Сначала люди поют, а потом уже пишут.
Шатобриан.
Мы видели, как относились революционные барды к своему творчеству, как смотрели они на роль и значение своих произведений.
Были ли они искренни или же все их пышные и торжественные заявления только стилистическое упражнение на тему о любви к отечеству, а их песни - только погоня за модой, только ни к чему не обязывающее выражение своих скоропреходящих, хотя бы и самых патриотических настроений?
И да, И нет.
Да - потому, что среди всей этой огромной толпы куплетистов и песнеслагателей были люди, которые с самого начала и до конца революции оставались верны ее знамени, верны республиканскому идеалу; поэтому они были и остались искренни в своей ненависти к «коронованным тиранам», в своей преданности идеалам «Свободы, Paвенства и Братства», величию Республики. И в их устах слова «святая свобода» и «смерть тиранам» звучали суровым пафосом глубоко преданных своей идее людей. Это были те, которые и у подножия эшафота продолжали петь «Марсельезу» или гимн о том, что «умереть за родину - это наиболее прекрасный и достойный зависти жребий», как пели жирондисты в момент совершения над ними казни. Жан Жиреи Дюпре накануне казни гордо заявлял, что он писал только «патриотические песни», и т. д. Но если одни были так стойки в своих убеждениях и могли сказать словами одного певца-бабувиста: «Я уверен, что наградой за мою песню мне будет тюрьма. Это меня огорчает. Но народ выучит ее и, быть может, будет благословлять автора. Это меня утешает», - если, говорю я, многие из этих певцов остались верны своему идеалу, то многие не стеснялись менять своих богов при каждом удобном случае. Хорошо еще, если они просто разочаровывались в былых увлечениях и не втаптывали в грязь того, что воспевали раньше. Но были такие, которые могли с гордостью повторить слова Кaкaтогана (Поэт из «Истории белого дрозда» А. Мюссе): «Я пишу стихи не со вчерашнего дня ... я пел при Людовике XVI ... Я орал за Республику ... я благородно воспевал империю, я скромно хвалил Реставрацию». Одни из них просто старались уничтожить следы былых увлечений. «Позволительно думать, говорит Шарль Нюитте, - что когда прошла революционная буря, то воспоминание об этом пламенном лиризме не всегда было приятно авторам подобных произведений. До нас дошли те из них, которые были напечатаны и выгравированы; что же касается рукописных произведений, то авторы многих из них позаботились уничтожить их впоследствии, и в богатой библиотеке Оперы наименее полным является республиканский репертуар». Это и понятно.
В известный момент было выгодно казаться патриотом, и эти рыцари на час с пеной у рта славили всех, кто был у власти, воспевали не только «святую свободу», но и «святую гильотину, укорачивающую королев и королей». Их девиз был - восхвалять все, что нравится господам дня, потакать и потворствовать какой угодно подлости, лишь бы она исходила от сильных.
Г-жа Ролан очень едко охарактеризовала одного из подобных певцов: «Кюбьер, - говорит она, - прославляет санкюлотизм так же, как он раньше воспевал Граций, слагает стихи в честь Марата, как он слагал их в честь Ириды, и, кровожадный без исступления, как он раньше был влюбленным без страсти, он рабски простирается перед идолом дня, будь это Тевтатес или Венера».
Или, например, Франсуа Нефшато в 1793 году всячески прославляет «Гору», именует монархов «чудовищами» и «коронованными тиграми», а несколько лет спустя он не находит слов для выражения своих восторженных чувств перед Наполеоном. А инженер Персон, славивший «святую Гору» и монтаньяров, на другой же день после падения Робеспьера ликует, что погиб «этот великий диктатор», «Роберт-Дьявол», «гильотинер», «отвратительное чудовище» и т. п.
И таких, конечно, было много.
С холодным расчетом они жгли сегодня то, чему поклонялись вчера, и, втаптывая в грязь свое прошлое, готовили себе спокойное будущее.
