поэтом злобы.

 

Что это там за толки о добре и зле!

Зло движет меня вперед, и противление злу движет меня вперед, я могу оставаться спокоен,

Поступь моя не такая, как у того, кто находит из'яны, или отвергает хоть что-нибудь в мире,

Я поливаю корни всего, что взросло.

 

Или очуметь вы боитесь от этих неустанных родов?

Или, по вашему, плохи законы вселенной, и их надобно сдать в починку?

Я же думаю: эта сторона в равновесии, и противоположная сторона в равновесии...

Эта минута добралась до меня после миллиарда других, лучше ее нет ничего.

 

И это не чудо, что все среди нас было и есть прекрасно,

Гораздо чудеснее было бы чудо, если бы меж нами явился хоть один злодей или неверный.


24 (фрагмент)


Я Уот Уитмэн, космос, сын Мангаттана *),

Буйный, дородный, чувственный, пьющий, едящий, рождающий.

Не сантименталист, не такой, чтобы ставить себя выше других или сторониться от них,

Я бесчинный и чинный равно.

*) Мангаттан — остров, на котором расположен Нью-Йорк. Уитмэн называл любимый город старинным индейским именем.


Прочь затворы дверей!

И самые двери долой с косяков!

 

Кто унижает другого, тот унижает меня.

И все, что сделано, и все, что сказано, под конец возвращается ко мне...

Проходя, я говорю мой пароль: демократия,

И клянусь, я не приму ничего, что досталось бы не всякому поровну.

 

Через меня глухие голоса без конца, —

Голоса несметных поколений, голоса рабов и колодников.

Голоса больных и отчаявшихся, и воров, голоса циклов, и уродов, и нитей, связующих звезды, и женских чресел, и влаги мужской.

Голоса прав, надлежащих униженным,

Голоса дураков, калек, плоскодушных, презренных, пошлых,

Во мне и воздушная мгла, и жучки, катящие навозные шарики.

 

Сквозь меня голоса запретные,

Голоса половых вожделений и похотей (с них я снимаю покров),

Голоса разврата, просветленные, преображенные мною;

Совокупление у меня не в большем почете, чем смерть.

 

Верую в плоть и ее вожделения;

Слух, осязание, зрение, — вот чудеса, и чудо — каждый отброс от меня;

Я божество и внутри и снаружи, все становится свято, чего ни коснусь,

Запах пота у меня под мышками ароматнее всякой молитвы,

И моя голова превыше всех библий, церквей и вер.

 

Если и чтить одно больше другого, так пусть это будет мое тело или любая частица его. Грудь, которая тянется к другим грудям, пусть это будешь ты!

Мозг с непостижимыми извивами, пусть это будешь ты

Влажный, сладкий корень аира! пугливый кулик! гнездо, где лежат под охраною яйца! пусть это будете вы!

Переливчатые соки клена! фибры мужской пшеницы! —

пусть это будете вы!

Солнце такое щедрое, пусть это будешь ты!

Ручьи и росистые капельки пота — пусть это будете вы!..

Мускулистая ширь полей, ветки живого дуба; руки, что я пожимал; лица, что я целовал; всякий смертный, кого я только коснулся, пусть это будете вы!..

 

О, я стал бредить собою, вокруг так много меня, и как это сладостно...

 

31


Я верю, что былинка травы не меньше движения звезд,

И что не хуже их муравей, и песчинка, и яйцо королька,

И что древесная жаба шедевр, выше которого нет,

И что черника достойна быть на небе украшеньем гостиной,

И что тончайшая жилка у меня на руке есть насмешка над всеми машинами;

И что корова, понуро жующая жвачку, превосходит всякую статую.

И что мышь, это — чудо, которое может одно пошатнуть секстильоны неверных.

 

Во мне и гранит, и уголь, и с долгими волокнами мох, и плоды, и зерна, и коренья, годные в пищу,

Четвероногими весь я до верху набит, птицами весь я начинен,

И хоть я не спроста отдалился от них,

Но стоит мне захотеть, я могу позвать их обратно.

Пускай они таятся или убегают,

Пускай огнедышащие горы, шлют против меня свой страшный огонь,

Пускай мастодонт укрывается под истлевшими костями,

Пускай вещи принимают многообразные формы, и удаляются от меня на целые мили, Пускай гиганты-чудовища прячутся поглубже в океане,

Пускай птица сарыч гнездится под самым небом,

Пускай лось убегает в отдаленную чащу,

Пускай змея ускользает в лианы или прячется под бревном,

Пускай пингвин с клювом-бритвой уносится к северу на Лабрадор, —

Я быстр, я всех настигаю, я взбираюсь на самую вершину — к гнезду в расселине камня.

