VI.
Кишкинъ собрался идти въ главный штабъ, но было доложено, что штабъ занять большевиками. Занять совсемъ просто: никакого сраженiя не было... Я вспомнилъ свой прiездъ утромъ въ штабъ... Настроенiе складывалось определенное...
Стрелка часовъ перешла за 8 часовъ...
Мы загасили верхнiй светъ. Только на письменномъ столе у окна светила электрическая настольная лампа, загороженная газетнымъ листомъ отъ окна. Въ комнате былъ полусвътъ... Тишина... Короткiя, негромкiя фразы короткихъ бесъдъ...
Смежная комната безъ выхода была въ темноте. Телефонъ стоялъ тамъ на столе у самого входа изъ комнаты, въ которой мы находились. Онъ единственный работалъ до 2 час. ночи — до самаго нашего ареста.
Въ комнате, ведущей въ коридоръ, помещался караулъ.
Въ теченiе дня изредка раздавались одиночные выстрелы.
Теперь они начали слышаться чаще, — въ одиночку и по несколько сразу.
Намъ докладывали, что наша стража, охранявшая дворецъ, только отвечала на выстрелы или стреляла, когда на дворецъ надвигались большевики... Стреляли въ воздухъ. И этого пока оказывалось достаточно: толпа отступала.
— Только бы додержаться до утра, а тамъ насъ выручатъ — сказалъ кто-то —придутъ войска съ Керенскимъ!
Не было живого ожиданiя утра, въ войска, которыя „придутъ", върилось плохо... Время медленно проползло отъ утра черезъ день къ вечеру и медленно подползло къ ночи въ настороженной тишине, окруженной тревожными шумами...
Раздался пушечный выстрелъ. Одинъ, потомъ сейчасъ же другой...
— Мы или въ насъ? — спросилъ я адмирала Вердеревскаго, который прогуливался по комнате, засунувъ, какъ всегда, руки въ карманы брюкъ.
— Мы, — отвътилъ онъ.
— Куда? и зачъмъ?
Онъ передернулъ плечами и ничего не ответилъ сначала.
— Вероятно, въ воздухъ, — отвътилъ, подумавъ, — для острастки.
Вошелъ Пальчинскiй и доложилъ: толпа напирала и съ площади, и съ набережной, даны выстрелы изъ пушки въ воздухъ; толпа отхлынула...
Стрълка часовъ переползла за девять...
Кто сиделъ, кто лежалъ, некоторые ходили, беззвучно ступая по мягкому ковру во всю комнату.
Терещенко курилъ одну папиросу за другой и то ускоряя, то замедляя шаги, быстро ходилъ то въ одномъ, то въ другомъ направлены, и лицо его постоянно мъняло выраженiе, а глаза то потухали, то вспыхивали. О чемъ то сосредоточенно думалъ, или воспоминанiя непрерывной чередой проходили въ голове и мъняли выраженiе лица.
Я прилегъ на полукругломъ диване, положивъ пальто подъ голову, а рядомъ полулежалъ въ кресле, положивъ ноги на мягкiй стулъ, генералъ Маниковскiй.
Изъ сосъдней комнаты отъ времени до времени слышался разговоръ по телефону. Разговаривали Кишкинъ, Вердеревскiй, Масловъ, Ливеровскiй и другiе.
Пальчинскiй то входилъ, то выходилъ, делая тъ или иныя незначительныя сообщенiя. Всегда бодрый, всегда заканчивая свои сообщенiя уверенностью, что до утра мы продержимся.
Никитинъ ушелъ въ кабинетъ министра-председателя и оттуда разговаривалъ по телефону.
Доложили, что генералъ Духонинъ сообщилъ, что къ утру придутъ самокатчики и казаки. Не помню, сколько...
Ружейные и пулеметные выстрелы стали учащаться. Изредка слышались пушечные...
Раздался звукъ, хотя и заглушенный, но ясно отличавшийся отъ всъхъ другихъ.
— Это что? — спросилъ кто-то.
— Это съ „Авроры", — отвътилъ Вердеревскiй. Лицо у него осталось такимъ же спокойнымъ.
Минутъ 20 спустя вошелъ Пальчинскiй и принесъ стаканъ отъ разорвавшагося снаряда, снаряда, который залетълъ, пробивъ стъну, въ Зимнiй Дворецъ.
Вердеревскiй осмотрелъ его и, поставив на столь, сказалъ: Съ „Авроры".
Стаканъ быль поврежденъ въ такой форме, что могъ служить пепельницей.
— Пепельница на столъ нашимъ преемникамъ, — сказалъ кто-то...
Намъ доложили, что городская дума отъ лица всъхъ партiй посылаетъ депутатовъ на „Аврору", чтобы уговорить команду не стрелять, и кроме того гласные разныхъ партiй въ большомъ числе, человекъ 300, пойдутъ къ намъ. Впереди будетъ идти Прокоповичъ съ двумя фонарями. Надо предупредить стражу, чтобы они были допущены во дворецъ.
Кто это сообщилъ — не помню.
Дали знать охране...
Вошелъ Пальчинскiй, доложилъ: казаки желаютъ побеседовать съ временнымъ правительствомъ, пришли два офицера, одинъ изъ нихъ командиръ.
Просили войти.
Вошелъ казачiй полковникъ, кажется. Съ нимъ еще офицеръ.
Спрашиваютъ, чего хочетъ временное правительство.
Говорили Кишкинъ и Коноваловъ. Мы стояли вокругъ. Изредко, то тотъ, то другой вставляли свое слово.
Говорили тоже, что юнкерамъ.
Полковникъ слушалъ, то поднимая, то опуская голову. Задалъ несколько вопросовъ. Къ концу подняль голову. Изъ учтивости дослушалъ.
Ничего не сказалъ. Вздохнулъ и оба ушли, — ушли, мне казалось, съ недоумънiемъ въ глазахъ... А можетъ быть, съ готовымъ решенiемъ...
