БЮРОКРАТИЯ ИЛИ ОЛИГАРХИЯ?
Политический процесс приблизился к точке бифуркации
Оксана Викторовна Гаман-Голутвина — доктор политических наук.
В РАССУЖДЕНИЯХ о прошлом и будущем российской власти чаще других употребляются такие понятия, как «элита», «бюрократия», «олигархия», причем использование их зачастую несет не столько содержательную, сколько эмоционально-оценочную нагрузку. Что же на самом деле стоит за этими терминами?
Множество эмпирических форм организации властного класса схематично можно свести к двум основным типам. Один основан на слиянии власти и собственности, другой — на разграничении функций экономического и политического управления. Вслед за классиком элитологии Гаэтано Моской определим первый тип как феодальный (или олигархический, ибо ключевой признак олигархии — слияние власти и собственности), второй — как бюрократический. Различие принципов организации власти естественным образом определяет диверсификацию процессов рекрутирования элит (в данном контексте речь идет о политической элите — сообществе людей, принимающих стратегические решения; вопрос о нравственных качествах этого сообщества — вопрос особый, выходящий за рамки предмета этой статьи): в «феодальных» государствах принадлежность к правящему классу определяется на основе принципов наследования или финансового состояния, тогда как в «бюрократических» государствах управленческий слой обязан своими привилегиями верховной власти.
Сразу оговорюсь, что в реальном политическом процессе жесткой дихотомии и буквальных, химически «чистых», воплощений тех или иных схем не существует: речь идет о научных абстракциях, идеальных моделях, воплощающихся в реальности в качестве преобладающих тенденций: историческая реальность всегда богаче любых схем.
МОБИЛИЗАЦИЯ И ИННОВАЦИЯ
Классическим примером феодальной организации власти была средневековая Европа, в условиях которой государство представляло собой конгломерат малых самодостаточных образований (отсюда и термин «феодальный»), XX век внес существенные изменения в организацию европейской власти: несмотря на серьезное влияние, крупной бизнес-элиты на формирование политического истеблишмента и принятие важнейших политических решений, это влияние не является непосредственным: функции политического управления выполняет специализированная бюрократия. Россия дает пример бюрократически управляемого государства на протяжении большей части своей истории: у нас меркантильный класс никогда не оказывал решающего влияния на политику. В России не сложился феодализм в его классических формах, если рассматривать в качестве основополагающего критерия феодализма сочетание земельных отношений со служебными и передачу по наследству тех и других. За исключением вольных городских общин Великого Новгорода и Пскова, управляемые земли не становились полной собственностью наместников, а крупные вотчинники не обретали наследственных политических прав и привилегий. Более того, при царе Алексее Михайловиче было даже запрещено назначать дворян воеводами в города, в которых у них были вотчины или поместья.
Изучение условий развития российского государства показывает, что определяющими факторами его формирования были «географическая обездоленность» — неблагоприятные природно-климатические и демографические условия, обусловившие скудность прибавочного продукта и постоянный дефицит средств в казне; перманентная опасность внешней агрессии, предопределявшая высокий уровень военных расходов, - так, в XVII веке потребности обороны поглощали половину доходов государства, а при Петре I — три четверти (!); а также разница в историческом возрасте России и Европы и, следовательно, необходимость форсированного развития для успешной конкуренции с западными соседями. Результатом хронического дефицита средств и ресурсов развития стало противоречие между задачами государства (то есть, по существу, требованиями выживания социума) и возможностями их решения.
Как показал Андрей Фонотов, способом разрешения этого противоречия стал мобилизационный тип развития (понятие «тип развития» характеризует соотношение между потребностями и условиями развития общества). Мобилизационная модель формируется в условиях дефицита необходимых для развития ресурсов. При этом возникает противоречие между интересами государства и интересами хозяйственных субъектов, возможности которых недостаточны для достижения поставленных государством целей. Отсюда приоритетная роль государства во взаимоотношениях с гражданским обществом и определяющее значение политических (а не экономических) факторов развития (что позволяет определить подобный тип социальной организации как политикоцентричный). В этих условиях массированное использование мер принуждения и насилия служит компенсаторным механизмом, призванным восполнить недостаток ресурсов. Инструментом организации систематического принуждения выступают «жесткие» (авторитарные и тоталитарные) политические системы и режимы.
Таким образом, политическая система и политический режим, выступая в качестве опосредующего звена детерминации между типом развития общества и моделью элитообразования, являются инструментами развития, характер которых предопределен качеством ресурсной базы.
