К 100-ЛЕТИЮ
ПЕРВОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ

::: AGITCLUB.RU ::: ВЫБОРЫ ::: К 100 летию Первой Государственной Думы
Долой самодержавие! (народное)


депутаты в Таврическом саду
группа депутатов
группа депутатов









 



 



Стенограмма двадцать четвертого заседания
Первой Государственной Думы

(заседание 24)


 

Заседание двадцать четвертое.
9 июня 1906 г.

Председатель. (...):

Продолжаются суждения по выслушанным вчера сообщениям министров внутренних дел и юстиции по поводу запросов Государственной Думы.

Рамишвили (Кутаисская губ.):

Господа народные представители. Вчера прервали мою речь, когда я хотел ответить гг. министрам, Они заторопились и ушли, к сожалению. Народные представители и народный враг вчера встретились лицом к лицу, и я хотел...

Председатель: Надо воздерживаться от таких выражений - "народный враг"; это слишком сильное выражение.

Рамишвили:

Это объяснение было необходимо, чтобы слышно было этим господам то, что думает в России народ, то, что думает делать этот народ и что думает наше правительство; это было необходимо сказать, но мне не удалось. Враги ли мы или друзья с правительством — это покажет будущее, но я скажу только то, что вчера произошло и что дальше будет как продолжение. Да, господа народные представители, перед нами вчера предстали представители власти, предстали господа министры, чтобы дать объяснения на некоторые запросы, которые Дума сделала чуть ли не месяц тому назад. Видно, что господа министры не так охотно идут на объяснения с народом по поводу своих поступков.

Не так легко, не так приятно идти на отчет, как охотно шли они топтать народные интересы, оскорблять народную честь, народную жизнь; там легче им было, здесь что-то нескладно с ними, Они стояли робко, терялись и скоро ушли, потому что в этой зале пахнет народом; здесь не было городовых и полицейских, здесь были народные представители, критикующие и нападающие на них! Будучи строптивыми охотниками на народ, они оказались вялыми в отчете за свою, охоту, Они объяснялись перед народом, но, к их сожалению и народному счастью, ничего не сказали и не могли убедить ни нас, ни себя. Они чувствовали шаткость своей почвы и отвечали только для того, чтобы скорее отвязаться от ненавистных запросов; они говорили казенно, официально, по принуждению, чтобы скорее идти на службу и испечь новые особые распоряжения для погромов, для пожаров, для разорения крестьян, рабочих и вообще русского трудящегося населения. Они пошли спасать отечество и, наверное, теперь в кабинетах готовят проект какого-нибудь нового погрома (аплодисменты).
Это их служба, это их дело, их любимое занятие.

Господа народные представители!

Пусть они уходят, пусть эти господа ускорят свою гибель! История обрекла их на гибель; не спастись им, и они скоро сойдут со сцены. Настала минута, когда народ грозно требует от них ответа, а у них нет слов, кроме каких-нибудь жалких уверток, как они делали вчера; подписывавшие смертные приговоры народу были жалки вчера перед нами.

Что сказать о министре юстиции? Министерства юстиции у нас уже фактически не существует; его поглотило другое министерство, министерство боевое, министерство, громящее русское население, министерство внутренних дел! У нас есть законы 1864 г., но судопроизводства по этим законам нет; эти законы покрыты разными циркулярами, тайными предписаниями и всевозможного рода искажениями того духа, который лежит даже в тех законах. Да не надо и этих предписаний! Каждый мировой судья, каждый вообще, в руках кого находится судопроизводство, знает, какая опасность ожидает того судью, который по чести, по совести, по закону решит то или другое дело. За его спиной - министр внутренних дел, за его спиной - какой-нибудь хищник, который завтра потащит его в тюрьму. У нас нет закона, нет судопроизводства, а есть только полицейский устав. Этот устав не лежит только в полиции, он лежит и в суде, и в церкви, и в школе. В церкви этот полицейский устав выше Евангелия! В церкви - господа полицейские в рясах, называемые наместниками Христа; эти господа, в роли шпионов и провокаторов, не стесняются произносить в церкви проповеди за смертную казнь, за погромы! (аплодисменты).