С другой стороны, не следует забывать, что поставляли песни и профессионалы-куплетисты, которые весьма мало были озабочены тем, какие идеи воспевают они, а гораздо больше обращали внимания на то, сколько получат они за исполнение своих произведений. Их песни, напечатанные на листках серой бумаги, продавались на улицах и площадях, и каждое мало-мальски значительное событие давало им верный заработок, потому что уличная толпа отдавала свои последние гроши за эти песни, где возвеличивались ее герои, высмеивались ее действительные или мнимые враги, где было столько громких и патриотических фраз! Никто не спрашивал от автора, верит ли он сам в то, что воспевает, но каждый покупатель и слушатель этих песен желал лишь живого и доступного для своего понимания толкования происходящих событий, одобрения деятелям нового строя, хулы для приверженцев старого порядка и т. п. А все это можно было найти даже с большим избытком в этих куплетах, где не стесняющиеся в выражениях творцы часто подлаживались под самые низменные инстинкты толпы. Это была их профессия, их ремесло, кормившее их, поэтому неудивительно, что, как мы видели выше, Т. Руссо пришлось выслушивать их жалобы на «подрыв ремесла», когда он стал издавать свои песни дешевле других профессионaлов. Их творчество интересно лишь с точки зрения содержания того материала, который они поставляли народной массе.
Был, конечно, и еще один разряд певцов - это честолюбцы.
Удачно сложенная песня на патриотическую тему давала автору известность и популярность хотя бы и на короткое время. Ее могли напечатать в официальном бюллетене, разослать для поучения и исполнения по департаментам. Лавры, хотя бы и дешевые, всегда привлекательны, почему же не попытать счастья, II вот вчерашний аптекарь или торговец шляпами, забыв на время о своем скромном ремесле, превращается в лирического поэта и с усердием, достойным лучшей участи, свирепо наворачивает дубовые строфы, в которых требует «не давать пощады врагам отечества» или обещает наступление золотого века с воцарением царства свободы. И все это в самом «высоком штиле», совсем как у тех одописцев, про творения которых И. И. Дмитриев сказал, и как раз в то же время (1794 г.):
«Так громко, высоко, - а нет! не веселит
И сердца, так сказать, ничуть не шевелит!
Поэтому и судьба этих творений была одинакова:
«И оду уж его тисненью предают.
И в оде уж его вам ваксу продают!»
Замените слово «ода» песней, результат останется тот же самый.
Я позволю себе привести прошение, поданное одним из подобных певцов в Конвент в 1794 году. Феликс Ногарэ, так звали его, автор разных гимнов в честь Верховного Существа и песен, желая добиться широкого распространения своих произведений, обращается с печатным воззванием к Конвенту:
«Скала справедливости, я не перестаю взывать к тебе! Заставь же меня умолкнуть.
«Армии знают о моем героическом гимне на обратное взятие Тулона, но еще не получили его! Таким образом, постановление об этом от 27 нивоза, хотя и благоприятное мне, остается без результата. Молчание Комитета просвещения есть или забывчивость или молчаливое неодобрение. Я стал бы апеллировать к потомству, если бы не существовали вы. Вы не допустите, чтобы талант был презрен. Я чувствую свою силу. Я требую чести, которую, как я смею думать, я заслужил. Я прошу сообщить армиям мою (песню) «Бахвальство при последнем издыхании» и «Призыв к нациям» - новое произведение, которое я послал вам.
… Конечно, если бы Комитет был менее занят, у него могла бы появиться идея вознаградить меня, выбрав меня для воспевания рождений, браков и смерти; но таков злой рок, преследующий меня: рожденный для писания, я был бы преступником, если бы я молчал, а когда я говорю, то меня не слушают».
Здесь все великолепно, начиная от стиля и кончая скромной самоуверенностью в необходимости его творений для действующих армий.
Но мы, конечно, не должны забывать, что, наряду с подобными претенциозными версификаторами, было и громадное количество действительных патриотов, желавших принести свою скромную лепту на алтарь отечества. И их творения, при всех их стилистических недостатках, проникнуты глубокой верой в грядущее счастье, которое им принесет с собой свобода, проникнуты искренней ненавистью к представителям старого строя, которые столько лет держали их в подчинении и унижении.
Когда крестьяне пели:
Вы больше не увидите, как фат,
Все достоинство которого
Заключено в собаках и титуле,
Скачет по вашим полям
И опустошает ваши нивы…
То эта песня шла у них действительно из глубины души, так как все это было пережито и испытано. Или, когда парижане перед взятием Бастилии пели:
В пылу любви отдайте жизни,
Опорой будьте вы отчизне,
Мы в этот миг зарок даем
Бесстрашно встретиться с врагом -
и на другой день шли и умирали при штурме, то было ясно, что подобная песня была сложена не по заказу, а вылилась непосредственно под влиянием событий, как в свое время создались знаменитые «Са ira», «Карманьола» и отчасти «Марсельеза».