 

32 (фрагмент)


Я думаю, я мог бы вернуться и жить среди животных, — так они спокойны и кротки.

Я стою и смотрю на них долго и долго.

Они не потеют, не хнычут о своем положении в мире,

Они не плачут по бессонным ночам о своих прегрешениях,

Они не изводят меня, обсуждая свой долг перед Богом,

Разочарованных нет между ними,

И никто из них не страдает манией стяжания вещей,

Никто никому не поклоняется, не чтит подобных себе, тех, которые жили за тысячу лет;

И нет между ними почтенных, и нет на целой земле горемык.

Этим они указуют, что они мне сродни, и я готов их принять, как родных,

Знамения есть у них, что они — это я.

Хотел бы я знать, откуда у них эти знамения,

Может быть, я уронил их нечаянно, проходя по той же дороге когда-то очень давно...

 

33


Пространство и Время! Теперь-то я вижу, что я не ошибся,

Когда я лениво шагал по траве,

Когда я одиноко лежал у себя на кровати,

Когда я блуждал по прибрежью под бледнеющими звездами утра.

Мои тяготы и цепи спадают с меня,

Локтями я упираюсь в морские пучины,

Я ладонями покрываю сушу,

Я смотрю пред собою вперед, я обнимаю сиерры,

У городских четырехугольных домов, в деревянных лачугах, поселившись вместе с дровосеками,

Вдоль дорог, изборожденных колеями, вдоль высохших оврагов и обмелевших ручьев,

Копая лук в огороде, или пастернак, или морковь,

Пересекая саванны, гоняясь в лесу за дичью, исследуя землю, роя золото,

Измеряя веревкой стволы где-нибудь на новых местах,

По колено в горячем песке, таща свою лодку бичевой вверх по обмелевшей реке,

Где пантера снует над головою по сучьям, где на охотника налетает взбешенный олень,

Где, нежась на солнце, гремучая змея вытягивает вялое тело,

Где аллигатор спит у канала, весь в затверделых прыщах,

Где рыщет черный медведь, отыскивая мед или коренья,

Над растущим сахаром, над желтыми цветами хлопка,

Над рисом в низменных, влажных полях,

Над островерхими кровлями фермы, над зубчатыми кучами шлака, над хилой травой в канавах,

Над западным персимоновым деревом *) над кукурузой с длинными листьями, над нежными, голубыми цветочками льна,

Над белой и бурой гречихой (там я жужжу, как пчела **),


*) Персимон — американская порода черного дерева ( Virginia Ind .).
**) В подлиннике: жужжатель и свистун с остальными..


Над темно-зеленой рожью, когда от легкого ветра по ней бегут струйки и тени,

Взбираясь на кручи, осторожно притягивая себя веревкой вверх, хватаясь за тощие сучья,

Шагая по тропинке, протоптанной в траве, сквозь кустарник,

Где между опушкой и нивой слышится свист перепелки,

Где в вечер Седьмого месяца носится в воздухе летучая мышь,

Где большие золотые жуки падают на землю во тьме,

Где из под старых корней выбивается ключ и струится в долину,

Где быки отгоняют мух движением дрожащей шкуры,

Где в кухне висит шкурка сыру, где таганы раскорячились на очаге, где паутина свисает гирляндами с балок,

Где звякают тяжелые молоты, где типографская машина вращает цилиндры,

Всюду, где человеческое сердце в страшной судороге бьется за ребрами,

Где воздушный шар, подобный груше, взлетает вверх (он поднимает меня, я смотрю, не волнуясь, вниз),

Где лодочка привязана к шару крепкими морскими узлами,

Где солнечный зной, как наседка, греет зеленоватые яйца, зарытые в неровный лесок, Где плавает самка кита, не отставая ни на миг от детеныша,

Где пароход развевает вслед за собой длинное знамя дыма,

Где плавник акулы торчит из воды, словно черная щепка,

Где мечется обугленный бриг по незнакомым волнам, и ракушки уже растут на тенистой палубе, и в трюме гниют мертвецы,

Где во главе полков развевается усеянный звездами флаг *),

Направляясь к Мангаттану по длинному узкому острову **),

Где Ниагара, свергаясь, лежит, как вуаль, у меня на лице;

На ступенях у порога, на крепкой колоде, которая стоит на дворе, чтобы всадник мог сесть на коня,

На скачках, на веселых . пикниках, отплясывая джигу, играя в бэз-болл ***),


*) Национальный флаг Соединенных Штатов.