Говорят, что где-то здесь сидит один наместник Христа (я не знаю, в совете или здесь), который у царя и у Бога просит для русского народа смертной казни! Просит смертной казни наместник Христа! Но он не друг и не брат Христа, он друг и брат хищников - Дурново и компании. Скажу, что министерство внутренних дел подчинило своей политике и церковь. В Тифлисе, например, есть так называемая "миссионерская" церковь. Почему в древней православной Грузии понадобилась миссионерская церковь, не знаю. Но я скажу о физиономии этой миссионерской церкви, именуемой в народе "хулиганской". Она во главе с протоиереем Городцовым натравливает одну национальность на другую, поднимает братоубийственную войну, и сомневаюсь, чтобы ее служители молились Богу, чтобы они служили обедню; они проповедуют единственно с той целью, чтобы поднять народ на народ. Эта ''миссионерская" церковь руководила всеми темными делами вместе с полицейскими и казаками.

Так, например, 18 декабря миссионеры этой церкви вместе с казаками ходили ночью по Тифлису, указывали те дома, которые, по их мнению, надо громить и казаки громили; указывали людей, которых, по их мнению, нужно было убивать, и казаки убивали; и радостно потирали руки эти миссионеры вместе с казаками, вместе с полицейскими, когда рабочий квартал, называемый Нахоаловка, покрыли рабочими трупами.
Вот миссия наших миссионеров - работать вместе с карательными отрядами.

Там же, в Тифлисе, 22 декабря вместе с полицейскими они шли и произвели нападение на Первую тифлисскую гимназию; они резали и убивали малолетних учеников-гимназистов, скрывавшихся в бочках с водою и не находивших нигде спасения. Миссионеры служили в церкви своему богу - полиции и администрации, и этому богу возносили хвалу, а наместник Кавказа с благодарностью за особый героизм послал свой портрет юнкерам, резавшим гимназистов! Он испросил высшую благодарность за этот "беспримерный героизм".

Итак, все поглощено одним министерством, одним полицейским уставом, и у нас нет судопроизводства помимо полицейского устава, у нас нет церкви, у нас нет школы, и все это обращено в одну сторону - в сторону порабощения и подавления ума и чести русского населения. По тону администрации поют в церквах, по тону администрации учатся в школах, по тону администрации производится суд. Вот наша действительность! Говорил вчера министр юстиции, но он не знал, о чем говорить; он вертелся около военного положения; он говорил о правах губернаторов, и никакого объяснения народным представителям он не мог дать, так как он сам себе не принадлежит, он сам не ответствен в своих поступках; жалко было его положение, и в словах его не было ни простой логики, ни простой убедительности.
Но очень интересен был другой министр — этот хозяин России, министр внутренних дел, этот "громитель", как назвала его левая часть Думы, которой он вчера гордо бросил слова знаменитого французского адвоката Лабори: "Ваш крик мешает, но не смущает".
Лабори бросил эту фразу французским шовинистам.

Пусть наш министр не забудет, что выражение, что он не смущается перед Россией, он бросил народным представителям левой партии, представителям от рабочих и трудового крестьянства. Но он не знает России, для него нет России, Россия отошла от правительства.

И пускай знают министры, что такими жалкими объяснениями, которые давались вчера, уже нельзя отделаться: между народом и правительством уже образовалась пропасть, и эту пропасть перешагнуть не могут наши министры, не рискуя упасть в нее.

Что нам предложили вчера? Ведь объяснение министра внутренних дел тоже вращалось около военного положения; он заявил, что военным положением было предоставлено право губернаторам делать то или другое зверство с населением. Я спрашиваю господина министра: а кто ввел это злое военное положение? Кто не хочет теперь снять этого военного положения, как не этот же министр и его компания?
Им нужно это военное положение против народного восстания, народного бунта, так как для усмирения нужна власть, нужна, как он вчера говорил, строгость. На вопрос, почему народ бунтует, у них у всех один зазубренный ответ: потому что его подбивают к этому жиды, инородцы, а также выродившиеся, подкупленные японцами и немцами русские революционеры.
Далее этого логика их объяснения не пошла; они не знают действительных революционеров в нашей жизни. А действительные революционеры — это голодные бесправные крестьяне и бесправные рабочие.
Но раз они стали на ту точку зрения, что жиды производят беспорядки, инородцы поднимают волнения, то естественное заключение, что они должны были громить жидов.

