В ТАКОЙ ВОЙНЕ НЕ БЫВАЕТ ПОБЕДЫ
Джульетто Кьеза — итальянский журналист и публицист.
Только великая страна может развернуть такой огромный убийственный потенциал. Только страна, тонущая в неизлечимом кризисе, может завязнуть в грязи до такой степени, что уже не может подняться, как динозавр. Она тонет, потому что слишком тяжела.
Ханкала
ВЕРТОЛЕТ МИ-8 долго летает над российской военной базой в Ханкале, прежде чем приземлиться на раскисшей площадке, погрузив колеса в землю. Зрелище впечатляющее - на километры кругом расстилается палаточный город, возникший в пяти километрах от того, что когда-то было чеченской столицей. Отсюда начиналась финальная атака на Грозный.
Куда ни кинешь взгляд, глаз натыкается на лес антенн и радаров. Тысячи танков, бронемашин, бронетранспортеров передвигаются по всем направлениям по дорогам черной глины - тяжелое испытание для любой машины. Тысячи труб выбрасывают разноцветный дым из спальных палаток, штабов, столовых, из помещений, где дизельные моторы производят электричество. Каждые несколько сотен метров натыкаешься на сторожевые бронемашины, спрятавшиеся в огромных ямах, откуда торчат только пулеметные дула. Ночью небо искрится бесконечным бенгальским огнем, освещающим призрачным светом пейзаж и отражающимся на лопастях гигантских транспортных вертолетов МИ-26. Если бы не вездесущая грязь и ужасная суматоха, российская военная база в Ханкале напоминала бы незабываемые кадры фильма «Апокалипсис сегодня».
Первый вопрос, который тут же приходит на ум: сколько все это стоит? Наверняка сумма головокружительная, хотя в этой области «гласность» отсутствует полностью. Говорят, Кремль Владимира Путина до сих пор мог себе позволить такие траты благодаря повышению цен на нефть на международном рынке. Россия, как известно, продолжает оставаться одним из крупнейших ее экспортеров. Но это не объясняет всего. Так или иначе, эти затраты не проходят через официальный контроль над расходованием государственного бюджета. Даже в Думе нет никакой информации по этому поводу.
Здесь все еще действует в полной мере старое советское правило «неограниченного бюджета», которое позволило Сталину и Берии создать в рекордно короткие сроки атомную бомбу, «любой ценой». Кажется, что подпись и. о. президента способна преодолеть любые препятствия. Неважно, сколько стоит, какие политические или стратегические дивиденды принесет. Сейчас выиграть войну - или сделать так, чтобы люди думали, что она выиграна, - означает победу на президентских выборах. Это означает овладеть - буквально - Россией на долгое время. Что может быть выгоднее? Ничего. И тогда понятно задействование гигантских сил в Ханкале, Моздоке, Гудермесе, Автурах, всюду, где мы были, - и далеко, и близко от зоны боев.
Близких к реальности данных не существует, и мы тоже не в состоянии представить хотя бы достоверные цифры. Мы можем только рассказать, что видели и слышали. Например, что в эти дни чеченской войны мы не заметили ни одной современной машины, броневика, танка или вертолета. Здесь абсолютно свободно, с явной склонностью к разбазариванию, используется все, что было накоплено во время холодной войны и - к счастью для всех нас - не было тогда применено.
Вторая чеченская война - как и первая, впрочем - напоминает гигантскую коллекцию предметов одноразового использования, расчистку складских остатков. На обочине грязных дорог Ханкалы уже покрываются ржавчиной сломанные грузовики и бронемашины. В Моздоке же цеха по починке старых, но еще ценных МИ-8 загружены день напролет. Без этих вертолетов война стала бы невозможной, а российские потери возросли бы в десять раз. Поэтому, в отсутствие новых вертолетов, остается чинить старые. В том же, что касается человеческого материала, как всегда в России, можно рассчитывать на бесконечную способность людей переносить нечеловеческие условия. На дороге в Ведено полковник, командующий отрядом, засевшим в глинистом окопе, сам невероятно грязный после недельного дежурства, проведенного на сухарях и неописуемого вида и вкуса консервах, гордо выпрямляется, разговаривая с нами: «Напишите об этом: какая еще армия смогла бы воевать в таких условиях, в этом дерьме? Попробуй посадить ваших солдат в Косове в этот окоп на одни сутки. Увидите, вам пришлось бы вывозить их на носилках. Напомните об этом вашим читателям».