Вошелъ Пальчинскiй, доложилъ: казаки покинули дворецъ, ушли, говорятъ, — не знаютъ, что имъ тутъ дълать.
Ну, что же ушли — такъ ушли! Мы уже ничему не удивлялись. И настроенiе наше отъ этого не переменилось...
Была тишина, теперь опять началась стрельба...
Вдругъ где то въ самомъ дворцъ, возникъ какой то тревожный шумъ, одиночные выстрелы, — и опять все смолкло.
Вошелъ Пальчинскiй. Оказывается, во дворецъ ворвалось человъкъ 30—40 большевиковъ съ ружьями и револьверами. Всъ обезоружены и арестованы. Отдали оружiе безъ сопротивленiя. „Большiе трусы"...
Опять у насъ тихо. Перебрасываемся отдельными словами...
Входитъ Пальчинскiй: юнкера Михайловскаго училища ушли и увезли четыре пушки... Наши защитники ръдъютъ...
Опять тревожный шумъ во дворце, но ближе чемъ первый. Голоса, крики, топотъ ногъ и два отчетливыхъ звука звука разрывовъ — одинъ за другимъ, слъдомъ выстрълъ, опять какой то сложный шумъ и — тишина. А за стънами дворца ружейные выстрелы, — звучатъ заглушенно, но четко.
Кто лежалъ или сидълъ, — вскочили.
— Что такое?
— Бомбы.
Топотъ ногъ у двери. Раскрылась, — ввели къ намъ двухъ юнкеровъ. По лицамъ течетъ кровь.
Кишкинъ подалъ медицинскую помощь.
Отвели въ смежную комнату. Ранены легко...
Оказывается, во дворецъ забрались нисколько матросовъ и съ верхней галлереи въ зале — коридоре сбросили две бомбы. Бомбы плохенькiя. Матросы арестованы. При аресте отняты у нихъ еще две бомбы, которыя они не успели сбросить. Ихъ держали въ рукахъ Пальчинскiй и Рутенбергъ.
Ихъ осмотрели Маниковскiй и Вердеревскiй.
— Эти — не плохiя, — сказалъ Маниковскiй, — и обе заряжены.
Бомбы уложили въ соседней комнате...
Опять тихо. Опять мы разбрелись по насиженнымъ местамъ...
Стрельба снаружи — это уже не въ счетъ: это — акомпаниментъ къ тишине...
Кто-то вошелъ и доложилъ: женскiй батальонъ ушелъ; сказали: „наше место на позицiяхъ, на войне; не для этого дела мы на службу пошли"...
Первое радостное сообщенiе за весь день...
Опять шумъ во дворце, отдаленный... Замеръ...
Пальчинскiй доложилъ, что охрана приняла толпу большевиковъ за ту депутацiю, которая должна придти изъ думы и впустила ее во дворецъ. Когда ошибка была обнаружена, большевики были немедленно обезоружены. Они подчинились этому безъ сопротивленiя. У некоторыхъ, при обезоруженiи оказалось, кроме винтовокъ, по два, а иногда и по три револьвера.
— Сколько же ихъ?
— Человекъ сто...
Зимнiй Дворецъ наполнялся, но не нашими защитниками... И какая охрана: вооруженныхъ людей принимаютъ за депутацiю изъ думы!.. Странно!..
— Необыкновенные трусы, — закончилъ разсказъ Пальчинск i й, — напасть не осмълятся. Продержимся до утра!..
Да, конечно, трусы. Ну, а где же те — умные, храбрые, стойкiе, которые должны охранять свое правительство... Они.... Они... „изолируютъ" большевиковъ... Это — мысль — ощущенiе въ дремоте... Я задремалъ...
Вошелъ кто-то. Кажется, начальникъ нашего караула. Доложилъ, что юнкера — не то Павловскiе, не то Владимирскiе — ушли.
Приняли къ сведенiю равнодушно... Защитниковъ у насъ становится все меньше и меньше...
По телефону разные люди, отъ разныхъ учрежденiй передавали намъ сочувствiе и „советовали" …продержаться до утра....
Подробностей рассказывать не буду, — теперь еще не время опубликованiя воспоминанiй полностью...
Стрълка приближалась къ 12 часамъ ночи.
Намъ доложили, что часть юнкеровъ Оранiенбаумской школы прапорщиковъ ушли ....
Сколько же у насъ осталось - у временнаго правительства россiйской республики - военной силы?! Не все ли равно?! ... Чъмъ меньше, тъмъ, пожалуй, лучше въ нашемъ положенiи, когда на побъду нътъ никакой надежды: можно избежать безцъльнаго кровопролитiя и легче опредълить тотъ моментъ, когда можно сдаться, уступая очевидному перевъсу въ силъ, безъ кровавыхъ жертвъ ...
Часу въ первомъ ночи, можетъ быть, позже мы получили извъстiе, что процессiя изъ думы вышла. Дали знать караулу ...
Опять шумъ ... Онъ сталъ уже привычнымъ ... Опять, въроятно, ворвались большевики и, конечно, опять обезоружены ...
Вошелъ Пальчинскiй. Конечно, это такъ и оказалось. И опять дали себя обезоружить безъ сопротивленiя. И опять ихъ было много ...
А сколько ихъ уже во дворцъ?.. Кто фактически занимаетъ дворецъ теперь - мы или большевики ...
Около двухъ часовъ меня вызвали къ телефону. Одинъ изъ личныхъ друзей.
- Ну, какъ вы тамъ? - спросилъ онъ въ заключенiе короткаго разговора.
- Ничего, бодры.
Вернулся къ своему мъсту, улегся на диванъ... Опять тишина, даже выстръловъ не слышно ...
И вдругъ возникъ шумъ гдъ-то и сразу сталъ рости, шириться и приближаться. И въ его разнообразныхъ, но слитыхъ въ одну волну звукахъ сразу зазвучало что-то особенное, не похожее на тъ прежнiе шумы - что-то окончательное. Стало вдругъ сразу ясно, что это идетъ конецъ ...