Пускай министр не отпирается, не говорит, что ужасная белостокская драма не дело рук этого министерства и этой власти вообще. Министр заключил свою речь так: "Что было, то было, но я даю вам честное слово, что это не повторится впредь, что ничего подобного больше не будет". И вчера сказал я и теперь повторяю: министр признал этим, что министерство сознательно готовило все погромы, все разорения, изнасилования женщин; на протяжении всей России оно готовило грабежи, поджоги; раз он сказал вчера, что он может прекратить, значит, раньше не хотел прекратить. Но наше правительство неуязвимо в своих объяснениях. Министр укажет на какой-нибудь свой циркуляр, на свое распоряжение, и в силу этого распоряжения он будет защищаться. Такой случай был на Кавказе. Гурию поджог зверь Алиханов; он выбросил зимой детей и женщин, которые скрывались в горах, а администрация доказывала, что народ сам поджег дома для того, чтобы навлечь подозрение на администрацию и войско.
Вот логика нашего правительства: народ сам себя бичует, народ сам поджигает свои дома и т.д. Мы еще как будто не уверены в том, что все несчастье, которое объяло всю Россию, есть дело рук администрации, дело рук нашего правительства.

Запросы, которые были сделаны здесь, и ответы министров на запросы меня крайне удивили, удивили тем, что указывается на какое-нибудь конкретное преступление нашего правительства, а не на сплошное преступление этого правительства с начала до конца.

Вы запросили, господа народные представители, знает ли министерство о такой-то типографии, о том или ином отдельном случае, а знаете ли, о чем я запросил бы наше правительство, наше министерство?

Я запросил бы от имени русского угнетенного крестьянина и рабочего, запросил бы от имени всего трудящегося населения: когда же наконец вы прекратите наши терзания, когда наконец вы оставите нас в покое, когда наконец весь состав и старого и нового кабинетов уберется со сцены, когда наконец вы дадите нам свободно дышать, свободно жить в России?

Я указал бы не на отдельные факты, а на целые ряды преступлений, так как каждый шаг правительства есть преступление перед народом. Именем этого народа я призываю на суд, предаю суду всех грабителей, весь состав администрации сверху донизу, и нового, и бывшего министров, и премьера. От имени русского народа говорю, чтобы они сейчас ушли со своих мест и дали возможность занять эти места людям, избранным самим народом, людям, более способным, более честным, неподкупным. От себя и от имени своих товаришей представляю Думе следующую резолюцию:

"Принимая во внимание:
1) что с 17 октября по нынешний день все управление государством заключалось в одном сплошном нарушении всех прав русских граждан со стороны администрации;
2) что при этом члены администрации от высших до низших совершали безнаказанно самые тяжкие преступления по отношению к жизни, имуществу, чести и неприкосновенности отдельных граждан и целых народностей;
3) что правительственные агенты систематически организовывали в политических целях бойни мирных граждан, сопровождавшиеся убийствами, разбоями, изнасилованиями, грабежами, поджогами и преступлениями;
4) что высшая администрация прикрывала эти преступления своих агентов, преследуя незаконными мерами все попытки разоблачения их со стороны печати, частных лиц и органов суда;
5) что вся эта деятельность, разоряя Россию и вызывая крайнее ожесточение среди граждан, позорит Россию в глазах всего цивилизованного мира;
6) что объяснения нынешнего министра внутренних дел не сняли с высшей администрации этих обвинений;
7) что весь состав высшей администрации, при нынешнем и предыдущем кабинетах, подлежит суду по обвинению в ряде тяжких уголовных преступлений против жизни, имущества и чести русских граждан и в укрывательстве таких преступлений, -

Государственная Дума переходит к очередным делам, выражая уверенность, что великий русский народ добьется проведения в жизнь этого постановления.

Подписали члены Государственной Думы: Н.Жордания, И.Рамишвили, С.Джапаридзе, А.Смирнов, С.Церетели, Ив.Голиартели, Н.Бирюков. Ив.Савельев, Б.Диденко, Д.Медведев, В.Чурюков, И.Баратов, З.Выровой" (аплодисменты слева).

Я заканчиваю свое слово, гг. народные представители, тем, что за нами стоит народ.

В жизни делается нечто другое, чем то, что мы делаем здесь, в этой зале, там другая атмосфера, а здесь атмосфера мягче, здесь настроение более или менее миролюбивое; здесь не то, что в жизни.

Быть может, это - достояние этого дворца, быть может, достояние этой атмосферы, но кипучая жизнь говорит гораздо громче, она говорит гораздо бурливее, чем говорят здесь. Мы стоим между правительством и народом - положение скользкое, опасное. Пойти влево или вправо?.. Мир или война?

Во всяком случае, то, чего сам народ добьется, того, быть может, не сможет добиться Дума ввиду своего колебания, ввиду своей нерешительности. Народ более настойчив, чем мы здесь. Следует прислушаться к его настроению и действовать в интересах народа (аплодисменты слева).