Если бы все полковники были похожи на этого, который отказывается назвать себя, может быть, чеченская война и не началась бы. Это война ликвидации остатков. Чечня перепахана вдоль и поперек гусеницами лишних танков. С высоты вертолетного полета их следы перекрещиваются на полях невообразимыми иероглифами, забираются на холмы и теряются в лесах, создавая картину войны одной из самых могущественных армий мира против двух-трех десятков тысяч боевиков. Это портрет слабого Голиафа, выступившего против невидимого и жестокого Давида.
Грозный
ТРУДНО сказать, хотели ли они завоевать его или уничтожить. Грозного больше нет. Это пустыня, призрачная и страшная, по которой передвигаются бронеколонны и привидения стариков, укутанных тряпками. Но и полная тревоги: молчание почерневших от огня руин и разорванных тысячами пуль деревьев все еще прерывается автоматными очередями и нерегулярными ударами тяжелой артиллерии по ближайшим позициям мятежников. Остатки Грозного - в российских руках, но никто ни в чем не уверен. Вчера вечером командование Октябрьского района было обстреляно. Они стреляют и убегают. «Это еще не мир, до мира тут далеко, - говорит лейтенант Игорь, - ночью очень тяжело, постоянная тревога».
Сопровождающие нас российские представители беспокоятся. Площадь Минутка совершенно пуста. Все дома, устоявшие после первой войны и кое-как отремонтированные в 1997 году, когда Аслан Масхадов был избран президентом свободной Ичкерии, обрушились или же пробиты насквозь. Нас просят не отдаляться от грузовика, на котором мы приехали: «Там снайперы, мы не можем гарантировать вашу безопасность». Об улице Ленина, которая вела с этой несуществующей площади к президентскому дворцу, которого тоже больше нет, напоминает только вывеска, косо свисающая с обломков стены.
Наступает ночь. В которую не слышно даже воя собак. Они тоже погибли или сбежали - здесь нечего есть и даже нечего пить. И все же кто-то выжил. «Мы здесь уже пять месяцев, сами делаем хлеб, а воду берем из грязного старого бака. Хлеб и гнилая вода, и больше ничего, понимаешь, сынок?» Нина Идигова сидит на бревне около бывшего пятиэтажного дома, пробитого снарядами в нескольких местах. 5 мая ей исполнится 60 лет. Ее дочь с мужем и сыном жили на третьем этаже, но вовремя сбежали в приграничное село. А она осталась, потому что не знала, куда бежать, да и хотела «присмотреть за вещами». Оказалось, бесполезно. То, что не разнесли бомбы, утащили российские солдаты.
Всё - холодильник, мебель, одежду, обувь. Нашим ангелам-хранителям такая откровенность не по душе. Они пытаются перевести разговор на чеченских мятежников. Но остальные женщины, их пять или шесть, настаивают: «Мы этих боевиков даже не видели. А русских видели. Когда они пришли, мы стали звать на помощь, а они стреляли. Только потом двое из них спустились к нам в подвал. И очень удивились, что мы были еще живы». В подвале дома № 12 в переулке Леонова живут человек пятнадцать. Только железные люди могли выдержать в стенах, по которым течет вода, на земляном полу, без всякого отопления. О еде мы уже рассказывали. Только в этом доме погибли семь мирных жителей.
А теперь? «Уже четыре дня никто не приносит нам ни хлеба, ни воды. А мы не знаем, куда идти. Люди еще будут умирать». Абуязид Драндаров не умрет. Это вулкан, изрыгающий проклятия: «Эти из Кремля, те что захотели эту войну, они сговорились с Басаевым». Похоже, он хорошо информирован.
«Я не моюсь уже три месяца. Там, наверху, блохи и вши, огромные. Но я знал, что будет война. Я жил здесь, наверху, и мой дом уже был поврежден в 1995 году, во время первой войны. Так я ни гвоздя не вбил, чтобы починить его. А эти дураки, Масхадов, Арсанов и компания, они строили себе виллы. А я говорил: дураки, будет война. И вот она пришла. И придет снова...»
Это мнение распространено и среди российских солдат и офицеров. Только ответственные за пропаганду настаивают на неизбежном окончании войны, хотя и стараются не уточнять сроки. Чеченцев боятся, даже мертвых.
Частный сектор Октябрьского района, состоящий из односемейных домов, был населен средним и состоятельным сословиями. Он принял на себя основ-
ной удар российского наступления с северо-востока. Здесь чеченское сопротивление было подготовлено с потрясающим мастерством. Улица Сержень-Юртовская стерта до основания, но еще заметны отлично замаскированные окопы и узенькие бойницы, сквозь которые один снайпер или пулеметчик мог простреливать окружающие улицы в радиусе сотен метров. А еще были радиоуправляемые ловушки, на которых подрывались российские группы.