Кто лежалъ или сидълъ, вскочили и все схватились за пальто ...
А шумъ все крепнулъ, все наросталъ и быстро, широкой волной подкатывался къ намъ... И къ намъ отъ него вкатилась. и охватила нас нестерпимая тревога, какъ волна отравленнаго воздуха ...
Все это въ несколько минутъ ...
Уже у входной двери въ комнату нашего караула - ръзкiе взволнованные крики массы голосовъ, несколько отдельныхъ редкихъ выстреловъ, топотъ ногъ, кaкie-то стуки, передвиженiя, слитый нарастающiй единый хаосъ звуковъ и все растущая тревога ...
Ясно: это уже приступъ, насъ берутъ приступомъ... 3ащита безполезна - безцельны жертвы...
Дверь распахнулась ... Вскочилъ юнкеръ. Вытянулся во фронтъ, руки подъ козырекъ, лицо взволнованное, но решительное:
- Какъ прикажетъ временное правительство! 3ащищаться до последняго человека? Мы готовы, если прикажетъ Bpеменное правительство.
— Этого не надо! Это безцельно! Это же ясно! Не надо крови! Надо сдаваться, — закричали мы все, не сговариваясь, а только переглядываясь и встречая другъ у друга одно и то же чувство и решенiе въ глазахъ.
Впередъ вышелъ — Кишкинъ.
— Если они уже здъсь, то, значить, дворецъ уже занятъ...
— Занятъ. Заняты все входы. Все сдались. Охраняется только это помешенiе. Какъ прикажетъ временное правительство?...
— Скажите, что мы не хотимъ кровопролития, что мы уступаемъ силе, что мы сдаемся, — сказалъ Кишкинъ.
А тамъ у двери тревога все наростала, и стало страшно, что кровь польется, что мы можемъ не успъть предупредить это... И мы все тревожно кричали:
— Идите скорей! Идите и скажите это! Мы не хотимъ крови! Мы сдаемся!..
Юнкеръ вышелъ... Вся сцена длилась, я думаю, не больше минуты...
VII.
Стало слышно: волна звуковъ сразу упала.
Очевидно, это юнкеръ передалъ наше заявленiе.
Потомъ шумъ опять поднялся, но онъ иначе звучалъ.
Отъ сердца отхлынула тревога...
— Оставьте пальто! Сядемъ за столь, — сказалъ кто-то, кажется, Кишкинъ. Сели. Я оказался рядомъ съ Коноваловымъ.
Я огляделъ всехъ, все лица помню. Все лица были утомленныя и странно спокойныя...
Шумъ у нашей двери. Она распахнулась — и въ комнату влетълъ, какъ щепка, вброшенная къ намъ волной, маленькiй человечекъ подъ напоромъ толпы, которая за нимъ влилась въ комнату и, какъ вода, разлилась сразу по всемъ угламъ и заполнила комнату.
Человъчекъ быль въ распахнутомъ пальто, въ широкой фетровой шляпъ, сдвинутой на затылокъ, на рыжеватыхъ длинныхъ волосахъ. Въ очкахъ. Съ короткими подстриженными рыжими усиками и небольшой бородкой. Короткая верхняя губа подымалась къ носу, когда онъ говорилъ. Безцвътные глаза, утомленное лицо...
Почему-то его манишка и воротникъ особенно привлекли мое вниманiе и запомнились. Крахмальный, двойной, очень высокiй воротникъ подпиралъ ему подбородокъ. Мягкая грудь рубашки вместе съ длиннымъ галстукомъ лезла кверху изъ жилета къ воротнику. И воротничекъ, и рубашка, и манжеты, и руки были у человъчка очень грязны.
Человечекъ влетълъ и закричалъ ръзкимъ назойливымъ голоскомъ:
— Гдъ здъсь члены временнаго правительства?
Мы сидели за столомъ. Стража уже окружила нас кольцомъ.
- Временное правительство здесь, - сказалъ Коноваловъ, продолжая сидеть. - Что вамъ угодно?
- Объявляю вамъ, всемъ вамъ, членамъ временнаго правительства, что вы арестованы. Я председатель военно-революцiоннаго комитета Антоновъ.
- Члены временнаго правительства подчиняются насилiю и сдаются, что6ы избежать кровопролитiя, - сказалъ Коноваловъ.
- Чтобы избежать кровопролитiя! А сами сколько крови пролили! - раздался голосъ изъ толпы за кольцомъ стражи. И следомъ сочувствующiе возгласы съ разныхъ сторонъ.
- А сколько нашего народа побито изъ ружей да пулеметовъ! ..
Это 6ыла явная выдумка.
- Это неправда! - энергично крикнулъ Кишкинъ, - неправда! Мы никого не разстреливали. Наша охрана только отстреливалась, когда на нее производили нападенiя и стреляли.
Вмешался Антоновъ.
- Довольно, товарищи! Перестаньте! Все это потомъ разберется… Теперь надо составить протоколъ. Я сейчасъ буду писать протоколъ. Буду всъхъ опрашивать ... Только вотъ снaчала. Предлагаю выдать все имеющееся у васъ оружiе.
Военные сдали оружiе, остальные заявили, что оружiя у нихъ нетъ..
- Обыскать, обыскать надо!
- Товарищи, прошу соблюдать тишину. Обыскивать не надо!..
Обращаясь къ намъ: - я вамъ, върю на слово...
Антоновъ приступилъ къ опросу.
Мы всъ стали надъвать пальто и шляпы.
У Кишкина не оказалось ни пальто, ни шляпы: куда-то исчезли.
Комната была полнымъ полна народа. Солдаты, матросы, красногвардейцы. Всъ вооруженные, некоторыe вооружены въ высшей степени: винтовка, два револьвера, шашка, двъ пулеметныхъ ленты.
