ЦАРЬ - ЧУРБАН, ЦАРЬ - ЦАПЛЯ
-  
 
ЧАСТЬ I

I. Ручной деспот II. Царь-мужик III . На перекрестке.IV. Консервативно-демократическая программа V. Развязка самодержавного демократизма; граф Дмитрий Toлстой

VI. Человек системы. VII . Великий голод и «кономическое положение русских крестьян

IX. Поляки и финляндцы. X. Штундисты

 
ЧАСТЬ II.

I. Административная ссылка и тюрьма.. II. Ссылка к полярному кругу

IV. Ход русского революционного движения. V. Современная оппозиция

   
   

 

ЦАРЬ-ЧУРБАН, ЦАРЬ-ЦАПЛЯ
С.М.Степняк-Кравчинский

 

ЧАСТЬ I I. Русская интеллигенция при Александре III .

(IV. Ход русского революционного движения. V. Современная оппозиция.)

 

IV . Ход русского революционного движения.


Особенности русского революционного движения, известного на Западе под названием «нигилизма», определяются деспотизмом династии Романовых — невыносимым для угнетенных народных масс и возмущающим до крайности каждого человека в отдельности.

Ни то, ни другое революционное начало в отдельности не довело бы до взрывов крайнего негодования, не вызвало бы определенных действий русских революционеров, или, как их называют на Западе, и в особенности в Англии, «нигилистов». Но читатели должны признать, что в царствование Александра III и массовый и личный поводы к возмущению накапливались в огромных дозах.

Каковы же были судьбы революционного движения с тех пор, как оно началось среди гула взрывов тринадцать лет тому назад?

И прежде всего, что представляют собою русские революционеры? Об этом написаны десятки книг, сотни журнальных статей, не считая газетных сообщений. Но вплоть до настоящего времени в Англии имеют в общем лишь очень смутное представление о партии «нигилистов», вызывающей так много разговоров. В этом, пожалуй, обидно сознаться тем, которые писали годами по вопросу о русской революции; но правда остается правдой. Даже люди, хорошо осведомленные по другим вопросам, имеют весьма странные представления о так называемых «нигилистах». Тактика русских революционеров и вводящее в заблуждение название их на Западе побуждает многих еще считать, что они анархисты, что они все отрицают и являются сторонниками разрушения, как такового. А с другой стороны, некоторые считают, что «нигилисты» даже не социалисты, а только радикалы, которые добиваются политической свободы и конституционной формы правления. Чарльс Брэдло, тщательно изучивший революционные движения в Европе, высказывал в своих статьях именно такой взгляд на русских революционеров.

Наконец есть люди — их довольно много — которые стараются примирить свои симпатии к «нигилистам» с отрицательным отношением к террористическим актам. Они утверждают, что лишь очень небольшая крайняя фракция «нигилистов» террористы, бросающие бомбы; а «подлинные» же «нигилисты» очень порядочные люди, которые добиваются политической свободы для своей родины мирными, даже «конституционными» средствами. Они при этом упускают из виду одну маленькую подробность — что возможность «конституционных» методов предполагает существование конституции, а это как раз то, чего более всего недостает России.

Помимо неудачного названия, которым нам, русским революционерам, приходится — с оговоркой — пользоваться для того, чтобы на Западе, в особенности в Англии, понимали, о чем мы говорим, помимо этого неудачного названия, неясность и противоречивость ходячего представления о нашем революционном движении вызвана двумя причинами: во-первых, сложностью его, а во-вторых, быстрыми переменами, свершившимися в нем в течение короткого времени.

Чарльс Брэдло полагает, что «по всей вероятности в больших городах и среди более образованных общественных деятелей и писателей наиболее распространен своего рода анархический социализм». Это совершенно ошибочный взгляд. Анархизма нет в современной России, или, во всяком случае, он представлен так слабо, что не проявляет ни малейших признаков своего существования. За последние семнадцать лет не было издано в России или на русском языке заграницей ни одной газеты, ни одной брошюры с проповедью анархизма; никто не объявлял себя анархистом на каком-либо из бесчисленных политических процессов, разбиравшихся за это время, так же как не было ни одной анархической демонстрации. Русский социализм последнего десятилетия всецело социал-демократический. Но пятнадцать или семнадцать лет тому назад социалистическая Россия исповедывала анархизм, причем этот анархизм, как мы сейчас увидим, не имел ничего общего с динамитным анархизмом новейшего времени.

И это не единственное коренное изменение в нашем революционном движении. Оно было пропагандистским в 1873—74 г.; в 1880—82 г. оно приняло преимущественно военный характер, напоминая собой в значительной степени испанское патриотическое движение, и затем, за последние восемь лет, оно снова приобрело преимущественно общегражданский и всенародный характер. В настоящее время оно опять накануне нового преображения, и трудно предугадать, сделается ли оно военным, гражданским или террористическим, или же объединит в себе все эти три направления.