Анализ основных этапов истории российского общества и государства (Киевская Русь, «удельные века», Московское государство, Российская империя, СССР) показывает, что развитие страны происходило преимущественно в мобилизационном режиме. Этот режим характерен и для московского периода, ознаменовавшегося созданием централизованного государства, и на восходящей стадии имперского периода; мобилизационными методами была проведена индустриальная модернизация СССР. Современный период отмечен отказом от мобилизационной модели. Преимущественно по этой модели складывался правящий слой Киевской Руси и Московского государства (боярство), рекрутировались дворянство и бюрократия в императорской России. «Служебный» принцип лег в основу формирования советской номенклатуры. В современном российском обществе он уступает место «олигархическому» — складывается политико-финансовая олигархия, вступившая в борьбу с номенклатурной бюрократией. При этом все более очевидной становится роль экономически доминирующих групп в выработке политического курса и формировании политического истеблишмента, который выступает в качестве объекта соперничества конкурирующих экономических кланов.
Государства Западной Европы и США развивались иным путем. Исследования Андрея Фонотова показали, что при наличии в распоряжении социума необходимых для развития жизненно важных средств и ресурсов (финансовых, временных, интеллектуальных, внешнеполитических и т.п.) доминирует инновационный тип развития. Для этой модели характерно определяющее значение экономических факторов; экономические интересы хозяйственных субъектов совпадают с интересами государства; роль импульсов развития выполняют внутренние экономические потребности, обусловленные собственным органическим ритмом движения общества; в социальном регулировании велика роль элементов саморегуляции (иначе говоря, это экономикоцентричное общество). Эти параметры определяют главенство гражданского общества в диалоге с государством; политическим выражением экономикоцентричного развития является демократическая система.
Принципиально важно, что в условиях мобилизационного и инновационного типов развития возникают принципиально различные системы отношений между государством и гражданским обществом. При инновационном типе развития, когда существует соответствие между потребностями государства и его ресурсами, а значит — между интересами государства и интересами его граждан, естественным образом формируются политические системы, в рамках которых государство и гражданское общество выступают как равноправные партнеры. Таково системообразующее основание западных политий.
Диверсификация моделей элитного рекрутирования как результат различий системообразующих оснований политико-правовых систем наиболее наглядна при сопоставлении политического развития России и США, ибо условия развития США, представляющие собой систему наиболее типичных для экономикоцентричного общества характеристик, практически по всем параметрам диаметрально, «с точностью до наоборот», отличны от российских. Не случайно Иван Солоневич писал, что в мировой истории нет более крайних противоположностей, чем история России и США, а Ричард Пайпс отмечал, что на протяжении всей своей истории Россия развивалась в направлении, диаметрально противоположном ходу эволюции Великобритании и США, неуклонно тяготея к централизму и бюрократизации.
В качестве важнейшей характеристики политического выражения экономикоцентричного общества — демократических форм организации — можно назвать становление «промежуточных институтов власти» (термин Алексиса де Токвиля), в рамках которых складывается система политического представительства (электорального, территориального и функционального). Инструментами этого представительства выступают комплекс институтов и широкая палитра неинституциональных форм.
Тот факт, что политический процесс предстает как взаимодействие различных подсистем (государство и гражданское общество), предопределяет плюралистический характер организации политической элиты. При этом последняя включает высший эшелон репрезентирующих государство и гражданское общество структур (суть такой организации лучше всего выражает термин известного американского политолога Роберта Даля «полиархия»). Принадлежность к политической элите определяется степенью вовлеченности различных субъектов политики в процесс принятия стратегических решений.
В подобной политической системе фигура главы государства является как бы воплощением элитного консенсуса, он — лишь «первый среди равных». Так, Конституция США ограничивает полномочия президента и дает ему в руки сильную власть лишь в рамках действенной системы контроля. Известный американский исследователь Ричард Нойштадт констатировал даже слабость президентской власти в США, основным инструментом которой является сила убеждения: автономность институтов и разделение властей задают ситуацию, при которой глава государства — скорее не лидер в полном смысле этого слова, а чиновник, и он, несмотря на общую тенденцию роста своих полномочий в XX веке, не может монополизировать процесс принятия решений. Президент в состоянии пренебречь позицией массовых групп, но мнение элит — всесильный ограничитель и корректор деятельности исполнительной власти.
РАБЫ ГОСУДАРЕВЫ
Возвращаясь к организации российской власти, отметим важнейшее значение того факта, что при мобилизационной модели приоритетными в системе факторов развития являются политические факторы, а не политические формы. Это означает, что политическая элита формируется в лоне государственных структур, и потому ее состав во многом совпадает с высшим эшелоном административно-политической бюрократии. Теми же причинами объясняется преимущественно монолитный характер организации политической элиты в подобной системе власти: монополия государства на политическое управление предопределяет относительно гомогенную структуру правящего класса.