Около Антонова стоялъ высокiй молодой человекъ въ военной солдатской форме цвета хаки. Потомъ оказалось - Чудновскiй..
Опросивъ всъхъ, Антоновъ сталъ писать протоколъ, какъ потомъ оказалось, черновой. Кажется, ему помогалъ Чудновскiй...
А у насъ начались разговоры и со стражей, и съ другими, наполнявшими комнату солдатами и матросами.
На многихъ лицахъ выраженiе взволнованности и враждебности схлынуло: они стали спокойными, некоторые даже приветливыми.
- А вы кто 6удете? - слышу рядомъ спрашиваютъ Карташева.
Отвечаетъ.
Начинается беседa.
Оборачиваюсь къ нимъ. Карташевъ сидитъ на стуле, откинувшись назадъ, смотритъ глубокими и ласковыми глазами на своихъ двухъ собесъдниковъ и что-то говоритъ. А собесъдники его, оба матросы, опираясь на винтовки, нагнулись къ нему и слушают внимательно. И лица у нихъ человеческiя.
- А вы кто будете - обращается ко мне высокiй матросъ. Лицо у него спокойное и прiятное.
Сказалъ ... Сталъ разспрашивать. Отвечаю... Сталъ задавать, общiе вопросы. Говорилъ ему о предполагавшемся на дняхъ отъездъ двухъ членовъ временнаго правительства на конференцiю для ръшенiя вопроса о миръ, объ учредительномъ собранiи... Слушаетъ внимательно. Въ глазахъ недоумънiе и боязнь поверить...
На диванъ сидитъ Терещенко и, по обыкновенiю, усиленно куритъ и бесъдуетъ тоже. О чемъ - не слышу.
На лицъ у Гвоздева застыло выраженiе обиды, какъ у человека, который только что получилъ незаслуженное оскорбленiе.
- Какую же я кровушку пилъ, когда я самъ - простой рабочiй, - говорилъ онъ обиженнымъ голосомъ, - вотъ, видите, билетъ. Вотъ возьмите, читайте: членъ совъта рабочихъ и солдатскихъ депутатовъ... Сиживалъ при самодержавiи сколько за рабочихъ. Какой же я буржуй!
На него посматриваютъ съ недоумънiемъ, иные съ сочувствiемъ, и у всъхъ въ глазахъ боязнь поверить ...
Ихъ начальство имъ сказало: арестовать членовъ временнаго правительства, потому что они - буржуи. Этотъ, можетъ, вретъ что нибудь. Похоже на правду, а можетъ и вретъ. Тамъ видно будетъ: начальство разберетъ!..
Въ комнатъ стоитъ гулъ.
Когда при опросъ выясняется, что Керенскаго нътъ, раздается отвратительная брань. Слышатся отдельные провокацiонные выкрики.
- И эти убъгутъ! Чего тутъ протоколъ писать!.. Приколоть и протокола не надо! ..
- Переколоть ихъ тутъ всъхъ, сукиныхъ детей!.. - Дальше слъдовала многоэтажная нецензурная брань. - Чего съ ними возиться! Попили нашей крови! - закричалъ какой-то низкорослый матросъ и стукнулъ по полу винтовкой - хорошо помню безъ штыка. И оглядълся вокругъ. Это было почти призывомъ.. Онъ вызвалъ сочувственные отклики.
- Какого черта, товарищи! Приколоть ихъ тутъ! И вся недолга! ...
Антоновъ поднялъ голову и ръзко закричалъ.
- Товарищи, вести себя спокойно! Все члены Bpeмeннаго правительства арестованы, они будутъ заключены въ Петропавловскую крепость. Никакого насилiя надъ ними учинить я не позволю. Ведите себя спокойно!
- Я, да я! Что такое "я" дa "я"!.. Кaкoe ты тутъ начальство!.. - вдругъ налетълъ на Антонова стоявшiй около него молчаливо солдатъ съ плоскимъ равнодушнымъ лицомъ, на которомъ внезапно загорелись въ узкихъ глазахъ два злобныхъ огонька.
- Молчать! Прошу молчать! Я здесь представитель отъ Военно-революцiоннаго комитета! Мне вручена власть! Tовaрищи, уважайте самихъ себя! Соблюдайте порядокъ! Теперь власть въ вашихъ рукахъ, вы должны соблюдать порядокъ!.. Я васъ, товарищъ, прошу помолчать и мне не мешать! - закончилъ онъ, обращаясь къ солдату.
Стража обрушилась на солдата.
- Ты что тутъ!.. Помолчи! Онъ - выборный! Надо, чтобы порядокъ былъ!
- Порядокъ, порядокъ! - замолкая, бормоталъ солдатъ.
Протоколъ затягивался, возбужденiе начинало возникать и могло прорваться сразу, неожиданно и неудержимо... Наконецъ, протоколъ конченъ.
Антоновъ начинаетъ его оглашать. Идетъ перечень фамилiй всехъ арестованныхъ. Проситъ отзываться.
Кроме 15 членовъ временнаго правительства, Пальчинскаго и Рутенберга, съ нами еще оказались генералъ по особымъ порученiямъ при верховномъ главнокомандующемъ Борисовъ и офицеръ - не то прапорщикъ, не то подпоручикъ Чистяковъ. Первый изъ этихъ двухъ провелъ съ нами все время съ вечера, часовъ съ 7-8, второго я увидалъ только въ этотъ моментъ въ нашей комнате. Кажется, онъ былъ однимъ изъ адъютантовъ Kepeнскаго.
Прочтя послъднюю фамилiю спрашиваетъ: Bcе?
Меня пропустили, - заявляетъ Терещенко. Называетъ себя.
- Благодарю васъ. 3апишу васъ последнимъ - девятнадцатымъ.
Все формальности кончены.
Чудновский назначается комендантомъ 3имняго Дворца. Комната, въ которой мы арестованы, будетъ опечатана, чтобы сейчасъ не производить въ ней обыска.