Монархия тоже имела бардов, которым нельзя отказать в стойкости и убежденности -пример тому Андрэ Шенье. Анж Литу, уличный антиреволюционный певец, десятки раз подвергался тюремному заключению и, наконец, был отправлен в Кайенну, где и провел шесть лет. Вандейские песни проникнуты такой же глубокой ненавистью ко всем врагам короля и защитникам нового строя, как и песни революционеров по отношению к королю.
И если республиканцы пели:
Ах! пойдет, пойдет, пойдет!
Аристократов на фонарь!
то и монархисты не оставались в долгу и в том же стиле отвечали:
Ах, пойдет, пойдет, пойдет!
Всех депутатов на веревку!
И неизвестно, кто из них раньше высказал подобные благие пожелания, исходившие, во всяком случае от чистого сердца, так как ни первые, ни вторые пощады друг другу не давали.
Пока же страсти не дошли до своего апогея, певцы старого строя предпочитали вышучивать и высмеивать все действия и начинания представителей нового порядка. Один из них - Франсуа Маршан не поленился даже переложить конституцию в водевили. Он так, не без ехидства, объясняет значение своего произведения: «Так как мое положение пассивного гражданина обязывает меня сделать что-нибудь для нации, то я думаю, что самое приятное, что я смогу сделать для нее, - это переложить ее конституцию в водевили. Благодаря этому она станет доступной для всех; те, кто ее никогда не читали, будут ее петь, если верно, что поют то, чего не стоит читать ... и если в силу тех условий, которых не может предвидеть мудрость человеческая, французская Конституция станет бесполезной работой, то мою можно будет петь, тогда как конституция Национального Собрания не найдет ни одного читателя» и т. д.
Это произведение Маршана пользовалось большим успехом И разошлось в нескольких тысячах экземпляров. Впрочем, не одна конституция, но и сама республика попала в водевили, и вообще все, что можно было вместить в куплеты, попадало в них.
Где исполнялись эти песни? После всего сказанного выше ответ ясен - везде. Всюду, где собирались люди, слышались песни, и в самый разгар Террора они распевались еще больше, чем в первые, мирные дни Революции. Пели на улицах и в салонах, на площадях и в клубах, в театрах и в армии; даже сам Конвент, как мы видели, вынужден был выслушивать патриотические куплеты, исполнявшиеся разными депутациями. Пели за работой и на празднествах, пели за братскими трапезами и отправляясь на казнь. Пели у подножия эшафота в ожидании своей очереди. Даже сам Дантон, на пути к гильотине, сложил, куплет и просил палача Сансона запомнить его:
«Кучка негодяев
Нас отправляет на казнь;
Вот, что нас огорчает.
Но скоро наступит момент,
И всех их повезут туда же,
Вот, что нас утешает».
Пели, наконец, в тюрьмах, где, казалось бы, людям, измученным ожиданием решения своей участи, было совсем не до песен. И напрасно было бы думать, что заключенные сочиняли только грустные песни. Нет, их репертуар был весьма разнообразен, и в то время, как одни составляли свое завещание - в куплетах, конечно, другие высмеивали своих тюремщиков и тюремный режим. «Веселость, - говорит К. Пьерр, редко покидает француза даже в самых трагических обстоятельствах» и в этом отношении он совершенно прав.
Уличная толпа любила слушать эти песни. Так, в «Парижской Хронике» под датой 18 мая 1790 г. мы читаем:
«На улицах поются песни, понятные народу и составленные в духе Революции. Случай привел нас услышать некоторые из них с удачно составленными куплетами ... Все эти куплеты выслушивались народом с большим удовольствием так же, как и восхваление короля, благоразумного Лафайета, доброго Вайи и Национального Собрания, и мы с удовольствием видели что этот род увеселения, столь часто применявшийся старой полицией для развлечения или для ослепления народа, получил похвальное назначение и служит полезной цели - просвещению народа и предохранению его от воздействия суеверия и фанатизма».
Или в той же самой газете от 17 февраля 1792 г. говорится: «Я проходил вчера по Меняльному мосту и увидел на подмостках человека, окруженного большой толпой зрителей всякого возраста и пола; это был музыкант Бельроз, который каждый вечер даром развлекает публику игрою на скрипке, причем он недурно поет знакомые песенки и патриотические куплеты».
Конечно, не все куплетисты были столь великодушны, и петь свои произведения даром не входило в их расчеты. По-видимому, они собирали порядочные деньги за свой труд, так что Мерсье в своей известной книге «Новый Париж» считает нужным протестовать против эксплоатации народного патриотизма уличными певцами. «Певцы на набережных», - говорит он, - продолжают взимать дань с кошельков парижан. Народ, который всегда до глупости полон идолопоклонства и энтузиазма, слушает, как ревут сиплым или пронзительным голосом про дорогие ему имена Бани и Лафайета, и тогда он не может не порыться в своем кармане и не пожертвовать двух су, чтобы приобрести плоскую рапсодию, содержащую самые пошлые и самые смешные восхваления двух наиболее значительных личностей столицы».