Христовский (Ломжинская губ.):

Господа, я просил вчера слово, чтобы сказать по поводу ответа, данного здесь министром юстиции по делу Малярского, Долинского, по вопросу о неправильном предании их военному суду. Хотя запрос наш был направлен к трем министрам, а именно: военному, внутренних дел и юстиции, но мне казалось, что г. министр юстиции (показалось так вчера) дал ответ не только за себя, но и за своих коллег, Только из печатного отчета я убедился сегодня, что Государственной Думе министр юстиции давал объяснения только за себя, отстаивая закономерность действий подчиненного ему прокурора варшавской судебной палаты. Но Государственная Дума в запросе своем исходила из положения о незакономерности действий не прокурора, а варшавского генерал-губернатора, подчиненного министрам внутренних дел и военному. Таким образом, мне кажется, что Государственная Дума не может считать вопрос исчерпанным объяснением одного лишь министра юстиции и едва ли в состоянии принять какое-либо решение до выслушания объяснения по существу запроса со стороны министров внутренних дел и военного. Ввиду этого я и считаю более целесообразным отсрочить критику этих объяснений до получения их всех в совокупности или до истечения срока, предусмотренного 59-й статьей учреждения Государственной Думы,

Председатель: Внесено предложение о прекращении записи ораторов по этому вопросу Кто желает возразить против этого?
Голоса: Сколько ораторов?
Председатель: В начале заседания было 21, двое говорили, один отказался, остается восемнадцать.
Голоса: Достаточно. [...] [...]

Председатель: Шефтель.

Шефтель (Екатеринославская губ.):

Господа народные представители!

Заря русской свободы оказалась кровавой зарей, и в особенности она оказалась кровавой зарей для еврейского населения страны. В то время, когда, казалось, полицейско-абсолютный строй рухнул навеки, когда, казалось, пора грубых насилий и расправ похоронена навсегда, когда провозглашены были незыблемые начала народной свободы и неприкосновенности личности — так трагически в скором времени примененные на деле, - в это время над еврейским населением империи разразилось бедствие, которое заставило весь цивилизованный мир считать, что Россия не вступила в XX век, как другие народы, и не вышла еще из мрака средних веков. Какие-то темные силы, воспользовавшись худшими элементами населения, подонками обществу натравили их на евреев и в результате — убытки на сотню миллионов, тысячи раненых и убитых, часто жестоко замученных.

Не успела разнестись но стране весть о манифесте 17 октября, как ураганом по всей стране прошли жестокие, беспощадные и бессмысленные погромы.

Одесса, Киев, Екатеринослав, Елизаветград, Бахмут, Росгов-на-Дону, Аккерман, Ромны, Золотоноша и многие другие города и местечки были залиты кровью и наполовину опустошены открытым дневным грабежом, разбоем и поджогами.

И долго еще после этих черных октябрьских дней мы слышали раскаты этого урагана, и то в одном, то в другом месте этот ураган сказывается новым жестоким погромом. На этих днях еще Государственная Дума была потрясена известием о свежей крови, которая пролита в Белостоке. Во всех этих погромах замечательно то, что они совершаются по одному плану, по одному шаблону, подобно известным телеграммам, которые теперь печатаются в "Правительственном вестнике" и которые, несомненно, носят печать общего происхождения.
Во всех этих погромах сказываются явные признаки того, что они направлялись как бы одной рукой и совершались по одному плану: вЫ видите те же патриотические манифестации, провокаторские выстрелы, за которыми следуют крики: "Бей жидов" - и картина разгрома, разнузданного зверства; при этом полное безучастие тут же присутствующей полиции, бездействие войск.

В отдельных случаях замечается только некоторые вариации. Имеется еще один общий признак: для погромов установлен определенный срок: погром продолжается обыкновенно три дня и еще до погрома среди населения носится слух что евреев дозволено избивать ровно три дня; проходят три дня, и отдается приказ о прекращении погрома: тогда, без особенных усилия, в течение какого-нибудь часа или двух удается водворить порядок.

Вариации в погромных формах небольшие: в иных местах полиция от бездействия переходила к участию в погроме и войска примыкали к действиям полиции. Другая вариация заключается в усовершенствовании, так сказать, погромной техники. Как всякое техническое усовершенствование, оно и в данном случае сказывалось в том, что для достижения известных результатов требовалось меньшее число рабочих рук.

Так, в Кишиневе, в котором первый погром являлся как бы образцом для следующих погромов, требовались сотни или тысячи лиц, которые изображали собой как бы оскорбленный в своих патриотических чувствах народ; в последнем, гомельском погроме достаточно было всего 10 — 15 поджигателей, как это констатировано в докладе Савича; все остальное делается руками полиции и примыкающих к ней казачьих сил.