В связи с тем, что политическая элита мобилизационного типа формировалась в недрах государства, фактически совпадая с ним, принципиальным для характеристики российской бюрократии в качестве политической элиты является характер государства. Поскольку российское государство представляет собой разновидность служилого государства (системообразующим основанием которого является всеобщность обязанностей перед государством), то доминирующей моделью элитного рекрутирования является «служебный принцип»: властную элиту составляет преимущественно высший эшелон бюрократии, формирующейся по принципу «привилегии — за службу».
«Служебный» принцип рекрутирования определял весьма специфическое положение российского властного класса, который трудно назвать элитой в полном смысле этого слова вследствие его жесткой подчиненности по отношению к верховной власти. Не случайно Астольф де Кюстин называл крепостных крестьян, труд которых являлся в России средством вознаграждения служилого сословия за выполнение его обязанностей, «рабами рабов». Михаил Сперанский писал, что в России есть «рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым». А Василий Ключевский даже констатировал, что на высшие служилые классы падала наибольшая тяжесть обязательных государственных повинностей. Ричард Пайпс считал, что по крайней мере в одном отношении московские служилые люди находились в худшем положении, чем их крепостные: в отличие от последних, слуги государевы не могли жить весь год дома, в кругу семьи. Тяжесть государственных обязанностей на Руси была порой столь велика, что существовало такое явление, как закладничество - уклонение от этих обязанностей (в том числе и от государственной службы) путем перехода в холопы, т.е. ценой потери личной независимости. К середине XVII века закладничество приобрело столь массовый характер, что для борьбы с ним правительство было вынуждено принять законодательные меры, вплоть до угрозы смертной казни.
Служилый характер государства и его монопольное положение в качестве субъекта управления - важнейший, но не единственный фактор, обусловивший служебный принцип организации российской политической элиты. Неприемлемость рекрутирования элиты по признаку происхождения была обусловлена тяжестью обязанностей правящего слоя и нежеланием родовой аристократии и «золотой молодежи» нести государственную службу. Землевладение не стало критерием рекрутирования элиты, так как скудные почвы России, будучи средством прокорма, не давали традиционно сопутствующего крупному землевладению продукта собственности - решающего влияния в политике. Не стал таким критерием и финансовый капитал, так как последний всегда в России был дефицитом. Русская буржуазия - это «буржуазия, которой не было».
В качестве привилегий высшего эшелона служилого сословия выступали денежное вознаграждение, наделение землей (начиная с киевского периода и вплоть до крушения Российской империи в 1917 г.) и назначение на доходные должности в системе центрального и местного управления (в XV—XVI веках — в форме кормлений). С точки зрения обеспечения максимальной эффективности управления оптимальным средством вознаграждения являются деньги, так как они в максимальной степени обеспечивают условный, временный и жестко увязанный с несением службы характер вознаграждения. Однако использование этого вида оплаты в условиях России было ограничено из-за хронического дефицита денег в казне, что стимулировало применение иных способов. Недостаток денег для содержания бюрократии - фундаментальная причина ее потенциальной коррумпированности. Именно из системы «кормлений от дел», как из гоголевской шинели, вышли все герои великого писателя: городничие, попечители богоугодных заведений и прочие любители «борзых щенков». Дефицит средств казны обусловил и использование земли в качестве вознаграждения за службу. С течением времени землевладение стало долговременным фактором энтропии правящего класса, так как было сопряжено с закрепощением крестьян, сидевших на полученных за службу землях, что превращало служилых людей в душевладельцев. Известно, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. В условиях характерной для России законодательной неопределенности объема права помещика на крестьянский труд это отрицательно сказывалось на качестве сознания политического класса и существенно снижало его эффективность как субъекта управления.
Широкое использование земельных пожалований для вознаграждения за службу превращало политическую элиту России — служилый класс по исходному принципу рекрутирования — в землевладельческую касту, обязанную своим положением не самой службе, а принципу наследования, что существенно снижало мобилизующую функцию правящего класса. Между тем в условиях перманентного внешнеполитического напряжения и дефицита ресурсов государство, испытывая потребность в многочисленном служилом сословии, периодически было вынуждено идти на кардинальную реорганизацию правящего слоя. Инструментом подобной реорганизации являлась политическая чистка, которая, таким образом, служила механизмом ротации российского властного класса. Именно в этом заключался смысл опричнины Ивана Грозного и конфронтации Петра I с родовой знатью. Збигнев Бжезинский в книге «Перманентная чистка» ошибался, рассматривая чистку как характеристику исключительно советского тоталитаризма.
