КРИМИНАЛ КАК ПРОДУКТ СИСТЕМЫ
Радикальное реформирование заставляет людей использовать все средства выживания.
Включая противозаконные
Валентина Гавриловна Федотова — доктор философских наук, профессор, руководитель Центра Института философии РАН.
РОССИЯ сегодня находится в состоянии системного кризиса, наиболее пугающие проявления которого - криминализация и люмпенизация масс. Некоторые авторы уже показали, что криминализация, коррупция и клептократия имеют системный характер, то есть представляют собой не случайный или побочный продукт избранного курса социальных трансформаций, а его законное дитя, более того, продукт, который был создан путем своего рода социальной инженерии, направленной на его производство.
В данной статье мне бы хотелось построить концептуальную модель, которая объясняла бы набор эмпирически наблюдаемых и почти очевидных сегодня черт криминализации и ее частных причин.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРИЧИНЫ
К первой группе причин мы бы отнесли исторические, сформировавшие структуры сознания и привычки. Модернизация выбрасывала людей из деревень в города. Основная часть правящих элит России - выходцы из деревень. По некоторым источникам можно заключить, что примерно 50 человек из 100 в региональных политических элитах — крестьянского происхождения. С одной стороны, это хорошо: люди знают местные условия и жизнь народа, имеют практический опыт и способны создать преемственность власти. Однако различие деревенской и городской культур, господство среди местных элит автохтонов, то есть людей местной культуры, не ориентирующихся в мире и по-своему воспринимающих новые идеи, накладывают отпечаток на характер взаимоотношений власти и общества, создают похожие на власть, но противостоящие ей группировки.
Академик Александр Панченко характеризовал деревенскую культуру двумя чертами: универсальностью и чувством хозяина. В мифопоэтическом мире деревни это замечательные черты: крестьянин знает все о своем труде и уверен в способности понять и все остальное; на своем дворе он чувствует себя хозяином. Но в сложном, структурированном и многообразном мире города эти качества становятся препятствием развития, закрепляют деревенскую архаику. Правителям кажется, что они понимают во всем, от сельского хозяйства до живописи, что все проблемы разрешимы и виноват лишь тот, кто не сумел их решить. Они чувствуют себя «хозяевами» на своем дворе, и множество мелких хозяйчиков правят на своих дворах, не забывая демократическую риторику, как прежде они не забывали социалистическую. От демократии такое правление отделяют отсутствие чувства компромисса, круговая порука, нетерпимость. Более всего подобного рода власть ценит лояльность. Некоторые криминальные или полукриминальные аспекты жизни связаны именно с этим. Власть нередко выступает как «крыша» для бизнеса, с которой еще не везде решаются сражаться криминальные «крыши», но кое-где такая борьба уже идет.
Городская культура разрушает коллективы, атомизирует индивида, и в результате возникает негативный — противостоящий всему — индивид. Ответом на разрушение коллективности становится ее неадекватное общественным потребностям воспроизводство в виде коррумпированной власти, криминальных и полукриминальных групп. Архаические начала питают криминализацию. В группах с архаической связью демонстрация лояльности граничит с криминальностью, отношения характеризуются зависимостью, «повязанностью», невозможностью критики. Социетальные сообщества такого рода легко переваривают и социализм, и капитализм, причем последний в особенности, так как перспектива наживы делает их тесно связанными и сплоченными, часто устремленными во власть или стремящимися ею манипулировать. И номенклатура советских времен — это не более чем автохтонный вариант сакральности и сплоченности власти. Российский капитализм тоже иногда называют номенклатурным. Это верно в двух смыслах: во-первых, его костяк составила имеющая деньги и связи советская номенклатура, а во-вторых, сегодня сложилась новая политическая и финансовая номенклатура, отчуждающая массы от демократических преобразований и возможностей экономической деятельности, а следовательно, способствующая превращению криминального сценария общественного развития наиболее реальный и экономически перспективный. Таким образом, деревенские феодальные традиции, столетиями существовавшие в России и усвоенные на уровне архетипа, трансформируют новые социальные отношения в отношения личной зависимости. В условиях капитализма, который построен на абстрактных экономических связях, личные связи и зависимости становятся предпосылкой криминала. Часть обычаев такого рода могла бы быть легализована посредством адаптации западных норм права к российским условиям, но это нереально ввиду превращения неолиберализма — наиболее радикальной версии капитализма, своего рода западного фундаментализма — в официальную идеологию, а идей догоняющей модернизации - неомодернизма - в единственную внятно, хотя и номинально выраженную программу развития. В итоге, чем радикальнее идея переделки культуры, рекультуризации, тем активнее идет реанимация самых архаических пластов.
РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Согласно большинству социологических подходов преступление осматривается как вид девиантного поведения. Но в революционные периоды само общество является девиантным, отворачивающимся от своих прежних норм и еще не обретшим новых. В таком обществе количество преступлений многократно возрастает. По данным Питирима Сорокина, если принять за 100 единиц количество вооруженных грабежей, обычных грабежей и покушений на убийство в Москве 1914 г., то в 1918—1919 гг. они составляли соответственно 28500, 800 и 1060. Сорокин указал на растущую поляризацию общества революционной эпохи, на тех, кто сохраняет позитивный ценностный потенциал, и тех, кто использует революцию для высвобождения из-под «гнета» культурных привычек и социальных норм и переходит на уровень инстинктивного, биологического. Этот переход, который нередко ведет к проявлению звериного в человеке, может показаться невероятным, но у него есть социальные причины — отсутствие гражданского общества, где выработана толерантность, и серединной культуры, промежуточной между святым и звериным (Сергей Аскольдов). Все это — источник самых жестоких, безжалостных и бессмысленных преступлений. выгода от которых часто исчерпывается удовлетворением расти к насилию или своеволию, когда человек уже не сдерживает полюса своего характера никакими ограничениями.
Почему же мы говорим об этом сегодня? Революцией называют быстрые, внезапные, всеохватывающие изменения, в ходе которых решается вопрос о смене власти, строя, прежних ценностей. Революции часто ведут к аномии — вакууму ценностей и норм. В своем политическом завещании Георгий Плеханов, профессиональный революционер, винит в крайностях революции ее радикальный вариант большевизм. Если говорить о периоде 1991—1998 гг., то это были годы внезапных всеохватывающих изменений власти и общества. Это та революция, прошедшая все свои классические фазы - революционные ожидания и иллюзии, эйфорию победы, разрушение иллюзий, обычно приходящее после победы, раскол в рядах революционеров, террор (расстрел парламента в 1993 г.), термидор сегодняшнего дня. Но радикальные коммунисты не имеют сегодня шансов на победу, а партия Зюганова не является большевистской, сомнительно даже, что она является коммунистической, — скорее это партия защиты национальной промышленности, озабоченная экономическими условиями жизни народа. Тем не менее большевики у нас сейчас есть. Это «рыночные большевики», как их назвали на Западе, правые радикалы, придавшие революции 1991—1998 гг. большевистский характер и потому вызвавшие соизмеримую по масштабам с Октябрьской революцией люмпенизацию и криминализацию общества.
АНАРХИЗМ И НЕГАТИВНАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ
Обычно модернизации в России способствовала позитивная мобилизация масс, привлекающая население на сторону стоящих перед государством целей, возбуждающая энтузиазм, дающая перспективы.