Сколько погибло с одной и с другой стороны? Этого никто никогда не узнает. Обе стороны фальсифицируют данные. Но лицо полковника Климашкина, прошедшего по этим улицам, темнеет, когда он рассказывает нам, что восемь его бойцов остались под развалинами дома, взорванного чеченским отрядом, который заманил их сюда. Но на этот раз русские не попались в ужасную ловушку предыдущей войны - они не ввели в город танки, используя их только как артиллерию. На улицах Грозного нет остовов российских бронемашин.
В этот раз командование просто решило, что перед тем как продвинуться даже на шаг, нужно уничтожать все вокруг. Вот почему Грозного больше нет. Но чеченцы все равно не сдавались, и, когда пришлось бросить вперед людей, погибших было много. Меньше, чем в 1994-1996 годах, но не менее 2000 солдат убитых да еще 8 тысяч раненых. И по меньшей мере 10-12 тысяч погибших мирных граждан. И еще 220 тысяч беженцев, из-за которых Чечня обезлюдела.
А если выяснится, что эта война была придумана Кремлем с помощью Шамиля Басаева, двойного или тройного агента, чтобы выиграть выборы? «Может быть, - мрачно отвечает один из офицеров, с которым нам удается переговорить при условии, что его имя не будет упоминаться. - Я тоже об этом слышал. Мы ждем только 26 марта, чтобы увидеть, избавит ли нас Путин от олигархов». Мы - это понятно. Мы - значит военные. А если выяснится, что Путин один из них, что вы будете делать? «Не знаю. Правда, не знаю. Но я знаю, что у России осталось не так уж много времени. А потом конец, с Чечней или без нее».
Автуры
ГОРЫ уже близко. Здесь, к юго-востоку от Грозного, проходит линия фронта. Но было бы правильнее сказать, что здесь одна из сотен, тысяч линий фронта, которые российским войскам никогда не удастся перейти.
Автуры - священное место для мусульман Ичкерии. Здесь пролито много крови во время первой войны против России в 1994-1996 годаx. У новой мечети - самый высокий в Чечне минарет. Его краснокирпичный шпиль высится над одноэтажными домами. Это традиционный пейзаж юга Чечни, у подножия Кавказа, богатого не столько сельским хозяйством, сколько торговлей всех видов.
Минарет невредим, как и все село. Ни одни дом не был разбомблен. Если бы не постоянный гул тяжелых пушек, бьющих по невидимым позициям на юге и юго-востоке, война показалась
бы страшной сказкой. Маленький БМП разведки, на котором нас везут на фронт, описывает долгий круг около села. «Почему?» - спрашиваю я у мрачных и напряженных военных. «Потому что они очень нервные. Сегодня пятница, а они не любят, когда российские бронемашины появляются на улицах в праздничный день». Перед тем как посадить нас в машину, полковник Карапет Ерицян сухо и категорично предупредил нас: «Мы везем вас в зону боевых действий, поэтому вы должны слушаться, не рассуждая. Если я прикажу кинуться на землю и спрятаться, делайте тут же, как я сказал».
Все окрестные поля уже перепаханы гусеницами танков. Здесь воевали и воюют. Российские бронемашины притаились в каждой роще, все высоты контролируются разведкой. Два солдата с носилками в руках бегут в сторону леса на пригорке: один российский военный только что подорвался на мине. Отсюда еще видны дома на окраине Автуров - там играют дети, а женщины вешают белье. Все это очень странно, даже абсурдно.
Фронт находится за Автурами, на юге, по направлению к Сержень-Юрту. Здесь укрепились российские войска, засев в пробитых стенах строений, что в мирное время были пионерлагерем, а в последние годы, как говорят русские, стали учебной базой боевиков Хаттаба - иорданца, скорее всего, секретного агента какой-нибудь арабской страны, считающегося основным носителем «ваххабитского» вируса исламского экстремизма.
Нам говорят, что сепаратисты, террористы - в километре отсюда. Они тоже окопались. Нам говорят о самых современных винтовках их снайперов, но российские солдаты спокойно стоят на броне танка, башня которого возвышается над окопом. Сколько их там? Никто не рискует назвать точные данные. «Может быть, 400 человек, - говорит юный сержант из Омска, - но они постоянно перемещаются». Нам рассказывают об отбитых вылазках мятежников и о российском наступлении. Но ясно, что на самом деле это застой. Все, что мы видим, наводит на мысль, что русские не продвинутся вперед, пока каждый сантиметр земли не будет вспахан их бомбами.