«Служебная» модель образования элиты неизбежно определяет дихотомию ее внутренней структуры: верховная власть (глава государства) - правящий слой (высший эшелон бюрократии). Это обусловлено отмеченным выше несовпадением интересов власти и населения. Важнейшей функцией государства в системе мобилизационного развития является инициирование импульсов развития, поэтому именно глава государства (князь, царь, император, генсек правящей партии, президент) под давлением внутри- или внешнеполитического кризиса выступает субъектом импульсов модернизации и, устанавливая принцип всесословности обязанностей граждан перед государством и обеспечивает равномерный баланс в их распределении. В этих условиях верховная власть выполняет роль «кнута», подстегивающего развитие. Морис Палеолог, французский посол при дворе Николая II, наблюдая неуклонное разложение империи накануне ее крушения и усматривая одну из причин тому в слабовольном характере императора, с тоской думал о посохе Ивана Грозного и дубине Петра Великого как об инструментах укрепления российской государственности.
Примечательно, что роль верховной власти как инициатора процессов модернизации нередко была обусловлена не столько личными качествами российских монархов (которые в большинстве случаев по своим мировоззренческим и психологическим особенностям были мало расположены к реформам), сколько необходимостью обеспечить выживание государства в условиях кризиса. Пример тому -судьба Александра II, инициировавшего после крымского поражения России Великие реформы 1860—1870-х гг. во многом вопреки политическим убеждениям своей молодости.
Функция верховной власти как источника импульсов развития порождает высокую степень зависимости политической системы мобилизационного типа от личных качеств носителя этой власти. Не случайно периодизация отечественной истории нередко соотносится с биографическими вехами первых лиц российского властного Олимпа. В свою очередь, биографии российских самодержцев свидетельствуют о том, каким деформациям подвержена личность первого лица государства в результате непомерной тяжести роли «кнута», подстегивающего развитие. Примерами деформирующего влияния неограниченной власти на личность первых лиц могут служить судьбы Ивана Грозного, Петра I, Екатерины II, Сталина, Брежнева.
Противоречие между задачами государства и возможностями общества по их решению продуцирует и основное внутриэлитное противоречие - между верховной властью и правящим слоем. При этом первая артикулирует интересы государства, а второй — интересы хозяйственных субъектов. Постоянное воспроизводство противоречия между интересами государства и потребностями хозяйственных субъектов вынуждает верховную власть прибегать к насилию над собственным «орудием», что обусловливает высокую степень внутриэлитной конфронтации в борьбе за властный приоритет. В конечном счете либо верховная власть репрессирует правящий слой (как это было при Иване Грозном, Петре I, Сталине), либо этот слой свергает третирующую его верховную власть (дворцовые перевороты XVIII - начала XIX веков, смещение Хрущева в 1964 г.). История отношений в среде русской власти воскрешает в памяти фразу Артемия Волынского, кабинет-министра в царствование Анны Иоанновны: «Нам, русским, не надобен хлеб: мы друг друга едим и с того сыты бываем».
Инструментом контроля верховной власти за правящим слоем (и обществом) выступали органы политической полиции и репрессивный аппарат в целом. При этом регламентация и контроль элитарного слоя со стороны верховной власти были нередко более жесткими, чем власть правящего класса над внеэлитными слоями населения. А масштаб репрессий против правящего сословия в периоды модернизации был более значительным, чем в среде внеэлитных категорий населения. Так, например, хотя от опричнины Ивана Грозного в той или иной мере пострадало все общество, ее важнейшим адресатом было аристократическое боярство, подобно тому, как главной мишенью кровавых репрессий в СССР конца 30-х гг. были высшие слои номенклатуры (хотя в той или иной мере от них пострадали все социальные группы).
ЖЕЛЕЗНАЯ ПЯТА ОЛИГАРХИИ
Поскольку правящий класс выступает в качестве инструмента модернизации, ее инициатор - верховная власть - стремится обеспечить максимальную эффективность этого инструмента. Для этого правящий слой должен представлять собой гомогенное, лишенное внутренней структуры образование, предельно лояльное к верховной власти. Поэтому антикорпоративная установка верховной власти является константой ее политики в условиях мобилизации; пики последней, как правило, совпадали с периодами особенно жесткой антикорпоративной политики верховной власти, так как успех модернизации определялся эффективностью ее инструмента — управленческого аппарата.
В свою очередь, эффективность последнего в качестве инструмента модернизации определялась степенью организованности по военному образцу, гомогенностью внутренней структуры, лояльностью по отношению к верховной власти и подчинением ее воле.
В борьбе с «боярством» верховная власть традиционно искала поддержку и, как правило, находила ее во внеэлитных слоях населения, представляя себя (не всегда безосновательно) в качестве их союзника и противника «бояр». В основе симпатий массовых групп населения к верховной власти - осознание возможностей вертикальной мобильности, открывающихся перед выходцами из низов в связи с интенсивной ротацией правящего слоя. Опора верховной власти на массовые слои дала основание Солоневичу определить характерный для Руси-России тип властной организации как народную монархию.