- Ну, такъ же теперь мы ихъ доставим:ъ въ крепость. - Товарищи, автомобили есть? - обращается Антоновъ.
- Нетъ автомобилей! - отвъчаетъ кто-то угрюмо и враждебно-решительнымъ голосомъ ..
- Чего тамъ автомобили!.. Пускай пъшкомъ прогуляются!
- Ишь какie баре! Пускай походятъ - довольно покатались!
- Чего тамъ! Пешкомъ ихъ гнать - и все тутъ! Прогуляются!..
- Товарищи, я прошу молчать, - опять закричалъ Антоновъ, - тутъ распоряжаюсь я!
Онъ на минуту задумался и сказалъ потомъ: - Ну, хорошо, мы ихъ доставимъ пешкомъ.
Онъ отдалъ распоряженiе образовать цепь. Одинъ впереди. За нимъ арестованный и два стражника съ нимъ по бокамъ. Опять стражникъ и опять за нимъ арестованный съ двумя стражниками по бокамъ и т. д.
Пропуская черезъ дверь, опять произвели перекличку. Наконецъ, тронулись въ путь.
VIII.
Когда вошли въ залу-коридоръ, на всемъ протяженiи ея стояли по обеимъ стенамъ солдаты и матросы.
Насъ встрътили бранью и торжествующими возгласами. - И откуда, вы ихъ, чертей, вытащили!
- Ишь, запрятались! - Слъдовала, какъ водится, многоэтажная брань.
- А Kepeнcкaro нетъ! Вотъ, чертъ, сбежалъ! Показали бы мы ему! - Опять изощренная брань.
Насъ быстро вели черезъ залу. Толпа вооруженныхъ дикарей въ солдатскихъ шинеляхъ и матросскихъ курткахъ по объимъ сторонамъ зала провожала насъ неумолчно возгласами злорадства и дикой бранью...
Перегородка оказалась убранной. Лазаретъ былъ, очевидно, спешно куда-то перемещенъ. На полу въ полномъ безпорядке были разбросаны матрацы...
Какъ мы сходили съ лестницы, совсъмъ не помню... Вышли на дворъ. Темно. Потомъ глаза стали привыкать. Дворъ, очевидно, тоже былъ заполненъ солдатами. Мы вступили въ толпу. Стража просила посторониться, пропустить...
Опять послышались вопросы:
- Что это, временное правительство ведутъ?! .
И опять площадная ругань, въ особенности по адресу Керенскаго.
На дворе, мы немножко замешкались. Въ темнотъ и въ толпъ былъ нарушенъ, очевидно, порядокъ процессiи. Стража перекликалась. Опрашивали другъ друга, все ли арестованные налицо.
- Куда же ихъ ведете, товарищи?
- Въ Петропавловскую кръпость!
- Убегутъ въдь! слыхали, Корниловъ-то ведь убъжалъ*!
* Корниловъ въ то время еще находился въ заключенiи. П. М.
- И эти убъгутъ! Переколоть ихъ, товарищи, и делу конецъ!
Предложенiя дружно подхватывались въ толпъ и дълались все короче и все ръшительнъе.
Стража успокаивала толпу. И сама волновалась.
Со мной рядомъ, справа шелъ матросъ небольшого ростa, коренастый, с привътливымъ лицомъ ...
Весь дворъ былъ усеянъ, очевидно, разбросанными поленьями дровъ, потому что они постоянно попадались подъ ноги и мешали правильному передвиженiю: арестованные и стража постоянно разъединялись и искали другъ друга.
- Позвольте мнъ взять васъ за кушакъ, - обратился я къ матросy, - такъ мы не отстанемъ другъ отъ друга.
- Берите, - сказалъ онъ приветливо.
Насъ выводили на площадь.
Мы попали сначала въ узкiй проходъ между большими поленницами дровъ.
Для того, чтобы построить всъхъ насъ въ порядокъ, надо было выйти на открытое место. IIовидимому, каждая часть процессiи избрала свой способъ для этого, потому что, когда мы вышли на площадь, за поленницами, противъ Миллiонной ул., не всъ арестованные и стражники оказались на лицо и подтягивались съ разныхъ сторонъ.
Цъпь въ томъ мъсте, где находился я, перелезла черезъ полуразобранную поленницу. Другая часть, видимо, двинулась впередъ по проходу.
- Давайте я вамъ помогу, - услышалъ я неожиданно отъ матроса.
- Спасибо, не надо. Полезайте, я не отстану. А потомъ опять возьму васъ за кушакъ ...
- Берите.
Перелезли. 3десь, очевидно, новая толпа. Опять те же вопросы, те же отвъты и те же приветствiя ...
- Ну, товарищи, стой! Все ли на местъ? Пересчитайте арестованныхъ! - крикнулъ кто то.
Начaлся безпорядочный счетъ въ разныхъ концахъ. Въ разныхъ мъстахъ выкликали фамилiи.
- Двънадцать.
- Какъ двънадцать?! Девятнадцать должно быть!
- Не двенадцать: пятерыхъ же только нетъ - четырнадцать!
- Уже пять удрали! Вотъ черти! И куда ихъ вести, зачъмъ вести?!
Пятеро убъжало, всъ убегутъ! Братцы, переколотъ ихъ здесь!
- Товарищи, тише, перестаньте! - успокаивала стража. Никуда они не убъгутъ! Куда бежать?! Сейчасъ всехъ соберемъ!
Стали перекликаться. Опять стали называть арестованныхъ по фамилiямъ. Мы отвъчали: "здъсь".
Толпа волновалась. Погромное нacтpoeнie росло. Стража и матросы, и красногвардейцы уговаривали и успокаивали, иногда покрикивали ...
- И откуда вы ихъ выцарапали?! Куда они тамъ забрались?!
- Они ловки! - объяснялъ кто-то, - забрались себе - не сразу сыщешь. Насъ разстръливаютъ, а они себъ попиваютъ коньячекъ!
- Съ бабами, поди!