Еще есть разведчики, маленькие отряды, наносящие удары и с той, и с другой стороны. Всего в нескольких километрах отсюда Сержень-Юрт под градом ударов артиллерии. «Но не пишите, что мы бомбим гражданское население. Наши информаторы говорят, что там остались только террористы». Тогда, говорю я, объясните мне, полковник, почему же Автуры за нашей спиной совершенно невредимы и полны народа?
Полковник хитро улыбается. Я читаю в его глазах абсолютную убежденность, что иностранцы ничего не понимают в этой войне и вообще в этой стране. «Видите ли, с этими мы договорились. Вы видели, какие богатые в Авту-рах дома? Эти предпочли спасти свое имущество. Мы их не тронули, мы их уважаем и идем дальше».
А не бывает, что вам стреляют в спину? Полковник Ерицян пожимает плечами. Хитрое выражение лица сменяется растерянностью: «Конечно, бывает. Ночами они обмениваются сигналами с помощью фонарей. Само собой, мы за ними приглядываем». Я же думаю, что если Хаттаб в самом деле обустроил здесь, на окраине Автуров, школы партизанской войны для нескольких тысяч юношей, вряд ли важные люди в селе, вообще все население - почти 25 тысяч человек - не знало об этом.
Пушки грохочут со стороны Сер-жень-Юрта, там, за лесом, за молчаливыми домами, где, может быть, еще прячутся мятежники. Бронемашина с солдатами, чьи лица укрыты черными шерстяными масками, выезжает на нейтральную полосу и исчезает в лесу. Ни одного выстрела. Это представление специально для нас? Или же рутинная разведка?
На обратном пути в штаб полковник решает нарушить правила и приказывает водителю БМП проехать через Автуры. На первый взгляд, это мирное село: торговцы, праздничные украшения, хорошо одетые девушки, наполняющие водой большие алюминиевые бидоны на колесах. Но наша машина проезжает через стену ненависти. Она ощущается почти физически. На улицах много мужчин, в основном молодых и совсем юных. Они смотрят на нас без всякого выражения. Это - армия, уже готовая к новым сражениям. Никто не знает, сколько автоматов и пулеметов спрятано в подвалах этих нетронутых домов. Официальный фронт проходит около Сержень-Юрта. Он виден. Но чем дальше русские будут подходить к горам, тем больше фронтов будет открываться у них за спиной.
Гудермес
СРЕДИ российских военных ходит слух, что здесь будет новая столица Чечни, вырванной из рук сторонников независимости. Сверху она кажется нетронутой - множество односемейных домов с закрытыми дворами. И несколько советских многоэтажек. Кажется, что пушки и ракеты целились только в них. Но бои здесь, похоже, были редкими и второстепенными.
Видимо, именно поэтому Кремль собирается разместить здесь свое временное правительство, а потом, уже после выборов, торжественно провозгласить город столицей. Здесь еще достаточно зданий, которые могут приютить основные министерства. Грозный не может дать приют никому. Подсчитывать, во что обойдется его восстановление, бессмысленно. Даже богатая страна не смогла бы себе позволить заново отстроить город, в котором проживало больше полумиллиона человек и в котором теперь нет даже проводов - ни электрических, ни телефонных, ни троллейбусных.
Странно думать, что по его ныне пустынным улицам когда-то ходили троллейбусы. Трамвайные рельсы кажутся шуткой. Они обрываются в воронке авиационной бомбы, поворачивают в улицу, которой больше нет, перегороженную рухнувшим восьмиэтажным домом. Словно землетрясение, происшедшее по глупости людей.
Итак, Гудермес станет чеченской столицей, выбранной русскими. А Грозный останется таким, каким он видится сегодня с высоты: огромное светло-серое пятно в черной грязи окрестной равнины. Когда-нибудь она снова покроется зеленью. И станет местом паломничества любопытных. Российская Герника, незаживаемая рана, какие бы объяснения ни давались потомкам о том, что здесь произошло.
В этот раз Россия уверена в успехе, в победе. Она совершила меньше ошибок, чем в предыдущую войну, она выучила многие уроки. Поэтому было меньше потерь, хотя две, быть может, три тысячи погибших солдат - это все равно много. В этот раз зато им платили. Полковник Алехин терпеливо разъясняет нам, что военные «получили все, о чем было условлено». Сколько? «Те, кто принимает непосредственное участие в боевых действиях и находится в зоне риска, получают 830 рублей в день. Считайте сами: около 1000 долларов в месяц». Офицер может получать до 1000 рублей в день, две минимальные месячные пенсии. За спиной полковника стоит лейтенант с сигаретой в руке. «Скажи им, - требует полковник, - сколько ты уже отложил?» Юноша - на вид ему года 22 - улыбается, показывая два золотых зуба: «Три тысячи». «Три тысячи чего? Скажи им!» - «Три тысячи долларов». - «За сколько месяцев?» - «С сентября».- «А где деньга?» - «Там», - он указывает на какое-то далекое место на севере, в России, откуда он приехал и где его мама, его сестра, его счет в Сбербанке.