«Служебный» принцип рекрутирования элиты обеспечивает приоритет политической элиты над экономической; последняя в системе политикоцентричного развития занимает подчиненное положение. Более того, в ряде случаев политическая элита, и прежде всего верховная власть, выступает субъектом формирования экономически активных слоев населения (как это было при Петре I).
Отказ от мобилизационных методов управления в ходе реформ 90-х гг. сопровождался трансформацией бюрократической модели политической элиты в олигархическую: государство постепенно превращалось в сообщество самодостаточных политико-финансовых кланов, претендующих на принятие ключевых политических решений (самодостаточных в феодальном смысле: эти кланы обладают финансово-промышленным потенциалом, собственными службами безопасности, своими креатурами в органах власти различного уровня, в силовых и правоохранительных структурах, располагают информационно-аналитическими империями, связаны с теми или иными регионами и отраслями, опираются на определенные сегменты оппозиции, вписывают свою активность в некий геополитический контур). Состав политической элиты в подобных условиях включает высший эшелон административно-политической бюрократии и ведущих политико-финансовых групп. Таким образом, реформы 90-х гг. знаменуют трансформацию модели рекрутирования элиты гораздо более существенную, чем та, что произошла в 1917 г., когда традиционная для России модель элитообразования изменилась лишь внешне, оставив в неприкосновенности базовые принципы.
Осуществление столь серьезных преобразований в исторически короткий срок (5-7 лет) свидетельствует о том, что в этот период произошло, скорее, оформление начавшихся ранее глубоких тектонических изменений, которые носили латентный характер. Действительно, к концу советского периода номенклатура (которая, несмотря на антикорпоративные усилия верховной власти, никогда не была абсолютно гомогенным образованием) представляла собой «выеденное яйцо», а под его «скорлупой» сложились политические группировки (в большинстве случаев слабо оформленные), которым было явно тесно в номенклатурной оболочке и которые ждали своего часа для конверсии накопленных разнообразных ресурсов в реальную политическую власть или экономический капитал.
Важнейшей особенностью новой российской модели элитообразования является «растворение» государственных интересов в партикулярных и высокая степень «приватизации» институтов государства и гражданского общества кланово-корпоративными структурами, претендующими на замещение государства и выполнение его функций. Существенное ослабление роли последнего в этот период не было «побочным продуктом» процесса трансформации российского общества или простой случайностью, ибо именно государственные ресурсы — финансовые, административные, политические и иные - стали источниками влияния крупнейших политико-финансовых структур.
Подобная система отношений государства с кланово-корпоративными структурами существенно отличается от современного западного стандарта. Достаточно сказать о тенденции квазифеодализации модели элитообразования, о чем свидетельствуют высокая степень самодостаточности корпоративных структур и приватизация ими прерогатив публичной власти. Таким образом, в России 90-х гг. произошла реконструкция европейской модели элитообразования, но феодальной, а не современной Европы, ибо для сегодняшнего Запада характерно сохранение автономности государства по отношению к кланово-корпоративным структурам.
Олигархический характер модели элитообразования есть наиболее наглядный признак ее существенной трансформации, происшедшей в ходе реформ 90-х гг.: источником политического влияния стала собственность, прежде всего собственность на институты государства и гражданского общества. Джинн выпущен из бутылки: взращенные в свое время властью, олигархи после выборов 1996 г. стали претендовать на то, чтобы диктовать ей свои условия.
Смена моделей элитообразования не была одномоментной, а носила характер постепенной эволюции: реформы сопровождались острой борьбой между «номенклатурой» и «олигархией» (хотя о последней можно говорить лишь с известной долей условности: у нас есть олигархи, но нет и не было олигархии как консолидированной группы - войны между кланами носят перманентный характер). При этом замечу, что имеются в виду различия моделей рекрутирования власти при сохранении преемственности ее персонального состава. В 1991—1996 гг. преимущество было по большей части на стороне номенклатуры, о чем свидетельствовали не только высокий удельный вес бывших партийных и советских работников в структурах федеральной и особенно региональной власти, но и признание в тот период отраслевыми и региональными кланами приоритета государства - в лице президента - по отношению к ним (такова, в частности, была тогда позиция Виктора Черномырдина - негласного главы «газовых генералов», и Юрия Лужкова - влиятельнейшего регионального лидера), а также значимое влияние, которое оказывала на принятие важнейших решений «служилая» когорта (к ней может быть отнесена, в частности, группа Коржакова, хотя следует оговориться, что в силу известных причин это группа являлась, скорее, псевдо- или квазислужилой, но эрозия государственного сознания правящего класса была столь сильной, что на роль выразителя позиций государства смог претендовать малограмотный президентский телохранитель). Апогеем борьбы номенклатуры с олигархами можно считать пресловутую коржаковскую «охоту на гусей» и инцидент 2 декабря 1994 г. у здания мэрии Москвы, когда сотрудники Службы охраны президента положили в снег охрану группы «МОСТ». Таким довольно топорным способом банкирам было указано их место во взаимоотношениях с государством. Финальным эпизодом борьбы двух моделей элитного рекрутирования стали события 20 июня 1996 г. - устранение группы Коржакова из властных структур и победа «олигархов».