Господа народные представители, когда делались попытки выяснить, где же находится та таинственная рука, которая направляла погромы, которая их вызывала, по знаку которой эти погромы совершались, так как всегда, уже с первого кишиневского погрома, чувствовалось, что где-то эта рука имеется, что существует центр, который объединяет все погромные действия: когда улавливались даже некоторые нити, взявшись за которые и следя за которыми можно было бы добраться до первоисточника погромов, тогда натыкались на непреодолимые препятствия: следственные власти не желали идти по пути такого расследования, которое действительно привело бы к обнаружению столь необходимой в таких делах полной правды. Следственная и обвинительная власти предпочитали идти по другому пути: ввергали в тюрьмы людей, которые, как нам здесь вчера сказали, производили скорее впечатление темных и кем-то обманутых людей; эти несчастные, обманутые люди являлись жертвами правосудия, а вдохновители и главные деятели погромных дел оставались неприкосновенными.

Относительно этих людей следственная власть всегда старалась вести дело так, чтобы даже их имена оставались неизвестными правосудию, хотя они были известны общественному мнению. Деморализация, которая овладела нашей администрацией, как зараза, перебросилась, как вы видите, и на следственную власть.

И далее, когда дела о погромах доходили до суда, когда защитники или поверенные гражданских истцов стремились на суде раскрыть хоть долю правды, выведать от свидетелей что-либо такое, что давало бы известные указания на то, что погром не есть взрыв народной мести или результат национальной вражды, что он есть дело, организованное, направленное откуда-то со стороны или, может быть, из центра, и, действительно, оказалось, что погромы направлялись из центра, — тогда даже в суде защитникам и поверенным закрывали рот.

Я позволю себе указать здесь, господа, на следующий характерный факт, который показывает, как относились, к делам о погромах. Вчера здесь министр юстиции говорил, что квалификация преступных деяний зависит от суда и, конечно, от обвинительной власти ранее того. Но мы знаем, что обвинительная власть, в лице прокурорского надзора, конечно, находится всецело в распоряжении министра юстиции. Мы, к сожалению, также знаем, что и суды в весьма значительной степени находились под тем же влиянием министра юстиции.
И вот, в деле о кишиневском погроме, там, где шла речь в обвинительном акте о несомненных убийствах, там обвинение против убийц формулировалось так: "Из означенных подсудимых, — гласит один из обвинительных актов по делам о кишиневском погроме, — Кирилл Гирсиу и Иван Морозюк преданы суду по обвинению в том, что тогда же в городе Кишиневе в доме № 33 по Гостинной улице, без намерения на убийство, причинили еврею Тенииону Галантеру ударами тяжелого, тупого орудия тяжкие повреждения черепа, от которых тогда же последовала смерть потерпевшего, а Гирсиу, кроме того, по обвинению в том, что тогда же и там же, без намерения на убийство, причинил еврею Вениамину Барановичу ударами тяжелого, тупого орудия тяжкие повреждения черепа, от которых потерпевший тогда же и умер".

Итак, господа, вот юридическая квалификация: наносятся тяжелым, тупым орудием удары по голове, от которых жертва тут же умирает, и вам квалифицируют это двойное убийство, т.е. повторенное последовательно по отношению к двум жертвам, как нанесение ударов, от которых тут же последовала смерть, как нанесение ударов без намерения убить.

Я думаю, что во всем цивилизованном мире мы не встретим такой квалификации преступлений. Мы знаем, что и у нас прокурорский надзор слишком склонен сгущать скорее краски всякого обвинения. А здесь вы видите другое...

Конечно, представители гражданских истцов не протестовали против такой квалификации преступлений, они не преследовали на суде мести, они не стремились к тому, чтобы те, которые были привлечены к ответственности, понесли бы более тяжкое наказание, но для юристов и для г. министра юстиции ясно, как формулируются обвинения в случаях, когда на истинный характер преступления желают, заведомо закрыть глаза.

Господа! То, что было недоступно в прежнее время и по суду, то сделалось возможным в настоящее время. Вчера из тех разъяснений, которые мы здесь слышали, мы узнали, что та темная сила, которая предполагалась как первоисточник организации погромов, действительно существует; это признал в известной степени и министр внутренних дел; это еще более обстоятельно нам было разъяснено представителем Калужской губернии, бывшим товарищем министра внутренних дел.