Алехин дополняет рассказ лаконичного подчиненного: «Чего вы хотите, здесь-то они ему точно не нужны. Зачем держать деньги здесь? Чтобы их украли? Они посылают их домой, там они в целости и сохранности».
Как составлен контракт, на какой срок? «На один, три или пять лет». Сколько платят тем, кто не участвует в боевых действиях, понять не удается. Кто называет одну сумму, кто другую. Но гораздо меньше, где-то около 100 рублей. В любом случае это в сто раз больше, чем то, что платили солдатам, умиравшим, как мухи, на первой чеченской. А если кто-то испугается и захочет уехать? Алехин кривит рот в презрительной усмешке: «Контракт можно разорвать в одностороннем порядке. Хочешь уехать? Езжай. Все, что заработал, остается у тебя, вместе со званием труса». Я встретил такого «труса» в Моздоке, в кафе. Он назвал себя Олегом и сказал, что уже прошел первую чеченскую войну и лишь чудом спасся около Грозного. Потом он подписал контракт и на эту войну, но передумал: «Лучше остаться в живых». Рядом с ним сидит его жена Наталья, она кивает и улыбается: «Лучше безработным, но живым. С этой войной вообще ничего непонятно».
Но в этот раз я нашел среди русских и людей, которыми двигали более весомые причины. Не только деньги. Кто-то из этих юношей воюет из ненависти. На странной линии фронта в Автурах коменданту гарнизона было меньше 30 лет. Он хорошо подготовился и солидно аргументировал. Он не был похож на человека, изображающего любовь к родине. А один из его подчиненных был полон агрессивности по отношению к западному журналисту, который «на стороне чеченцев, террористов». «Потому что вы не понимаете, что они все террористы. они берут людей в заложники, используют их как рабов, продают их как рабов. Они похищают наших женщин и сажают их в свои гаремы. Они стреляют тебе в спину, пытают пленных и убивают их...»
Но если они такие отвратительные, осторожно возражаю я, то почему вы не бросите их на произвол судьбы? В конце концов ни вы их не любите, ни они вас. Юноша задумывается, но лишь на мгновение: «Это зараза в нашем доме. Если Чечня станет независимой, нам не будет покоя. Они заразят Башкортостан, Татарстан. Им нужны наши деньги, наши богатства, потому что они сами не умеют ничего делать. Они волки, вот почему у них на знамени волк». Когда я спрашиваю их мнение о Владимире Путине, все замолкают. Странная ситуация. Путин «исполняющий обязанности» Верховного Главнокомандующего. И это, кажется, мешает им высказать оценку. Потом кто-то из высших чинов вполголоса произносит: «Мы надеемся, что он наведет порядок». Они надеются, наверное, они будут голосовать за него. Но он должен дать им победу.
Вот почему уже идет подготовка выборов в Чечне, хотя никто не знает, придут ли люди на участки. Путин должен показать, что он уже выиграл. Уже строят дома и казармы для «ограниченного контингента», который после победы останется в Чечне для поддержания порядка. Он будет называться 42-й дивизией. 50 тысяч человек, каждая казарма -маленькая крепость. На годы, на десятилетия. Немногие обманываются и считают, что будет по-другому.
Гигантские вертолеты завозят пушки и танки на самые высокие вершины гор. «На этот раз мы больше не будем стрелять снизу вверх, - ухмыляется седой майор. - Мы будем поджидать их на перевалах, когда они побегут. А пока что мы их поджимаем снизу. Им некуда деться».
Кольцо смыкается, медленно, но верно. Оно должно замкнуться 26 марта, в тот день, когда Путин должен стать президентом России. К тому времени его люди надеются показать на всех телеэкранах России мертвую голову Аслана Масхадова. Вторая чеченская война началась в основном по предвыборным и политическим причинам и должна завершиться по тем же причинам. Но ее конец, как и ее начало, будет блефом. Я возвращаюсь в Москву с убеждением, что для России мира в Чечне не будет.
Публикуется в итальянской газете «Стампа» и в «ОГ».