Сопряженность поражения «служебной» модели элитного рекрутирования с президентскими выборами 1996 г. не случайна, ибо президентские выборы-96 предопределили решение главного вопроса дальнейшего политического и экономического развития страны: кто обладает политическим приоритетом - государство или кланово-корпоративные структуры (крупнейшие политико-финансовые кланы) - в пользу последних. Неуверенность Бориса Ельцина в способности служилой группировки обеспечить ему победу на заключительном этапе этих выборов и его потребность в консолидированной поддержке олигархов обусловили переориентацию президента на последних в качестве группы поддержки. Состав сформированного летом 1996 г. правительства, представлявшего собой сообщество отраслевых лоббистов, и назначение на высокие государственные посты людей из мира крупного бизнеса знаменовали окончательную победу «олигархической» модели.
Кризис 17 августа 1998 г. представляется закономерным итогом господства олигархии. Ставшая его результатом тотальная дискредитация политического класса олигархической выпечки дала шанс для возвращения бюрократии на первые политические роли. Приход Примакова на пост премьер-министра и активизация претензий Лужкова на роль политика общефедерального масштаба и лидера политического движения означали попытку номенклатурного реванша, ибо и Примаков, и Лужков, и группы их поддержки принадлежат преимущественно к служилой когорте не только по типу политической карьеры, но и по типу политической ментальности, психологии и политического поведения, выстроенного - сознательно или неосознанно - на основе номенклатурных стереотипов (что отличает Примакова и Лужкова от Ельцина, несмотря на его номенклатурную биографию; при этом по реальному статусу Лужков является главой унии номенклатуры и определенных олигархических групп, противоречия между которыми столь серьезны, что стали одной из причин поражения движения «Отечество» на выборах в парламент). Естественным образом произошло массовое возвращение во власть (или выдвижение с политических задворок) целой когорты лиц со звучными номенклатурными биографиями.
Однако процесс номенклатурного ренессанса был прерван, и прежде всего потому, что в условиях фактической монархии воля первого лица есть causa finalis важнейших политических решений. Поскольку победа Ельцина на президентских выборах 1996 г. не в последнюю очередь была предопределена поддержкой олигархов, ущемление бюрократией позиций последних создавало косвенную угрозу и самому монарху. Неудивительно, что (как и в предыдущем эпизоде схватки, связанном с именем Коржакова) президент принял сторону противников бюрократии.
Тем не менее надежды на номенклатурный реванш оставались, и эти надежды были связаны с новым избирательным циклом. Результаты парламентских выборов известны; итоги президентских - в значительной мере предопределены. Можно говорить об итогах схватки. Они заключаются в том, что на этом этапе политического цикла служилый класс классического типа потерпел поражение (уточню: служилый класс именно классического типа, а не бюрократия вообще). Не исключено, что на следующем этапе реинкарнация бюрократии все-таки произойдет. Более того, в случае попыток реального — а не декларативного - восстановления субъектности страны политическое возвышение бюрократии неизбежно. Однако сегодня генерация позднесоветской номенклатуры потерпела поражение. Основанием для этой констатации служит не только персональное вытеснение из высших эшелонов власти лиц, за плечами которых номенклатурный background, но прежде всего поражение свойственных этой модели ментальности и технологий политического лидерства.