В 90-е гг. впервые была осуществлена негативная мобилизация. Людям было предложено решать свои проблемы самим, не полагаясь на государство, не строя картин светлого будущего. Так виделась модернизаторам сущность неолиберализма. В России она была воспринята как свобода от всего - государства, общества, морали. Главная цель негативной мобилизации - обеспечить поддержку режима, социальная база которого сужалась. К 1996 г. сложился своего рода социальный контракт: «Делайте что хотите, но голосуйте «за». Государство не контролировало возникающий рынок, но и не обеспечивало его свободу. Криминал еще не рвался во власть, а власть закрывала на него глаза. Постепенно криминальные формы выживания стали осваиваться вполне обычными людьми (взятки, поборы, коррупция, сомнительные операции и пр.). Терпимость к девиантному поведению возросла. Возник сектор анархического порядка, включающий не только экономическую самодеятельность, но и криминал, тот самый, который хотел делать то же, что и многие другие, - большие деньги, но незаконным путем, тем более что законы долгие годы не действовали. Люди парадоксальным образом признавали существующую власть только за то, что могли не иметь с ней дела. Социальной базой режима стал рабочий, который не хотел более идти на завод и искал другие источники выживания. Власть использовала негативную мобилизацию, обменяв предоставленное массам право на анархию на их лояльность к режиму, и не поддержала перспективные формы самоорганизации населения на институциональном уровне. Власть использовала склонность людей переходить от безропотного подчинения государству к бунту против него, к отрицанию всякой государственности, и порой кажется, что она действовала социально-инженерными методами. В действительности же здесь сказались архетипическое сходство власти и народа, неясность сущности демократии для обоих и переход к архаическим способам удержания господства.
Многим казалось, что демократические институты могут появиться из анархии. Препятствием к этому явился основной парадокс социальной жизни 90-х гг., и особенно периода после выборов 1996 г.: система безопасности граждан страны, их выживания не имеет отношения к государству, как раз напротив, — в подобной системе государство воспринимается негативно. Люди выживают без содействия со стороны государства, на основе самопомощи. И при этом, отрицательно относясь к государству, они составляют его социальную базу. Следовательно, власть, если бы она поставила перед собой задачу демократической институционализации, уничтожила бы свою основу, лишила себя легитимности. Для преодоления существующей анархии (разрушенной социальности) власти пришлось бы преодолеть самое себя.
Анархическое противостояние демократии питается низовыми некоммунистическими и неавторитарными тенденциями. Модернизационные интенции российских реформ, давно назревших и ожидаемых обществом, были отодвинуты на второй план задачей борьбы с коммунистическим реваншем. В результате вместо перехода к цивилизованному капитализму произошла рефеодализация, более того, общество было отброшено в фазу естественного состояния. Это произошло без намерений с чьей бы то ни было стороны, но было поддержано властью как заслон против реванша коммунизма. При этом криминализация произошла вовсе не случайно. Если одни, чтобы жить лучше, торгуют, то другие находят пути еще более выгодные, чем торговля. И криминальный доход превосходит все способы легального обогащения.
Недовольство трудящихся масс неуспехом того, что называют реформами, а на деле является стихийными процессами, было блокировано не новыми богачами, «вольницей» как в легальном, так и в криминальном ее воплощении. Социальная система оказалась в состоянии анархии, когда нет эффективной центральной власти и монополии на применение силы, социальные институты, нормы и правила слабы и неразвиты. Анархия разрушает структуры идентичностей и порождает загнанного в угол одиночку, легко переходящего к криминальному поведению.
Россия — родина анархизма, и его теоретическое культивирование здесь имело два смысла. Один из них был представлен Петром Кропоткиным: разрыв с государством, самопомощь и кооперация. Этот путь реализовался в 90-е гг. и был описан выше. Михаил Бакунин воспевал другой аспект анархизма — антиинтеллектуальную революцию, разрыв с культурой, освобождение не только от государства, но и от интеллектуалов с их чуждой народу культурной системой. Это последнее — главное «завоевание» реформ. Как говорит герой одного детектива, «теперь пришло наше время, время простых парней». Атмосфера выживания, адаптации переводит массы на уровень инстинкта. Возбуждающее и трогательное — по Канту, главные признаки дурного вкуса — сделались символом новой культурной политики. На рынке культуры интеллигенция полностью вытеснена господством социально и культурно не обработанных форм чувственности, среди которых культ насилия является ведущим.
НЕФОРМАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА
Российские революционеры и реформаторы воспринимают свои конструкты как действительность. Поэтому они предъявили обществу в качестве реальности, а не теоретической абстракции (модели, идеального типа) два варианта экономического развития: регулируемое государством (как в СССР) и свободное рыночное (как в США). В действительности же российская экономическая жизнь как в советский период дефицита товаров, так и в постсоветский период дефицита денег демонстрировала неформальные возможности выживания. В советский период они включали связи, блат, огородничество, распределители, профсоюзную помощь в добывании продуктов и товаров; в постсоветское время - кооперацию и самопомощь, семейный или коллективный бизнес, огородничество, неформальную сферу услуг, криминал и т.д. Челноки, занимающиеся частным извозом автовладельцы, ремонтники, строители, маляры, уборщики — все они составили постепенно цивилизующуюся армию экономической самодеятельности, на которую многие надеялись как на источник новых социальных институтов и зародыш среднего класса. Действительно, такая возможность была: ведь этот социальный слой в массе своей был достаточно образован и в советское время занимал неплохие социальные позиции, но имел низкий материальный стандарт (инженеры, строители, учителя и пр.). То, что мы здесь именуем экономической самодеятельностью, называется также «неформальной экономикой», т.е. экономикой, в которой отношения не оформлены договорами и контрактами, а целиком строятся на личных связях и отношениях. Если это и можно назвать свободным рынком, то только в чисто российском смысле свободы от ограничений, в то время как везде в мире свободный рынок (как и демократическое общество) предстает как совокупность ограничений.
Согласно концепции Теодора Шанина, неформальная экономика занимает ведущее место в посткоммунистической России и является эксполярной, т.е. не может быть отнесена к одному из вышеупомянутых полюсов — государственно регулируемой или свободной рыночной. По мнению Шанина, ее отделяет от обоих полюсов ряд специфических свойств: нацеленность на выживание, а не на накопление капитала, и на обеспечение занятости, а не на максимизацию средней прибыли; она представляет собой совокупность «незащищенного» труда; в ней используется семейные и местные ресурсы и семейный труд; она основана на родстве, соседстве, этничности, землячестве и существует как незарегистрированное предпринимательство; в ней наблюдается интеграция легальных, нелегальных и криминальных структур; в экономику такого рода инкорпорирован быт, и т.д. Государство может вмешиваться в такую экономику, но оно ею не управляет. Хотя в ней совершается совокупность покупок и продаж, а цены в некоторой мере определены спросом и предложением на основе конкуренции, это — не свободный рынок, потому что здесь, во-первых, нет четкого и формального механизма, который бы сводил вместе производителя, продавца и покупателя, и, во-вторых, действуют отношения родства и других общностей, а также отношения «клиент - патрон» (в том числе государственный и криминальный «рэкет»).
Неформальная экономика никак не подпадает под радикальную неолиберальную модель, однако она устраивает неолибералов в России, так как отвечает их собственным интересам в переделе государственной собственности - но не интересам тех слоев населения, которые выживают при ее посредстве. «Мы воруем, и вы воруйте», — так можно было бы сформулировать лозунг, взаимно устраивавший разные слои населения до августа 1998 г. Заслуживает внимания как витальность этого типа выживания, так и его внесоциальный характер. На Западе, например, тот образ жизни, который распространен у нашего самодеятельного населения, ведут лишь маргинальные слои — эмигранты, безработные, люмпены и т.п. Он соответствует самому низкому социальному уровню -
выживанию или адаптации. Этот уровень становится включенным в социальную систему, когда в обществе существуют другие уровни и функции, способные интегрировать первичную форму выживания, - постановка целей, социальная дифференциация и интеграция, накопление культурных образцов.