**) Длинный остров —Лонг Айленд, родина Уота Уитмэна.

***) Бэз-болл — игра в мяч, вроде футболла.


На холостых попойках, с вольными шутками, с крепким словом, со смехом и пьяными плясками,

У яблочного пресса, пробуя сладкую бурую гущу, потягивая сок через соломинку,

На сборе плодов, где за каждое спелое яблоко мне надлежит поцелуй,

На военном смотру, на прогулках по берегу моря, у веялки, на постройке домов,

Где дрозд-пересмешник разливается сладкими трелями, плачет, визжит и гогочет,

Где скирды стоят перед ригой, где разостлано сено для сушки,

Где корова ждет под навесом, а бык уж идет совершить свою мужскую работу, и жеребец к кобыле, и за курицей вслед петух,

Где телки пасутся, где гуси хватают короткими хватками пищу,

Где от закатного солнца тянутся тени по безлюдной, безграничной прерии,

Где стадо буйволов покрывает собою землю на квадратные мили вокруг.

Где сверкает пташка колибри, где шея долговечного лебедя изгибается и извивается,

Где смеющаяся чайка летает у берега и смеется почти человеческим смехом,

Где улья стоят в саду, как солдаты, на бурой скамейке, полузаросшие буйною травою,

Где куропатки, с воротниками на шее, уселись в кружок на земле, хвостами внутрь, головами наружу,

Где погребальные дроги в'езжают в сводчатые ворота кладбища,

Где зимние волки лают среди снежных просторов и обледенелых дерев,

Где цапля в желтой короне пробирается ночью к краю болот и глотает маленьких крабов, Где люди ныряют и плавают, охлаждая всплесками полуденный зной,

Где кати-дид *) играет свою хроматическую гамму над ручьем на каштановом дереве,


*) Кати-дид — американский кузнечик.


По солончакам, по апельсинным аллеям, под остроконечными елями,

Через гимнастический зал, через гостиную, через контору, через зал для многолюдных собраний,

Проходя по грядам лимонов и по грядам огурцов с серебрянными жилками листьев,

Довольный родным и довольный чужим, довольный новым и старым,

Радуясь встрече с красивою женщиной и с некрасивою женщиной,

Радуясь, что вот- вижу квакершу, как она шляпку сняла и говорит мелодично,

Довольный пением хора в только что выбеленной церкви,

Довольный горячей речью вспотевшего методистского пастыря,

Сильно взволнованный общей молитвой на воздухе,

Проводя все время на Бродуе *) у магазинных витрин, носом прижимаясь к оконному стеклу,

А после полудня до вечера глядя вверх, на облачное небо, или вниз в переулок, или на морское прибрежье,

Обхватив рукою товарища, а другою — другого и шагая посредине меж ними,

Возвращаясь домой с молчаливым и смуглым буш-боем *) (в сумерках он едет за мной на коне),


*) Бродуэй — главная улица Нью-Йорка.

**) Буш-бой — молодой колонист, живущий в местности, еще не расчищенной от дикого кустарника.


Вдали от людских поселений, идя по звериным следам или по следам мокасинов,

У больничной койки, подавая лихорадящим больным лимонад,

Над покойником, лежащим в гробу, когда все вокруг тихо, всматриваясь в него со свечой,

Отплывая в каждую гавань за товарами и приключениями,

В шумной толпе, впопыхах, я такой же ветреный и суетливый, как все,

Готовый кинуться на врага с ножом в минуты гнева,

В полночь, лежа без мыслей в одинокой каморке, выходящей окнами во двор,.

Блуждая по старым холмам Иудеи бок-о-бок с прекрасным и нежным Богом,

Носясь по просторам, пролетая в небесах между звезд,

Пролетая меж хвостатых метеоров, и подобно им оставляя за собою вереницу огненных шаров,

Нося с собою месяц-младенца, который во чреве несет свою полнолунную мать,

Пролетая средь семи сателлитов, сквозь широкое кольца в восемьдесят тысяч миль в диаметре,

Бушуя, любя и радуясь, исчезая и вновь появляясь,

День и ночь я блуждаю такими тропами.