Г. министр внутренних дел, конечно, смягчает свое объяснение; он говорит; да, в департаменте государственной полиции печатались прокламации известного содержания, но их печатали второстепенные чины, Они печатали их на случайно оказавшемся там станке, отобранном от революционеров. Из объяснения министра мы не знаем, кто здесь более виноват: виноват ли чиновник, или виноват станок, раз уже попался такой заколдованный станок, на котором ранее, может быть, печатались тогда еще, когда другого способа распространения свободного слова у нас на Руси и не существовало, "революционные" воззвания, а потом стали печататься анархические воззвания, исходящие от представителей правительственной власти хотя бы и в лице второстепенных чиновников.

Мы не знаем, какая судьба постигла этот заколдованный станок, на котором печатались такие воззвания, как мы не получили также объяснения относительно того, какая участь постигла того чиновника, Комиссарова, который занимался печатанием и распространением известного содержания воззваний и который, как нам вчера здесь сообщили, высказывал одному из своих начальников, что погром можно устроить всегда и притом по желанию, на 50 или на 10 000 человек...

Нам объясняли, что и в Александровске виновником распространения черносотенных прокламаций был жандармский офицер Будаговский, второстепенный чиновник.

Г. министр сообщил, что Будаговский был вызван в Петербург и ему было сделано соответствующее внушение. С другой стороны, известно, что горечь этого внушения была тотчас же смягчена вознаграждением, хотя и нам говорили, что это сделано было не в связи с политической деятельностью Будаговского.

Г. министр не задался вопросом, что, раз хотя бы и второстепенные чиновники изобличены в заведомо преступных действиях, нельзя было ограничиться одним внушением, что совершение преступления должно было вызвать законную реакцию и что когда эта реакция не последовала, то этот факт сам по себе не мог не повлиять деморализируюшкм образом на дальнейший круг представителей администрации. Полагает ли г. министр, что внушение, которое было сделано Будаговскому и которое вряд ли серьезно огорчило его, представляется достаточной карой за те действия, в которых он явно изобличен?

А мы отлично знаем, что что чиновники, маленькие с точки зрения министерства, являясь на места, представлются там властелинами. Когда такие власгелины возвращаются из Петербурга триумфаторами, ибо их не постигла никакая кара за их преступную деятельность и они даже вознаграждены или повышены по службе, — тогда все, что имеется на месте порядочного, честного, повергается в негодование и ужас, не тот ужас, о котором мечтают устроители погромов, который мог бы отвратить революционеров от их образа действия, а тот ужас, который и мирных совершенно жителей способен толкать на путь революции... Я желал бы, чтобы вам, господа народные представители, было известно, что в то время, когда такой г. Будаговский возвращается в Александровск и продолжает там функционировать, другой местный деятель, доктор Кранцфельд, виновный только в том, что он был избран городской думой вместе с городским головой для образования, с разрешения губернатора и с целью защиты против погрома, милиции, ввергается в тюрьму и остается в ней без предъявления ему определенного обвинения несколько месяцев.
Из того, что он был освобожден, если не ошибаюсь, в апреле месяце, что он не выслан, вы можете, я надеюсь, с уверенностью заключить, что никакой вины за ним действительно не было; только за то он был разорен и отбыл тюремное заключение, что, по поручению своих сограждан, желал организовать оборону, способную оградить город от угрожавшего черносотенного погрома.

Мы знаем, господа, далее, что есть и губернские юпитеры, относительно которых стоустая молва открыто заявляла, что они являются организаторами и руководителями погромов на местах, которых обвиняло все общественное мнение, относительно виновности которых высказалась совершенно определенно вся печать, русская и заграничная.
Мы знаем, что эти юпитеры тоже остались вне какого-либо судебного преследования, Между тем некоторые из них были изобличены с такой стороны, которая, казалось бы, и с точки зрения министерства должна была быть признана компетентной и беспристрастной; и прокурорский надзор в одном случае, сенатор Кузьминский - в другом констатировали деяния администраторов не из крупных, требующие уголовного следствия; однако и эти гг. администраторы были освобождены от уголовного следствия, так как в деяниях их не было усмотрено состава преступления.

Вы видите, что и здесь сослужила службу юридическая квалификация состава преступления. Я думаю, однако, что если эти лица чувствовали себя, как утверждали, невиновными, то они сами должны были бы добиваться суда, а не освобождения от него, так как это был единственный путь очиститься от обвинений, которые на них падали. Если они не пошли на этот путь, то общественное мнение не может изменить взгляда в отношении их; оно должно остаться твердым в своем убеждении.