Тенденции неформальной экономики ведут к подмене властных функций государства обменом, осуществляемым мелкими собственниками, к отказу от социального порядка, институционализации и правового регулирования, к подмене общественного состояния естественным, к вытеснению высокотехнологичного производства мелким промыслом, к стиранию грани между легальной, нелегальной и криминальной сферами.
Суть в том, что российский неолиберализм создал нечто, противоположное его теоретическим декларациям, но отвечающее его практическим намерениям. Из того, что сегодня невозможно мыслить в терминах двух экономических систем — государственно регулируемой или свободной рыночной, не следует, что неформальная экономика и станет новой экономической системой. С социологической точки зрения она должна быть периферийной в любом развитом обществе, если оно не желает быть криминальным.
ОСОБАЯ РОЛЬ ГОСУДАРСТВА
Анархический индивид живет не только в уличной палатке и в криминальной группировке, он есть повсюду. Деятельность демократического государства основана на предположении, что люди могут быть управляемы. Но люди управляемы только тогда, когда они обладают достаточным уровнем рациональности, позволяющим им, по крайней мере, понимать свои интересы. Важнейшая функция управления, как государственного, так и административного, — согласовать эти интересы, найти среди них общие, базовые, сбалансировать их и построить институты, позволяющие достигать компромисса. Если это невозможно, то демократическая система правления не способна работать и стабилизация общества достигается авторитарным путем. Распространение демократии при узости ее социальной базы требует, по меньшей мере, рационального государства. При всей нерациональности российской политики до сегодняшнего дня трудно было предположить, что государство не просто использует анархизм, а само выступят как часть анархической системы: В классической теории государства, например, у Джона Локка, государство рассматривается не как справедливый участник перехода от естественного, предсоциального состояния, чреватого войной всех против всех, а как один из хищных и наиболее сильных агентов этого перехода, - поэтому общество должно поставить государство под свой строгий контроль. Сегодняшнее российское государство устремлено не к обеспечению социального мира и блага, а спекулирует ничем, наживается ни на чем, не отвечает ни за что. Введение в 1995 г. ГКО с огромной и растущей нормой процента - карикатурная форма выживания государства, повторяющая формы выживания граждан на продаже водки и залежалых западных продуктов. Государство, как и все, живет только сегодняшним днем. Законы финансовой пирамиды, в данном случае государства-пирамиды, вряд ли можно обойти так легко, как заменить политическое руководство.
Что же будет с теми, кто составлял анархическуюопору власти, кто радовался воле и свободе от государства? Они жили за счет соотношения рубля к доллару один к шести. После августа 1998 г. эта мелкая анархическая вольница пострадала от кремлевского Гуляй-Поля. Если учесть, что тех, кто был доволен режимом, даровавшим им волю, было, по разным данным, от 30 до 40 млн., то поведение этого слоя в будущем — одна из серьезных социальных и политических проблем. Скорее всего, они потребуют, во-первых, наказания виновных, а во-вторых, национализации, т.е. обратятся к государству, за помощью и, попросят его быть хорошим. Здесь очень легко Можно перейти не от анархии к порядку, а от анархии к хаосу. Граждан, анархически выживавших с помощью неформальной экономней, потопило государство как анархист более крупный. Работники же бюджетной сферы трудились на это государство, как если бы оно преследовало общее благо, а не частные интересы. И сегодня они могут утеувидеть, что такое революционный либерализм в России вместо нормального либерализма и для чего ему надо было устранить государство: чтобы исчез всякий общий интерес, а их одурачили и сделали нищими.