Я посещаю сады планет и смотрю, хорошо ли растет,

Я смотрю квинтильоны созревших и квинтильоны незрелых.

Я летаю такими полетами текучей и глотающей души,

До той глубины, где проходит мой путь, никакой лот не достанет.

 

Я глотаю и дух, и материю,

Нет такого сторожа, который мог бы прогнать меня,

Нет такого закона, который мог бы препятствовать мне.

 

Я бросил якорь с моего корабля лишь на короткое время,

Мои посланные спешат от меня на разведки и возвращаются ко мне с донесениями.

С острой рогатиной я иду на охоту за тюленем и белым медведем,

Я прыгаю через глубокие ямы, я хватаюсь за ломкие синие льдины,

Я взбираюсь на переднюю мачту, влезаю в бочонок для вахты,

Мы плывем по северному морю в светлую белую ночь,

Воздух прозрачен, я смотрю на изумительную красоту,

Необ'ятные ледяные громады плывут мимо меня, и я плыву мимо них, все отчетливо видно вокруг,

Вдали показались беловершинные горы, навстречу им летят мои мечты,

Мы приближаемся к полю сражения, скоро мы вступим в бой,

Мы проходим мимо аванпостов грандиозного лагеря, мы проходим осторожно и медленно,

Или мы входим в большой, разрушенный город,

Развалины зданий и глыбы камней больше всех живущих городов на земле.

Я доброволец солдат, мой бивак у сторожевых огней,

Я гоню из постели мужа, я сам остаюсь с новобрачной и всю ночь прижимаю ее к моим бедрам и к губам.

Мой голос есть голос жены, ее крик у перил на лестнице:

Труп моего мужа несут ко мне, с него каплет вода, он — утопленник.

Я понимаю широкие сердца героев,

Нынешнюю храбрость и храбрость минувших времен,

Как шкипер увидал разбитое судно, в нем люди, оно без руля,

Смерть во всю бурю гналась за ним, как охотник,—

Шкипер пустился за судном, не отставая ни на шаг, днем и ночью верный ему,

И мелом написал на борту: „Крепитесь, мы вас не покинем".

Как он носился за ними, не покидал их три дня и три ночи,

Как он спас, наконец, полумертвых,

Что за вид был у дряблых женщин, в обвислых платьях, когда их увозили прочь от разверзтых перед ними могил,

Что за вид у молчаливых младенцев, со стариковскими лицами, и у небритых обросших мужчин,

Я это глотаю, мне это по вкусу, мне нравится это, я это впитал в себя,

Я человек, я страдал вместе с ними.

Надменное спокойствие мучеников,

Женщина, уличенная ведьма, горит на сухом костре, а дети ее стоят и глядят на нее,

Загнанный раб, изнемогший от бега, в поту, пал на плетень отдышаться,

Судороги колют его ноги и шею, как иглы, смертоносная дробь и ружейные пули,

Эти люди — я, и их чувства — мои.

Я — этот загнанный негр, это я от собак отбиваюсь ногами,

Вся преисподняя следом за мною,

Щелкают, щелкают выстрелы, я за плетень ухватился,

Мои струпья сцарапаны, кровь каплет, сочится,

Я падаю на камни, в бурьян,

Лошади заупрямились, верховые понукают их,

Уши мои, как две раны от этого крику,

И вот меня бьют с размаху по голове кнутовищами.

Предсмертные судороги я меняю, как меняют одежду,

У раненых я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым,

Мои синяки багровеют, пока я стою и смотрю, опираясь на легкую трость.

Я раздавленный пожарный, у меня сломаны передние ребра,

Стены дома упали и придавили меня.

Я вдыхаю дым и жаркий воздух, я слышу, как кричат мои товарищи,

Я слышу, как стучат вдалеке их кирки и лопаты,

Они убирают упавшие балки и бережно поднимают меня.

И вот я лежу на воздухе, ночью, в красной рубахе, никто не шумит, чтобы не тревожить меня,

Я не чувствую боли, я истощен, но счастлив.

Вокруг меня бледные, прекрасные лица, товарищи сняли свои медные каски,

Понемногу коленопреклоненная толпа тает с горящими факелами.