Засим, господа народные представители, нам вчера здесь выяснили, что в самой столице имеются еще высокопоставленные таинственные лица, которые стояли во главе организации, вызывавшей и создававшей еврейские погромы. Эти лица не были здесь названы, но они были в достаточной степени охарактеризованы, и я желал бы знать, как на это смотрят гг. министры, каким образом они находят совместимым тот правопорядок, который они, по их словам, намерены отстаивать в жизни страны, с возможностью того, что лица, которые стояли во главе явно преступных организаций, остаются вне судебного преследования.

Если бы возможно было говорить о существовании у нас правопорядка, то эти лица должны быть обнаружены перед народом, перед Европой, перед всем светом. Надо, чтобы те трагические мистерии, которые время от времени ставятся в городах с еврейским населением, были наконец разоблачены, во всей их ужасающей, неприглядной реальности. Надо, чтобы с лицедеев, которые являются местными деятелями, была смыта охра, которою грубым образом закрашены их физиономии; пусть физиономии эти предстанут пред судом, публике они известны. Но надо приподнять маску и с тех темных деятелей, которые являлись и являются до сих пор недосягаемыми для правосудия. Если бы это было сделано, тогда министерство могло бы говорить еще о том, что оно заботится об осуществлении правопорядка.

Нам говорят, что для борьбы с погромами нет другого средства, кроме введения военного положения. Но мы знаем, что военное положение ложится своею тяжестью главным образом на мирное население, и слишком часто, как показывает опыт, оно острие своего оружия направляет не против тех, которые избивают, а именно против тех. которых избивают. Господа, мы требуем от гг. министров в области законодательной деятельности только того, чтобы они не препятствовали Государственной Думе в ее начинаниях. Но что для них необходимо безусловно - это применение тех законов, которые существуют и существовали всегда, ибо и по существующим законам известные деяния легко квалифицировать как деяния преступные.

Мы знаем, что возбуждение одной части населения против другой составляет преступление, мы знаем, что убийство составляет преступление, мы этого еще не забыли, несмотря на море крови, в котором приходится купаться гражданам русской земли.

Мы знаем, что по нашим законам, как по старому, так и по новому уложению о наказаниях, подстрекатели и вдохновители преступления являются не менее, во всяком случае, виновными, чем физические исполнители.
Если это так, то мы вправе задать вопрос гг. министрам, каким образом они, настаивая на том, что они защищают правопорядок, мирятся с тем, что лица, на которых здесь были сделаны прямые указания как на заведомых подстрекателей к предусмотренному уложением преступлению, остаются до сих пор не только ненаказанными, но и не привлеченными к суду?

И мы вправе сказать, что слова гг. министров о сохранении правопорядка остаются только словами, и другого значения мы за ними признать не можем. Мы вправе это сказать, когда мы видим, что в настоящее время тюрьмы переполнены лицами, за которыми нет никакой вины и которым не может даже быть предъявлено какое-либо формулированное обвинение. Мы видим, что освобождения их, за отсутствием даже внешних формальных оснований к содержанию их в заключении, напрасно добиваются законно уполномоченные на то мировые судьи. И мы понимаем, почему при таких условиях остаются на свободе и вне судебного преследования те, против которых здесь вчера были формулированы столь ясные и категорические обвинения (аплодисменты).

Председатель: Стахович. Нет? Граф Гейден.

Гр. Гейден (Псковская губ.):

Позвольте, господа, прежде, чем приступить к делу, сделать маленькое отступление в область цифр.
К нам поступил - я состою членом той комиссии, которая разбирает все запросы, - 159-й запрос, насколько я помню; если не ошибаюсь, министрами даны ответы, кажется, не более как на 10 запросов. В том числе были вчера получены ответы на три запроса. Мы на разбор действий министров посвятили полтора заседания, так что если мы разделим полтораста запросов на три, то мы получим 50 заседаний, и если так же станем разбирать эти ответы, то потратим на критику действий министров 75 заседаний.

Я себя спрашиваю, что это производительная будет работа или нет? Ведь то, что мы сегодня выслушали, это есть повторение совершенно той же музыки, если можно так выразиться, которая здесь играла 13 мая. Ведь нового мы ничего не говорим: все те же попреки, все те же сожаления, а дела не делаем. Поэтому я полагаю, что нам следует, признав, что мы недовольны министерством, что мы высказали раз навсегда свои убеждения о нем, перестать его критиковать. Ведь вчера нам министр отвечал за прошлое время, за время, когда он не был министром, и оговорился, что он делает отступление. Он считает себя обязанным отвечать только за те действия, которые совершились в его управление. Я думаю, это справедливо. Ведь если ротмистры Пышкины, Комиссаровы и прочие были оставлены без взыскания бывшим министром, то вряд ли теперешний министр может своей собственной властью отменить какое-либо распоряжение, сделанное его предшественником.