Дело в том, что в основе классической номенклатурной модели лежит убеждение в наличии и эффективности устойчивых образцов и алгоритмов политического поведения, а также в устойчивости правил и границ приличий в политической игре. Иначе говоря, номенклатурная политика - это игра по правилам. Между тем сегодняшняя политическая реальность - это игра без правил (не только в том смысле, что нарушения табу стали правилом, но и в том отношении, что фундаментальному сомнению подвергнут сам принцип устойчивости смыслов и ценностей в политике). И в условиях этой реальности перевес неизбежно оказывается на стороне тех, кто в наибольшей степени адаптирован к такому типу игры. Это новое поколение политического класса (хотя возраст здесь не главное -речь идет прежде всего об изменении модуса поведения), реальная политическая социализация и вхождение в реальную политическую власть которого пришлись на период тотального разрушения государства и которое в силу этого воспринимает сложившиеся ранее устойчивые политические конструкции и ценности в качестве предрассудков. Универсальным принципом нового политического поколения становится прагматизм, даже утилитаризм: истинно то, что полезно. Поэтому смерть номенклатуры может оказаться лишь клинической, и вряд ли стоит торопиться с выводом о победе олигархии: если номенклатурный принцип кадрового рекрутирования завтра покажется полезным новым лидерам, то он будет ими востребован. Однако в этом случае речь пойдет о совершенно новой генерации бюрократии - готовой к многоходовым комбинациям и сложным играм с олигархами, способной к выстраиванию новых механизмов, каналов и типов коммуникаций с политико-экономическими субъектами различного (включая глобальный) уровня, свободной от догматики незыблемых истин (когда единственно неизменным принципом является принцип постоянных изменений) и владеющей современными технологиями власти и лидерства. Ведь на чем, по существу, «сломались» Примаков и Лужков? На информационной войне против лидеров ОВР. Между тем важнейшей особенностью этой войны было сочетание массированного давления с предельно скудными по содержанию инструментами компрометации - ведь не могут же в самом деле рассматриваться в качестве веских аргументов операция на тазобедренном суставе или муссирование факта убийства иностранного гражданина - что называется, «то ли он убил, то ли его убили». Между тем и противники лидеров ОВР, и сами эти лидеры располагали куда более весомым компроматом на своих политических соперников. Однако действительно серьезный материал не был использован ни одной из сторон. Помимо важнейшей причины этой очевидной осторожности — негласного консенсуса относительно табу на по-настоящему убедительные аргументы в споре, - это произошло потому, что тяжелая артиллерия не потребовалась, ибо ключевым элементом схватки стала борьба политических воль. Решающее значение для ее исхода имел психологический прессинг, неприемлемый по своей силе для сознания позднесоветской номенклатуры, ибо моделью публичной политической борьбы для номенклатуры позднесоветского периода - а именно к этой когорте относятся и Примаков, и Лужков, и большинство их сторонников - была модель схватки бульдогов под ковром (я говорю именно о публичной борьбе, ибо реальная борьба даже в 80-е гг. не исключала крайние формы - вспомним хотя бы странные смерти Кулакова, Машерова и Цвигуна). Публичная же дискредитация лидеров номенклатурного склада просто сломила их политическую волю. Важным обстоятельством, определившим исход психологического противостояния лидеров ОВР и их противников, явился также тот факт, что первые играли «на власть», а другие - «на жизнь»: несмотря на то что для обеих команд власть является абсолютной ценностью, свобода и жизнь все же важнее.
ПОДДАННЫЕ ВМЕСТО ГРАЖДАН
Каковы параметры политического класса в описанной ситуации? В данном случае можно говорить лишь о сложившихся в течение предшествовавших нескольких лет характеристиках, ибо сегодня политический процесс в России находится в точке, близкой к бифуркации: внутри- и внешнеполитические обстоятельства таковы, что могут потребовать пересмотра сложившегося ранее курса независимо от первоначальных намерений первых лиц и неизбежно будут сопровождаться изменением параметров властных коммуникаций. Кроме того, персональное обновление команды на властном Олимпе способно существенно модифицировать сложившиеся ранее тенденции.
Прежде всего можно констатировать самодостаточность и автономность власти. Широкие слои населения сегодня действительно являются массовкой внутриэлитных битв. Известно, что ведущие политико-финансовые структуры не только делегируют представительство своих интересов группам давления и лоббистским структурам, но и во все возрастающей степени выступают непосредственно в качестве политических факторов. При этом аналитики отмечают, что степень влияния последних столь высока, а масштабы «приватизации» ими институтов и функций гражданского общества и государства столь значительны, что на фоне тотальной десубъективизации других участников политического процесса (включая государство) эти структуры выступают в качестве его ведущих субъектов. Однако стратегически они бессубъектны - для них характерна утрата стратегической исторической и политической субъектности, а также глубокий индифферентизм к проблемам стратегии. Явление бессубъектности не случайно и является следствием приватизации институтов государства: реализация исторической и политической субъектности невозможна без наличия государственной оси идентификации. Между тем сегодня для политического класса единственно реальным является корпоративный (точнее, квазикорпоративный) принцип идентификации, а для населения — региональный.