Далекие и мертвецы воскресают,

Они мой циферблат, они движутся, как часовые стрелки, я — часы.

Я старый артиллерист, я рассказываю о бомбардировке моего форта,

Вновь я там.

Вновь барабанный бой,

Вновь атака пушек и мортир,

Вновь я прислушиваюсь к ответной пальбе.

Я сам в этом деле, я вижу и слышу все:

Вопли, проклятия, рев, крики радости, когда ядро попало в цель;

Проходят медлительные лазаретные фуры, с них каплют красные капли,,

Рабочие смотрят, "нет ли каких повреждений, и делают нужнейший ремонт,

Падение гранаты через расщепленную крышу, веерообразный взрыв,

Свист летящих в вышину голов, рук и ног, дерева, камня, железа.

Вновь мой генерал умирает, вновь у него изо рта вырываются журчащие звуки,

Он яростно машет рукою и выдыхает запекшимся горлом: — „Думайте не обо мне... а о... траншеях".

 

43


Я не отвергаю вас, священники, никого и нигде,

Величайшая вера — моя, и самая малая — тоже моя,

Я вмещаю древнюю религию ,и новую, и ту, что между древней и новой.

Я верю, что я снова приду на землю через пять тысяч лет,

Я ожидаю ответа оракулов, я чту богов, я кланяюсь солнцу,

Я делаю себе фетиша из первого камня или пня,

Я помогаю ламе или брамину, когда тот поправляет перед кумиром светильники,

В фаллическом шествии я пляшу на улице, я одержимый гимнософист, суровый, в дебрях лесов,

Я пью из черепа дикий мед, я чту Шасты и Веды, я держусь Корана,

Я вхожу в мексиканский храм, в пятнах крови от ножа и камня, и бью в змеинокожий барабан

Я принимаю Евангелие, я принимаю того, кто был распят, я наверное знаю, что он был Бог,

Я католик, я стою всю мессу на коленях, я пуританин, встаю для молитвы или пою псалмы, сидя недвижно на церковной скамье,

С пеной у рта, исступленный, я бьюсь в припадке безумия,.

Или сижу мертвецом и жду, чтобы дух мой воспрянул,

Я смотрю вперед на мостовую, на землю или в сторону от мостовой и земли,

Я из тех, что вращают колеса колес.

 

Я становлюсь одним из этой центростремительной к центробежной толпы,

Я говорю, как говорит человек, отправляющийся в путь и оставляющий своим домашним поручения.

 

Упавшие духом, одинокие и мрачные скептики,

Легкомысленные, унылые, злые безбожники,

Я знаю каждого из вас, я знаю море сомнения, тоски, неверия, отчаяния, муки.

 

Как плещутся камбалы!

Как они бьются, корчатся, быстро, как молния, спазмами и прибоями крови!

 

Будьте спокойны, окровавленные маловерные камбалы, я ваш, я с вами, так же, как и со всеми другими,

И вас, и меня, и всех ждет равное будущее.

 

Я не знаю, каково наше будущее,

Но я знаю, что оно не плохое, и что оно непременно наступит.

 

Оно уготовано всем: и тому, кто идет, и тому, кто стоит,

Оно не обойдет никого.

Оно суждено и тому молодому мужчине, который похоронен в могиле,

И той женщине, которая погребена рядом с ним,

И тому ребенку, который глянул на мгновение из-за двери и скрылся за нею навсегда,

И тому старику, что прожил без цели и смысла и теперь томится в тоске, которая горше, чем желчь,

 

И тому чахоточному, — в убогой квартире, — который заболел от разнузданной жизни и пьянства,

И бесчисленным убитым и погибшим, и озверелым ко б у, именуемым навозом человечества,

И ничтожным пузырькам, которые просто плывут по воде, с открытыми ртами, чтобы пища вливалась им в рот,

И всякому предмету на земле или в древнейших могилах земли,

И всему, что в мириадах планет,

И мириадам мириад, которые живут на этих планетах,

И настоящему, и самой маленькой горсти соломы.

 

44 (фрагмент)


Встанем! приблизилось время открыться мне перед вами.


Все, что изведано, я отвергаю,

Риньтесь, мужчины и женщины, вместе со мною в Неведомое.

 

Часы отмечают минуты, где же часы для вечности?

 

Мы уже давно истощили триллионы, весен и зим,

Но в запасе у нар есть еще триллионы, и еще, и еще триллионы.