У сегодняшнего режима в России нет денег и нет целей. После кризиса уже нельзя сказать: «делай все; что хочешь, но голосуй «за». Перманентный анархизм, включающий элементы порядка (кооперации, самопомощи, некоторых обязательств перед «государем»), присущ российской истории: допетровская смута, пугачевщина, бунта, революции, гражданские войны. По словам Петра Струве, для низов социальные результаты смуты всегда были не только ничтожными, но и отрицательными. Однако дело не только в этой специфике российского государства. Есть две модели роли государства в экономике: 1) государство регулирует экономику; 2) государство отказывается от этой роли. Это, повторим еще раз, идеальные типы. Но есть и некий третий тип отношений: когда государство не регулирует экономику и не уходит от этой задачи, а «погружено в экономику» - по выражению Кивы Майданика, которое как нельзя лучше характеризует то, о чем мы хотим сказать. Речь идет о том, что государство становится одним из агентов неформальной экономики, выступающим на стороне экономических элит и олигархов. Как пишет журнал «Экономист», южноазиаты и русские в последние года два болезненно открывают для себя, что в их странах, в отличие от Запада, эффективный капитализм не создается конкурирующими собственниками: на Западе все регулирует рынок, здесь же деньги вкладываются туда, куда по секрету посоветует ваш друг из правительства.
ПОДМЕНА ДЕМОКРАТИИ ОЛИГАРХИЕЙ
Опытные имиджмейкеры, отечественные и американские, ради того, чтобы Ельцин победил на выборах, упростили российскую реальность, сведя ее к двум непримиримым блокам — демократов (реформаторов) и коммунистов (антиреформаторов). Однако и после выборов эта объяснительная модель продолжала применяться, особенно западными наблюдателями. Но сегодня даже они утверждают, что реформам препятствует противоборство не между коммунистами и демократами, а между демократами и рыночниками, демократами и олигархами. Из-за этого народ, выступивший в начале 90-х гг. активным участником демократических движений, перестал быть социальной базой режима, и задачи демократизации, установления правового государства были отодвинуты борьбой за передел собственности. Многие полагали, что с этим переделом следует смириться, так как после его завершения дойдет дело и до других задач, но передел оказался бесконечным, вывоз капитала за рубеж — беспрецедентным, финансовые аферы — невиданными, банки — безответственными.
РАЗЛИЧИЕ ИСТОЧНИКОВ ЗАПАДНОГО И РОССИЙСКОГО КАПИТАЛИЗМА
Неявной, невнятной, но все же сформулированной задачей российских реформ, как я уже отмечала, стала догоняющая модернизация: единственный позитивный образ, предъявленный народу, — «жить, как на Западе». Модернизация с точки зрения экономической — это переход к капитализму западного типа, обеспечение функций капитала и создание адекватной ему социальной, политической и культурной среды. Поскольку функции капитала могут реализовываться и до капитализма, и вне него, западная модернизация состояла в том, чтобы сделать общество, политику, культуру адекватными капиталистическому предпринимательству. В России 90-х гг. мы видим отрыв экономической модернизации от модернизации социальной и политической, от понимания экономических мотивов, на различие которых у буржуазного и небуржуазного человека постоянно указывали классики политической экономии и социологии. Неолибералы пренебрегали демократическими процессами и уповали на то, что страсть к наживе наиболее активных слоев тождественна экономической мотивации западного капитализма, и это привело к криминализации реформ. В результате в нашей стране возник капитализм, основанный на грабеже, нечестной наживе и войне.
ТРАНСФОРМАЦИИ ЗАПАДА И ЕГО НОВЫЕ ГЛОБАЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ
После распада коммунизма ситуация для Запада в корне изменилась. Впервые за всю историю исчезли препятствия для распространения функций капитала по всему миру, и эти функции сделались глобальными. Между тем отношения капитала с незападными обществами всегда бывали разными. Там, где капитал ограничивался только своими функциями, не затрагивая прочих сфер, возникал колониализм. При вестернизации его функции осуществляются путем вмешательства в культуру, а остальные сферы остаются практически неизменными. Догоняющая модернизация стремилась обеспечить функциям капитала адекватность во всех подсистемах общества, т.е. приблизить незападные общества к западному каптализму. При развитии на основе собственной идентичности (пример - Юго-Восточная Азия) сохраняется местная культара, но вносятся изменения в другие сферы для обеспечения функций капитала. Сегодня мы имеем новый этап: полная глобализация функций капитала девает его безразличным ко всем субстанциям чужих обществ. Капитализм как мировая система озабочен всемирным функционированием капитала, а не решением задач догоняющей модернизации, которые у нас на словах провозглашались.