- Будетъ вамъ, товарищи! Что зря болтать?! Никакого коньяку не было!..
- Ну, что, все на лицо?
- Всъ, кажется, всъ? Вотъ еще и дошли!.. Это кто? Ливеровскiй? Ну теперь всъ, Дeвятнaдцaть!
- Это кто, кто Ливеровскiй?
- Министръ путей сообщенiя.
- Который?
- А вотъ.
- Эхъ, хоть разокъ ударить!
Прежде чъмъ Ливеровскiй успелъ войти въ цепь, тяжелая солдатская рука опустилась ему на затылокъ. Онъ вскочилъ к намъ, едва удержавшись на ногахъ, и прошелъ впереди меня.
- Товарищъ, будетъ! Этого нельзя! Видите, арестованы люди! Нельзя безобразничать. Это не культурно!
Такъ запомнилось мне это слово. И реплика на него.
- Куль-тур-но! А они что же?! Культурно это - война до полной победы? А ты посиди въ окопахъ. Вотъ тогда и говори до полной победы!
Говорившiй это солдатъ вплотную почти приблизилъ лицо къ матросу, стоявшему отъ меня влево. Отъ него сильно разило виномъ. Лицо толстое, упитанное. Непохоже было, что онъ въ окопахъ его нажилъ. Вернее: защищалъ революцiонныя завоеванiя въ Петрограде...
- Ну, готово! Все на мъстахъ? Идемъ, товарищи!
- Двигайся! - крикнулъ кто-то.
Мы тронулись.
И вдругъ въ этотъ моментъ раздался трескъ пулемета.
- Стой, стой! Погоди! Подожди! Стой! Стреляютъ!
- Ишь черти, пулеметы разставили! Братцы, переколоть ихъ, чего тамъ! Довольно ужъ нашей кровушки попили!
- Товарищи, тише, успокойся. Все оружiе нами захвачено и все юнкера сдались и арестованы! Никакихъ пулеметовъ у нихъ нътъ!
Около меня вдругъ оказался Гвоздевъ. На лице его такъ и осталось выраженiе недоуменiя и обиды.
- Кровушки попили!.. Чью мы кровь пили?!.. - опять заволновался онъ. - Я, напримеръ, простой рабочiй, отъ станка. Член совъта рабочихъ и солдатскихъ депутатовъ ...
Толпу успокоили. Двинулись. Наконецъ-то!..
Сразу пошли большимъ шагомъ.
Это хорошо: при быстрой ходьбе и толпа будетъ реже, и нacтpoeнie перестанетъ сосредотачиваться - разрядится.
Сознанiе отметило это спокойно, холодно и расчетливо.
По Миллiонной мы пошли еще скорее. Толпа солдатъ съ винтовками продолжала насъ сопровождать. И, действительно, стала реже и какъ будто спокойнее, хотя ругательства и глумленiя не прекращались. Больше всего возмущенiя вызывала фраза: "война до победнаго конца". Ее переворачивали со всехъ концовъ и на все лады. И въ связи съ нею изощрялись въ самыхъ невероятныхъ ругательствахъ, главнымъ образомъ,. при этомъ по адресу Керенскаго.
Мы быстро шли молча. Стража тоже молчала.
Свернули налево въ последнiй переулокъ по Миллiонной ул., выводящiй на набережную къ Троицкому мосту.
У моста насъ встретила новая толпа и тоже, слившись съ толпой, насъ сопровождавшей, двинулась съ нами.
И вдругъ сразу стало ясно, что нaстpоeнie толпы определяется и сейчасъ определится окончательно, и что мы держимся на волоске. И не столько потому, что призывы становились все настойчивее и всe требовательнее, и все дружнее подхватывались толпой, которая уже напирала на тонкую цепь стражи - уже затрудняла движенiе - уже протягивались къ намъ руки, - сколько по той нерешительности, неуверенности, а, моментами, и все чаще, по тому испугу, каким звучали голоса нашихъ конвоировъ.
- Въ воду ихъ, въ воду! Переколоть и въ воду!
- Чего тамъ въ крепость! Оторвать головы и въ воду!
И все въ такомъ роде. Не разрозненными голосами, а все дружней. А въ отвътъ звучали дрогнувшiе голоса конвоя, иногда уже совсъмъ робкiе и просительные. И это еще подымало нacтpoeнie: толпа чутко улавливаетъ, когда ее начинаютъ бояться.
Еще одинъ моментъ, какое нибудь решительное движенiе со стороны кого-нибудь из толпы - и стража будетъ отброшена.
Сознанiе отмечало это отчетливо, холодно и спокойно. Чувствовалось странно, но не было страшно... Страшно было потомъ, когда передъ глазами въ памяти проходили все сцены этой ночи ... Именно "странно": отчетливое ясное сознанie, обостренная настороженная наблюдательность, полное пониманiе положенiя и грозящей. опасности - и полное отсутcтвie реальнаго ощущенiя этой опасности; полное отсутствie страха, не отъ того, что найденъ или отыскивается какой-то,
выходъ, а отъ какой то окаменелости: душа замерла, захолодела и ничего не чувствуетъ ...
Стража взволнована, ответы ея уже не робкiе даже, а испуганные...
Толпа становится смелее... Стража увеличиваетъ шагъ. Мы идемъ все быстрей и быстрей ... Уже почти
на середине моста ... Ускоренное движенiе уже не помогаетъ, уже, кажется, даже раздражаетъ ... Еще одинъ момент и стража будетъ отброшена ... И вдругъ!
Откуда-то начался обстрелъ насъ изъ пулеметовъ.
Стража и вся толпа бросились на землю. Мы тоже. Начались крики:
- Товарищи! Товарищи! Перестаньте! Свои!
Началась стръльба изъ крепости.
- Съ ума сошли - изъ крепости стреляютъ! - крикнулъ кто-то то изъ конвоя.
Долго кричали:
-Перестаньте, свои!..