В условиях поражения служилого класса и превращения элиты в конгломерат самодостаточных замкнутых образований линии внутриэлитного противостояния определяются главным образом противостоянием сформировавшихся по кланово-корпоративному принципу структур. Основаниями противостояния больше не являются идеологические разногласия: деидеологизация внутриэлитных отношений стала фактом - столкновения происходят главным образом из-за доступа к ключевым ресурсам (кстати, деидеологизация - мировая тенденция; свидетельство тому - отношения между США и Китаем; на глобальном уровне противостояние также определяется борьбой за ресурсы), а традиционная для России дихотомия власть-оппозиция утратила остроту, ибо и оппозиция оказывается втянутой своими определенными сегментами в различные кланово-корпоративные cтруктуры. Так, в 1995-1997 гг. КПРФ была одним из эффективных инструментов борьбы возглавлявшегося Черномырдиным клана в лице его политического репрезентанта - НДР, соперничавшего с конкурирующими «партиями власти»; сегодня Кремль входит в альянсы с коммунистами. В период политического партнерства КПРФ-НДР можно было счесть одним из возможных вариантов развития тенденции деидеологизации становление двухпартийной политической системы по американской модели. В условиях России это означало бы, что НДР управляет модернизированно-вестернизированным сегментом электората, а псевдооппозиция в лице КПРФ - традиционалистски настроенным и левым его секторами. После политического оформления движения «Отечество» возникла другая возможность формирования биполярной системы власти: теоретически можно было представить «Отечество» в качестве партнера основной партии власти в лице Кремля. Однако попытки построить модель хотя бы корпоративной демократии не удались. Не исключено, что происходящий сегодня процесс строительства новой партии власти внесет некоторые коррективы в эту констатацию, однако детальный прогноз развития этой тенденции выходит за рамки статьи. Что касается нынешнего партнерства Кремля и КПРФ в Думе, то это - отношения сотрудничества большого брата и братьев меньших.
Сегодня можно констатировать тенденцию к формированию новой версии властного монизма: произошло возвышение одной из группировок, претендующей на монополизацию власти и ресурсов. Истоки этой тенденции имеют двоякий характер. Во-первых, источником благосостояния любых партий власти являются госбюджет и иные ресурсы государства, а потому двухпартийная система обременительна для российского бюджета - «Боливар не вынесет двоих». А во-вторых, монизм власти остается приоритетным конструктом сознания российского властного класса и доминирующим принципом политической практики, что свидетельствует, в частности, об устойчивости традиционных для России моделей политического поведения и политической психологии. Истоки приверженности этому монизму во многом обусловлены стереотипами, сформировавшимися в условиях однопартийной политической системы. Причем я имею в виду отнюдь не только советский опыт (о котором говорили, что в СССР может быть сколько угодно партий при условии, что одна у власти, а другие - в Тюрьме), но и особенности типологически и функционально схожих с советской политических систем Московского государства и Российской империи, основанных на принципе монополизации власти (в этом контексте жесткое подчинение церкви государству выполняло функцию устранения альтернативных центров власти). Несмотря на декларации нового политического класса о разрыве с прошлым, стереотипы властного монизма по-прежнему сильны: имея на руках все козыри, трудно избежать соблазна добить побежденного соперника.
Формирование властного монизма существенно меняет отношения федеральной и региональных элит. Если в течение нескольких последних лет аналитики отмечали возрастание политического веса сообщества региональных лидеров (пиком этой тенденции стал 1999 г., а индикаторами - знаменитые голосования в Совете Федерации о генпрокуроре и формирование избирательного блока «Вся Россия»), то поздняя осень 1999 г. надломила эту тенденцию: региональные бароны присягнули на верность одержавшей верх группировке федерального Центра, хотя еще недавно клялись в верности тем, кто казался им сильнее. Методы усмирения регионалов были различными, но основа одна - жесткий торг в том или ином варианте: от предъявления досье с компроматом до подкупа в виде трансфертов или помощи в борьбе с экономическим конкурентом (как это было с Тулеевым и МИКОМом или с Лебедем в его противостоянии Быкову). Перефразируя высказывание замглавы президентской администрации Игоря Шабдурасулова, подарившего свои часы Евгению Наздратенко на инаугурации приморского губернатора 25 декабря 1999 г. с пожеланием оставить на них московское время до президентских выборов, можно констатировать: сегодня на часах в российских регионах - время московское. Эти коллизии еще раз подтвердили очевидное ранее: региональная вольница была возможна лишь потому, что прежде она не противоречила интересам приоритетной на тот момент фракции федеральной власти или находилась вне сферы ее интересов. Сегодня региональные бароны стали по стойке «смирно» (хотя вряд ли можно поручиться, что эта присяга - без «фиги» в кармане). Это свидетельствует о том, что преклонение перед силой остается доминирующей установкой поведения и центральной, и региональной элит, и населения. Что лишний раз доказывает: в нашем обществе нет граждан - есть лишь подданные. И это в равной степени характеризует и население, и представителей нового властного класса, поспешившего выстроиться в очередь к новому монарху. «Холоп в России - больше, чем холоп». И в этом отношении российский политический класс начала нового тысячелетия напоминает свою далекую предшественницу - бюрократию времен почти «очаковских и покоренья Крыма». Известно, как в 1822 г. начинающего дипломата и будущего канцлера России Александра Горчакова отчитал тогдашний статс-секретарь (то есть министр) по иностранным делам Карл Нессельроде зато, что тот первым в русской дипломатической службе начал употреблять формулу «Государь и Россия»: «Мы знаем только государя, нам нет дела до России».