Вот почему реальные процессы в России и других странах СНГ пошли в 90-х гг. в направлении которого многие, в том числе и автор данной статьи, не ожидали. Капитализм на пространстве бывшего СССР был построен на локальных традициях и воплотился в «диких», «криминальных» и квазикапиталистических формах. Неудивительно, что удовлетворенные функцией капитала, т.е. нажившиеся в сегодняшней России, не могут понять тех, у кого вызывает неприятие разложившаяся ткань российской социальной «субстанции». Никто на Западе всерьез не озаботился перспективами российской демократии, а всячески поносимый недемократический Китай оказался в самом выгодном экономическом положении из-за стабильности, создающей гарантии функциям капитала. В этом — не «заговор» Запада против России, а условия его собственного существования, которые в дальней перспективе могут стать опасными для него самого. Функции капитала в России объективны, как и во всем мире. Но что произойдет с ней самой, зависит от нас.
Будущее зависит от людей, поэтому они указывают на его желательные сценарии. Однако даже самые лучшие из них сопряжены с риском. Опасные возможности побеждают потому, что их не смогли предвидеть или предотвратить. Поэтому сегодня надо сказать ясно, без квасного патриотизма: функция капитала в России начала работать ценой криминализации общества, и только мы сами виноваты в этом. Такая ситуация опасна для всех, и для Запада в том числе, ибо вместе с сегодняшней полной глобализацией функции капитала его цивилизующая миссия оказывается завершенной. Она остается лишь для тех, кто сохранил волю к реализации западных ценностей, от которых сам Запад начинает отходить. Эта возможность, скорее, теоретическая. Но помешать разрушению целостности и культурного кода общества, воспрепятствовать люмпенизации масс, использовать функции капитала для построения хорошего, приемлемого для людей и безопасного общества нужно, если мы не потеряли волю к жизни - ибо всей страной нам некуда уехать. Мы ждали чуда, мы возлагали ответственность на Запад. Ответственность лежит на российских реформаторах, на тех, кто интересовался только функцией капитала, но не его субстанцией (Александр Фурсов) и тем более не соответствием нашего капитализма цивилизованным нормам. Они отрицали национальную культуру, но сполна использовали ее самые древние, архаические свойства для соблазнения народа криминалом и анархией, чтобы удержать свою власть, обеспечить свои интересы во власти. Наши радикальные либералы оказались автохтонами в не меньшей степени, чем население.
НОВОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
Сегодня что-то изменить труднее, чем десять лет назад. Но мы получили серьезный урок. Радикальное реформирование ставит перед людьми непосильные задачи, которые они обходят, обращаясь к архаическим началам, к криминальным способам выживания. В борьбе за: выживание одних и обогащение других мы все обманули друг друга и оказались в ситуации, в которой жить нельзя ни бедным, ни богатым. Вспомним «Закон о предприятии» эпохи Горбачева, рассчитанный на хозрасчетную заботу о развитии фабрик и заводов. На следующий день после принятия этого закона можно было наблюдать, как цену на пальто повышали в пять раз, чтобы соответственно увеличить зарплату, - и никто не подумал, что то же самое произойдет и с обувью, и с питанием. Лишенный ответственности эгоистический интерес, отрицание общего интереса - вот тот номинализм, что привел нас к новому средневековью.
Сложившуюся ситуацию нельзя исправить, переловив всех бандитов и коррупционеров. Только ликвидировав ее социальные и культурные предпосылки, поняв, что от нас самих зависит наша судьба, можно сделать некриминальные способы существования более выгодными. Перед обществом встает гамлетовский вопрос, но элиты его не слышат.