 

Те, кто прежде рождались, принесли нам столько богатств,

И те, кто родятся потом, принесут нам новые богатства.

 

Все вещи равны между собою: ни одна не больше и не меньше;

То, что заняло свое место и время, таково же, как и все остальное.

 

Люди были жестоки или завистливы к тебе, о мой брат, о моя сестра,

Я очень жалею тебя, но ко мне никто ни жесток, ни завистлив.

 

Все вокруг было нежно ко мне, мне не на что жаловаться. (Поистине, на что же мне жаловаться!).

 

Я — вершина всего, что уже свершено, я начало всего грядущего.

 

Я взошел на верхнюю ступень,

На каждой ступени века и между ступенями тоже века,

Пройдя все, не пропустив ни одной, я карабкаюсь выше и выше.

 

Внизу, в глубине я вижу первоначальное Ничто, я знаю, что я был и там,

Невидимый, я долго там таился и спал в летаргическом тумане,

Зловонный углерод не сделал мне вреда.

 

Долго готовилась вселенная, чтобы создать меня.

Ласковы и преданны были те руки, которые направляли меня,

Вихри миров, кружась, носили мою колыбель, они гребли и гребли, как лихие гребцы, Сами звезды уступали мне место.

 

И покуда я не вышел из матери, поколения направляли мой путь,

Мой зародыш в веках не ленился, и что могло бы его задержать!

 

Для него сгустились в планету мировые туманы,

Пласты наслоялись, чтобы дать ему твердую почву,

И гиганты-растенья давали ему себя в пищу,

И чудище-ящер лелеял его в своей пасти и бережно нес его дальше.

 

Все мировые силы трудились надо мною от века, чтобы создать и радовать меня,

И вот я стою на этом месте со своею крепкою душою.

 

45


О, мгновенная юность, подвижная и гибкая!
О, уравновешенная, пышно-цветущая зрелость.


Влюбленные в меня душат меня,

Они теснятся к моим губам, тискаются в поры моей кожи,

Волокут меня по улицам и людным местам,
Голые приходят ко мне по ночам,
Днем они кричат мне Эгой! со скалы над рекою, качаясь и щебеча наверху,

Они кличут меня с цветников, виноградников, из чащи густых лесов, они называют меня по имени,
Ими озарен каждый миг моего бытия,
Они целуют мое тело бальзамическими, нежными поцелуями,
И полные горсти сердец они бесшумно дают мне в подарок.


О, величавый восход старости! Здравствуй, величавый восход умирающих дней!

Все сущее утверждает не только себя, но и то, что растет из него,
И у темного молчания смерти есть ростки.


Ночью я открываю окно и смотрю, как далеко разбрызганы в небе миры,

И всё, что я вижу — умножьте сколько хотите, — есть только граница новых и новых вселенных.


Дальше и дальше уходят они, расширяясь, вечно расширяясь.


Нет ни на миг остановки, и не может быть остановки.

Если бы я и вы, и все миры, сколько есть, и всё, что
на них и под ними, снова в эту минуту свелись
к бледной текучей туманности, это была бы безделица
при нашем долгом пути.

 

Мы вернулись бы снова сюда, где мы стоим сейчас, и отсюда пошли бы дальше, все дальше и дальше..

Несколько квадрильонов веков, немного октильонов кубических верст не задержат этой минуты, не заставят ее торопиться: они только часть и все только часть..

Как далеко ни смотри, за твоею далью есть дали.

Считай сколько хочешь, неисчислимы года.


Мое rendez - vous назначено, сомнения нет:

Бог непременно придет и подождет меня, мы с ним такие друзья..
Великий Товарищ, вечный возлюбленный, о ком я томлюсь и мечтаю, он будет там непременно.

 

46


Я знаю, что лучшее место — мое, и лучшее время — мое.

Еще никто не измерил меня и никогда не измерит.


Я всегда налегке, в дороге (придите все и послушайте!),

Мои знаменья: дождевой плащ и дббрая обувь, и палка, срезанная в лесу.

Друзья не придут ко мне и не рассядутся в креслах,

Кресла нет у меня, нет ни философии, ни церкви,

Я никого не веду к обеду, в библиотеку, на биржу,

Но каждого из вас, мужчин и женщин, я возвожу на холм,.

Левой рукой я обнимаю ваш стан,

А правой указываю на континенты и большую дорогу.