Наконецъ, стрельба прекратилась.
Оказалось, на мостъ вскочилъ съ другой стороны броневикъ и почему-то открылъ по нашей толпе пальбу.
Эта чудесная случайность спасла насъ.
Солдаты бросились к броневику и началась взаимная ругань ... Отъ насъ вниманiе было отвлечено...
Мы быстро перешли Троицкий мостъ и приближaлись къ крепостному мосту ...
Здесь насъ встретила небольшая толпа солдатъ и сравнительно спокойная.
- Временное правительство?
- Да.
- А Керенскiй здесь?
- Нетъ, не было его тамъ.
Начали честить Керенскаго.
IX.
Насъ провели въ ворота, во дворъ, ввели въ помещенiе революцiоннаго клуба кръпостного гарнизона.
Когда мы вошли въ длинное узкое помещенiе съ рядом оконъ по левой отъ входа стороне, я услышалъ, какъ будто что-то свалилось справа со стены, шлепнуло объ полъ и потомъ раздался хрустъ стекла, которое раздавливается сапогами.
Потомъ я узналъ, что это портретъ Керенскаго, въ раме подъ стекломъ, былъ сброшенъ со стены на полъ и растоптанъ ногами.
По стене съ окнами стояли простыя садовыя скамейки, одна за другой, всего по одной въ рядъ: настолько узка была комната.
Въ глубине низкой комнаты былъ устроенъ невысокiй помостъ и на немъ небольшой столъ. На столе небольшая керосиновая лампа. 3а столомъ уже сиделъ "товарищъ" Антоновъ, когда въ комнату вошла та группа, въ которой находился я.
Мы разместились на скамьяхъ. Стража вдоль скамей справа.
На первой, помню сидели: Никитинъ, Маниковскiй и Терещенко. Я на третьей или на четвертой. На скамье передо мною сиделъ Третьяковъ. Почему-то особенно запомнилось, что его лицо было очень утомлено и подъ глазами залегли темные круги.
"Товарищъ" Антоновъ принялся за составленiе протокола. Мы были предоставлены себе.
Начались беседы съ нашими конвоирами.
Кроме нихъ въ комнате находились, повидимому, и солдаты изъ гарнизона кръпости, а, можетъ быть, проникъ кто-нибудь изъ той солдатской толпы, которая насъ сопровождала. Беседа шла очень спокойная.
И какъ всегда, стало ясно, что это - конечно, дикари, которые легко обращаются въ зверей, но, по общему правилу, и наивныя дети въ тоже время ... Ведь и дъти наши – тоже дикари и очень жестокiе...
Во время писанiя "товарища" Антонова какой-то солдатъ, подойдя сзади къ нему, нагнулся къ уху и что-то шепталъ.
Антоновъ поднялъ голову и сказалъ ему отрывисто, почти что выкрикнулъ:
- Нетъ, не надо задерживать! Отпустить! Снять погоны и отпустить!.. Подождите, товарищъ!..
И потомъ, обращаясь ко всемъ:
- Вотъ въ чемъ дело, товарищи, слушайте! Арестованы въ 3имнемъ Дворцъ три юнкера. Они просидъли все время, въ нашемъ броневикъ и никакого участiя не принимали.. Испугались и просидели. Это наши товарищи подтверждали. Они тутъ. Такъ я распорядился отпустить ихъ. Снять съ нихъ погоны и отпустить.
- Чего же ихъ отпускать! Судить бы надо! – послышался голос.
Что вы, товарищъ! 3а что тутъ судить?! Мы должны быть великодушны! Не надо мстить! Пускай, идутъ!.. Отпустить ихъ!
- Пускай идутъ! – раздались голоса.
- Снять погоны и пускай идутъ! А тамъ видно 6удетъ потомъ, что съ ними делать, - прибавилъ Антоновъ, - можетъ быть, на фронтъ пошлемъ.
- Вотъ такъ такъ! - протянулъ Терещенко, - война, значитъ, продолжаться будетъ!
На лице у него появилось дурашливое выраженiе. Стало оно совсемъ какъ у студента - первокурсника. Глаза засветились насмешливымъ задорнымъ огонькомъ. Раздулъ ноздри, затянулся папироской и выпустилъ струйку дыма.
- Сразу же ее не прикончишь? Нельзя же просто кинуть фронтъ! – сказалъ высокий, стоявшiй около меня матросъ.
- Такъ за что же насъ посадили?! Мы то же самое думали! - возразилъ Терещенко. Все лицо у него смеялось.
Пошла беседа на эту тему. Слушали внимательно и съ недоуменiемъ.
А въ глазахъ то же, что читалось всегда и было характерно: нечего возразить, хочется поверить. И боится - страшно, а вдругъ обманываетъ! Гдъ тутъ думать, да ръшать? Свое начальство здъсь! Какъ оно скажетъ!
- А вы кто будете?
Говорю.
Начинаетъ разспрашивать подробно, но неумело, потому что ясно не понимаетъ, что такое судъ, обвинитель, защитникъ и проч. Помогаю. Замолкаетъ. И то же выраженiе лица.
Вдругъ высовывается лицо какого-то солдата, широкое, тупое съ злымъ взглядомъ. Оно уже много разъ мелькало передо мною и всегда произносило злымъ голосомъ злыя слова.
- А насъ, большевиковъ, нешто защищали! – выпалилъ онъ внезапно со злостью.
- Вы, теперешнiе большевики, еще не судились, - отвътилъ я.
- У, черти! - неожиданно заоралъ онъ, - сейчасъ всехъ ихъ здъсь судить и переколоть!
- Ты чего?! Съ ума сошелъ?! - замътилъ съ удивленiемъ и недоуменiемъ матросъ.
Солдатъ отвернулся.
- Ну, протоколъ конченъ, - провозгласилъ Антоновъ, сейчасъ оглашу.
Бесъда замолкаетъ.