В важных случаях само правительство прибегало к песне, чтобы при посредстве ее вдохнуть бодрость и мужество в сердца граждан. Так было, напр., в момент объявления «отечества в опасности» в дни 22 и 23 июля 1792 года.
«Молодых граждан, - говорит Шаламель, - приглашали записываться в солдаты, чтобы принять участие в защите французской территории. Были воздвигнуты амфитеатры на главных площадях и особенно на площади Нового моста. Там, под открытым небом и при рукоплесканиях огромной толпы, каждый волонтер вписывал свое имя ... Во время записи имен играла музыка, и толпа в унисон пела наиболее ходячие песни; такии образом, на восьмой и последний день этого торжества, народ, опьяненный самым горячим патриотизмом, следовал за молодыми новобранцами за парижские заставы, распевая эти воинственные песни, вплоть до таких песен, которые раньше ему были почти неизвестны.
И без этих песен не обходилось ни одно торжественное празднество, будь это праздник Федерации или праздник в честь Верховного Существа. Всегда исполнялись гимны, специально сложенные для торжества, причем в исполнении их принимало участие огромное количество певцов и музыкантов, чтобы сильнее подействовать на воображение и чувство зрителей. А Марсельеза,. ставшая национальным гимном, исполнялась при всякого рода церемониях. Впрочем, в некоторых случаях, правительство пользовалось и уличными певцами для проведения своих идей. Так, в 1795 г. во время борьбы с лицами, занимавшимися ажиотажем, был выпущен целый ряд уличных певцов, которые, по поручению правительства, призывали на голову этих лиц народное негодование.
Театральные подмостки, служившие во времена Революции трибуной для проведения патриотических идей, не избежали общей участи и стали одним из любимых мест для исполнения песен, причем публика не оставалась безучастной, и сама заставляла актеров исполнять те или иные куплеты и пела их вместе с ними.
К.Пьерр указывает, что это нововведение началось, по-видимому, с Марсельезы в 1792 г., а к концу 1793 г., это явление стало обычным. «Эти песни, - говорит он, - были сначала патриотическими или гражданскими; они касались внешней войны или волонтеров первого набора, они возбуждали умы против королей, объединившихся в союз, или изменников, или прославляли Гору и воздавали хвалу французам; другие нападали на фанатизм и атеизм, возглашали уничтожение рабства, славили память отдельных граждан, Ж.-Ж. Руссо» и т. д.
В 1794 г. был обычай сообщать публике при посредстве куплетов, исполняемых актерами, о победах республиканских войск.
Вот, например, описание одного из подобных событий:
«Открытие театра Равенства совершилось с большим блеском.
Зала была более чем полна ... Но то, что сделало из этого открытия настоящий общественный праздник, - это было счастливое известие о взятии Шарлеруа. Оно было сообщено народу актером, который спел следующий импровизированный куплет:
«Каждое мгновенье приносит новую удачу.
Да, республиканцы, французы летят
от победы к победе.
Вместе с вами я спою про одну из них,
которая вводит нас в Бельгию.
Эйперн и Шарлеруа - наши.
Да здравствует навсегда ...!»
Все зрители подобрали рифму (Республика) и вместе закончили куплет; энтузиазм был высочайший; шляпы и платки летали вверх, и припев - «Да здравствует навсегда Республика!» - был тысячекратно повторен общим хором.
И такого рода манифестации происходили неоднократно, и публика в театрах постоянно требовала исполнения тех или иных патриотических песен. Когда же в 95 году появился гимн «Пробуждение народа», полный самых резких и беспощадных нападок на террористов, то в театрах происходили драки, переходившие даже в кровопролитные столкновения между патриотами, требовавшими исполнения Марсельезы, и антитеррористами, распевавшими новый гимн. Правительству пришлось вмешаться и категорически запретить исполнение в театрах «человекоубийственного» гимна «Пробуждение народа», но сторонники его продолжали вызывать беспорядки, освистывая Марсельезу, «Походную песню» Шенье и другие патриотические произведения, так что не раз вызывали вмешательство полиции, которая и производила аресты.
Только к 1798 г. это возбуждение улеглось, но тогда уже патриотические песни встречались публикой довольно равнодушно.
|