Я думаю, если мы желаем блага России, если не желаем ее погубить вместе с министрами, а стремимся только покончить с одним министерством, сохранив Россию и дав ей возможность процветать, то мы должны раз навсегда признать, что если мы порицали прежнее министерство, то теперь мы будем порицать этих министров не за действия их предшественников, а за то, если мы найдем что-нибудь незакономерного в их действиях, Будем разбирать, будем порицать, но уже покончим со старым, признаем, что мы старое осудили, и выступим только на рассмотрение новых действий. Вчера, например, министр нам дал объяснение по весьма многим вопросам и, по-моему, сделал одно очень практическое и хорошее предложение. Когда он сообщал о вологодском погроме, то говорил, что данные добыты им из дела, которое у него имеется, причем он предложил ознакомиться с этим делом каждому, кто пожелает. У нас есть комиссия по расследованию преступлений должностных лиц; почему бы Думе не воспользоваться предложением министра, почему бы это дело не взять на рассмотрение в этой комиссии? Тогда мы могли бы представить обстоятельный доклад от имени комиссии, могли бы выяснить, правильные ли давал разъяснения министр или неправильные.

Мы вчера спорили о том, что министр отвечал на основании показаний ротмистра и следствия судебного следователя. До тех пор, пока мы не будем иметь в руках подлинное дело министерства, мы не сможем выяснить это. Только при рассмотрении самого дела мы можем увидеть, чего там недостает, и тогда мы можем снова сделать запрос.

Но ведь мы, как я говорю, очевидно, не желаем порвать сношения с министерством; оно нас как-то неотразимо к себе влечет; это какое-то болото, в которое мы заехали и никак не можем из него выйти, не можем расстаться с министрами; только о них и говорим, а дело от этого страдает. Поэтому я полагаю, что на будущее время необходимо принять за правило, в тех случаях, когда мы желаем иметь сношение с министром по запросам, не касаться обшей политики министерств, а иметь чисто, так сказать, деловые отношения. Мы сделаем запрос, министры дадут ответ, который, чтобы не затруднять Думы, будем передавать в комиссию; комиссия их рассмотрит и доложит Думе.

Голос: Довольно (председатель звонит).

Гр. Гейден:

Дума не потеряет полтора-два заседания на обсуждение того, что пора перестать обсуждать. Комиссия доложит, и мы в несколько минут разъясним все дело. Если же мы останемся на той почве, что принципиально не желаем иметь дела с министерствами, то не надо делать им запросов. Ведь, если я с кем-нибудь не желаю быть знакомым, я с ним не разговариваю, Следовательно, тут один выход. Или следует иметь исключительно деловые отношения, что не будет противоречить нашему постановлению; мы сказали, что считаем министерство незаслуживающим доверия нашего, поэтому мы можем не иметь с ним отношения, как с министерством, но не как с отдельными министрами, как лицами, разъясняющими наши запросы. А мы, мне кажется, желаем иметь с ними дело; по крайней мере, то количество запросов, которое мы им даем, подтверждает мое мнение, что мы желаем продолжать с ними сношения. Если позволите, я после того, как разрешится это дело, внесу предложение о порядке рассмотрения на будущее время запросов и о порядке обсуждения ответов министров. Если вернуться к тому, что мы осуждаем действия министерств и порицаем их каждый раз, то, мне кажется, достаточно сказать, что мы хотим, чтобы они ушли, как здесь было сказано, и довольно резко сказано. Тут говорили, мы хотим выкинуть их, убрать.

Господа, мы не имеем возможности это сделать, это мы знаем, но здесь это все-таки было сказано. Я думаю, что теперь нам надо стать на практическую почву и выяснить себе, что далее предпринять. Здесь все говорят, что министерство дурно действовало, что оно должно уйти, и ничего не говорят, что же предпринять далее? Я прочел ту формулу, которую внесла партия Народной свободы. Я в общем вполне сочувствую этой мотивировке, но думаю, что этого недостаточно, что надо нечто прибавить к этому. Я полагал бы полезным прибавить еще следующее: что только министерство, пользующееся доверием Думы, может авторитетно выступить на путь поддержания порядка и водворения общественного мира и встретить сочувствие и поддержку всей страны и Думы.

(...)

ПРОДОЛЖЕНИЕ - Стенограмма 31 заседания Государственной Думы - доклад депутата Араканцева о белостокских событиях.