Но Антоновъ, вместо оглашенiя протокола, снимаетъ шляпу, кладетъ на столъ, вынимаетъ изъ бокового кармана длинный, узкiй гребешокъ, зажимаетъ его между большимъ и указательнымъ пальцемъ въ правой руке и, не спъша,
принимается за туалетъ. Онъ сначала начесываетъ волосы на лицо, которое подъ длинными волнами исчезаетъ, потомъ проводитъ гребешкомъ съ помощью левой руки, проборъ справа, и причесывается: по пробору справа налево, аккуpaтнo закладывая волосы за уши ... Кончилъ. Положилъ гребешокъ въ карманъ... Взялъ бумагу въ руки.
- Прошу выслушать и откликаться техъ, чьи фамилiи я буду называть.
Доходитъ до моей фамилiи. Откликаюсь: здесь!
Антоновъ останавливается, кладетъ бумагу на столъ. На нее правую руку всей ладонью. И говоритъ замедленно и раздельно:
- Гражданинъ Малянтовичъ, вы не узнаете меня?
- Нетъ, не узнаю.
- Я - Антонъ Гукъ.
- Все-таки не узнаю.
- Когда мне приходилось спасаться отъ царской полицiи, вы какъ-то дали мне у себя прiютъ на ночь.
- Можетъ быть. Все-таки не узнаю.
- Жили вы тогда въ Москве на Пречистенскомъ бульваре.
- Жилъ тамъ, но васъ не помню. Но можетъ быть. Я вамъ далъ прiютъ, а вы меня арестовали. Въ жизни всяко бываетъ.
Завязалась беседа и по этому поводу на короткое время, пока "товарищъ" Антоновъ, онъ же Антонъ Гукъ, онъ же, кажется, Овсеенко, напоминалъ о себе Никитину. Ихъ беседы я не разслышалъ.
Сему господину почему-то было прiятно напоминать тому, кого онъ арестовалъ, о томъ, что когда-то этотъ арестованный имъ, выручилъ его изъ беды... Странные люди бываютъ на свете!.. Своего цинизма Антоновъ, конечно, не заметилъ.
3акончивъ чтенiе протокола, Антоновъ обратился съ предложенiемъ его подписать.
- Какъ хотите, конечно. Можете подписывать, можете не подписывать, но я советую подписать.
Онъ приподнялъ голову, опять положилъ правую руку ладонью на протоколъ и произнесъ почти мечтательно и опять - замедленно, почти по слогамъ:
- Историческiй документъ!..
Мы подписали.
Когда я подписывалъ, слева отъ меня стоялъ Никитинъ, незадолго до меня подписавшiй протоколъ.
Никитинъ вынулъ изъ кармана большую телеграмму на 3-хъ или 4-хъ листахъ и сказалъ, передавая ее Антонову:
- Получилъ ее вчера. Это объ украинской раде. Теперь это - уже ваше дело.
Антоновъ взял отъ Никитина телеграмму, положилъ ее справа, покрылъ ладонью правой руки и сказалъ, очень раздельно и замедленно, произнося каждое слово все въ томъ же мечтательномъ тоне и съ полуулыбкой, спокойной и снисходительной:
- Не беспокойтесь! Все устроимъ! Все устроимъ! На слове "все" онъ делалъ значительное ударенiе.
На лице у него было какое-то пapeнie. Видимо, душа просилась изъ тъсныхъ оковъ. Взоръ былъ устремленъ въ даль. Онъ не могъ себя сдержать.
- Да! - продолжалъ онъ въ томъ же тонъ - да! Это будетъ интересный соцiальный опытъ ...
Короткая пауза ...
- А Ленинъ! Если бы вы знали, какъ онъ былъ прекрасенъ! .. Впервые онъ сбросилъ съ себя свой желтый парикъ и какъ онъ говорiлъ. Какъ онъ былъ хорошъ!
Я съ любопытствомъ разсматривалъ эту курьезную фигурку.
Протоколъ подписанъ.
- Камеры готовы?
- Готовы!
- Вы временно будете помещены здесь, въ Трубецкомъ бастiоне, - заявилъ Антоновъ. - Это противъ нашихъ убежденiй. Мы считаемъ, что эта крепость не годится для заключенiя, но дълать пока нечего ... Мы вообще, въ будущемъ все иначе устроимъ. Во всякомъ случаъ, вы будете имъть все, что только возможно въ этихъ условiяхъ. Можете пользоваться своею пищей, читать газеты. Предлагаю каждому сказать, что ему нужно. Я немедленно распоряжусь - все будетъ доставлено... Да вотъ еще на счетъ стражи ... Послушайте, товарищъ! Скажите сейчасъ по телефону въ военно-революцiонный комитетъ (а, можетъ быть, онъ назвалъ другое учрежденiе - не помню), чтобы сюда въ крепость прислали для надзора трехъ лицъ, особо заслуживающихъ доверiя и двухъ такъ - не особо ...
- Сейчасъ скажу! - отозвался, какой-то солдатъ, который, очевидно, понялъ это распоряженiе, и пошелъ къ двери,
- Товарищъ, товарищъ, подождите! Лучше вотъ попросите - не пять, а семь. Пять или четыре лица, особо заслуживающихъ довърiе и три или два - меньше. А если нельзя, то пять:
- Хорошо!
- Постойте, постойте! Пожалуй, пять довольно?!
- Ну, сколько же - пять или семь?! Говорите толкомъ!
- Ну, семь, семь! Просите семь! А нельзя - такъ пять: три особо заслуживающихъ довърiя и два ...
- Ну, хорошо слышалъ!
Солдатъ ушелъ. Мы изложили свои просьбы. Насколько мне извъстно, свое объщанiе Антоновъ исполнилъ. По крайней мъръ, я на следующий день получилъ все то - правда, немногое, что я просилъ.
Въ шестомъ часу утра 26-го октября мы были разведены по камерамъ Трубецкого бастiона.
Я былъ помещенъ въ камеръ № 55.
П. Н. Малянтович