Ни я, ни кто другой не может пройти эту дорогу за вас,

Вы должны пройти ее сами.

Она недалеко, она здесь возле вас,

Может быть, вы уже бывали на ней, сами о том не зная,

Может быть, она повсеместно на земле и воде.


Возьми свои пожитки, мой сын — ты свои, я свои — и поспешим в путь,

Чудесные города и свободные страны мы понесем по пути.

Если ты устал, возложи на меня твою ношу, обопрись о мое бедро,

А когда наступит мой черед, ты отплатишь мне такой же услугой,

Ибо с той минуты, как мы двинулись в путь, нам уже не случится прилечь.


Сегодня перед рассветом я взошел на вершину горы и увидел кишащее звездами небо,.

И сказал моей душе: К о г д а_м ы _о в л а д е е м _п л а н е т а м и _и _в с е м и _э т и м и _ш а р а м и _в с е л е н н о й, и _в с е м и _и х _у с л а д а м и, и_ в с е м и _п о з н а н и я м и, б у д е т _л и _с _н а с _д о в о л ь н о?


И моя душа сказала: нет, этого мало для нас, мы пройдем мимо — и дальше.


Ты задаешь мне вопросы, и я слышу тебя,

Я ответил, что я не в силах ответить, ты сам должен ответить себе.


Присядь на минуту, мой сын,

Вот сухари для еды, вот молоко для питья,

Но когда ты отдохнешь и освежишься и наденешь мягкие одежды,

Я дам тебе прощальный поцелуй и открою для тебя ворота, чтобы ты ушел от меня.


Слишком долго тебе снились постыдные сны,

Я смываю гной с твоих глаз,

Ты должен приучить свои глаза к ослепительной яркости света и каждого мгновенья твоей жизни,

Слишком долго ты копошился у берега, робко держась за доску,

Теперь я хочу, чтобы ты был бесстрашным пловцом,

Чтобы ты вынырнул в открытом море, крича и кивая мне,

И со смехом окунулся опять!

 

48

Я сказал, что душа не больше, чем тело.

И я сказал, что тело не больше, чем душа,

И никто, даже Бог, не выше, чем каждый из нас для себя,


И тот, кто идет без любви ко всему хоть минуту, идет на погребенье к себе, завернутый в собственный саван,

И я или ты, без полушки в кармане, можем купить всю землю,

И глазом увидеть. Стручок гороху превосходит всю мудрость веков,

И в каждом деле, в каждой работе юноше открыты пути для геройства,

И о пылинку ничтожную могут запнуться колеса вселенной,

И всякому я говорю: да будет твоя душа безмятежна перед миллионом вселенных


И я говорю всем людям: не пытайте о Боге,

Даже мне, кому все любопытно, не любопытен Бог.
(Не сказать никакими словами, как мало мне дела до Бога и смерти)

В каждой вещи я вижу Бога, но совсем не понимаю Бога,

Не могу я также понять, кто чудеснее меня самого.


К чему мне мечтать о том, чтоб увидеть Бога лучше, чем я вижу его сейчас?

На лицах мужчин и женщин я вижу Бога, и в зеркале на моем лице,

Я нахожу письма от Бога на улице, и в каждом есть его подпись,

Но пусть они останутся где они были, ибо я знаю, что куда ни пойду,

Мне попадутся такие же во веки веков.

 

52


Пестрый ястреб проносится мимо и упрекает меня,

Он жалуется, что я болтаю и мешкаю.

Я такой же дикий, как он, я такой же непонятный, как он.

Я испускаю мой варварский вопль над крышами мира.

Последнее облачко дня замедлилось ради меня.

Я похож на него, как и на все остальное,

Оно соблазняет меня превратиться в туман и тьму.

Я улетаю, как воздух, вслед за бегущим солнцем я развеваю мои белые кудри,.

Мое тело тает и струится.

Я завещаю себя грязной земле, из которой я вырасту моей любимой травой,.

Если вы захотите снова увидеть меня, ищите меня у себя на подошвах.

Едва ли вы узнаете меня, едва ли догадаетесь, чего я хочу,

Но я буду для вас добрым здоровьем,

Я очищу и укреплю вашу кровь.

Если вам не удастся найти меня сразу, не падайте духом,

Если не найдете меня в одном месте, ищите меня в другом,

Где-нибудь я остановился и жду.


продолжение: "ДЕТИ АДАМА"