Первоначальные, подлинные нигилисты — их действительно так называли тогда в России, и они до некоторой степени заслуживали такое название — представляли собой философское и этическое течение, давно уже несуществующее. Его обессмертил Тургенев в своем романе «Отцы и дети». Идейное течение, живым воплощением которого является Базаров, возникло у нас вслед за крымским поражением, в эпоху общего крушения деспотического николаевского режима.

Крепостное право, признанное источником бедности и слабости России, а также низкого уровня общественной нравственности, было уничтожено в 1861 г ., и это было началом новой эпохи. Освобождение миллионов крестьянского населения произвело переворот во всей совокупности нравственного, экономического и общественного строя России. Не одни только крестьяне были рабами в прежней России. Неограниченная, бесконтрольная власть помещиков, которые составляли большинство образованного и правящего классов, создавала деспотические привычки, простиравшиеся на все области национальной жизни. Дети были, в рабстве у родителей, жены у мужей, мелкие служащие у своего начальства, все трудящиеся у работодателей. Хорошее воспитание не ограждало от нравственной порчи, связанной с таким по существу своему развращающим учреждением. В эпоху крепостничества французы, которые имели дело с самым культурным слоем русского общества, имели право говорить, что если поскрести русского, то под внешним лоском окажется непременно татарин. Да, наши отцы были татарами, несмотря на лоск культуры, и семьи их чувствовали это на себе более чем кто-либо. Падение крепостного права, худшей формы зависимости человека от человека, было сигналом, по которому воспряли все угнетенные. Во всей России начался общий взрыв возмущения против всех видов зависимости, всякого стеснения личной свободы, как в жизни, так и в области мысли. Восставая против долгого гнета, человеческая личность проявилась во всей своей гордости и мощи, разбивая цепи старых традиций и не признавая ничьего авторитета, кроме собственного разума.

Таковы были подлинные «нигилисты», разрушители, которым не было дела до того, что будут созидать после них.

Нельзя, однако, сказать, что они отрицали вообще все; они, напротив того, твердо и даже фанатически верили в науку и в силу индивидуального разума. Но ни к чему другому они не питали ни малейшего уважения и отрицали семью, религию, искусство и всякие общественные учреждения; и чем большим авторитетом эти устои пользовались в глазах общественного мнения, тем с большим неистовством они отрицали их.

Нечто подобное происходило в Германии в так наз. «период бури и натиска», и причины были такие же, как в России. Но у немцев первой четверти XIX века не было, так много, что следовало разрушать, и не было такой страсти разрушения: в их прошлом многое заслуживало любви и уважения. К тому же европейская наука и философия не имела в своем распоряжении в те дни таких смертоносных орудий разрушения, какими располагали русские революционеры во второй половине девятнадцатого века.

Таким образом, настоящий нигилизм, нигилизм, воплощенный в Базарове, чисто русское явление. Это был страстный порыв против прежнего подавления личности. При всей своей преувеличенности, при всех своих ошибках, это было великое движение. Основа его разумная, и влияние его было благотворным в такой стране, как Россия.

Нигилизм базаровского типа умер и был похоронен лет за десять до начала теперешнего революционного движения. Никто в настоящее время не отрицает искусства и поэзии, никто не одевается уродливо по принципу, никто не восстает против обязанностей человека перед обществом, никто не отрицает обязательств, налагаемых на человека семейной жизнью. Но нет страны, где бы отношения между родителями и детьми, между мужчинами и женщинами были настолько проникнуты духом равенства, как в России, и нет нигде такой широты взглядов, такой терпимости, как в русском обществе. Всем этим мы в значительной степени обязаны духовному мужеству первых «нигилистов». Они привили русскому сознанию западно-европейское представление о личном достоинстве, и оно пустило корни и будет все более расширяться с каждым новым поколением. ,

Близкое родство современного революционного настроения с прежним нигилизмом совершенно очевидно: старый дух личной независимости вновь ожил, соединенный теперь с социальным чувством, которое побуждает отдельную личность жертвовать собой во имя всех страдающих и жаждущих освобождения. Но в своем чистом виде, без примеси социального чувства, строгим и суровым, каким его излагал Базаров, нигилизм не мог долго существовать. Русские наименее склонны к индивидуализму из всех европейских народов, и наиболее сильно в них всегда говорит чувство органической связи со своими соотечественниками. Стремление к личному счастью, хотя бы в самой утонченной форме своего проявления, не соответствовало их общительному альтруизму, их жажде отдавать свои силы на служение ближним. Даже в самый расцвет нигилизма базаровской школы намечалось течение, которое шло по другому направлению. Это был «социальный» нигилизм, противоположный индивидуальному. Представителем его в I860 г. был Николай Чернышевский, журналист, экономист и романист, имя которого хорошо знакомо" всякому, кто изучал Россию.

Чернышевский был социалист, он отец русского революционного движения. Его учение состояло в том, что личность должна всецело отдать себя делу возрождения родины. Но при этом он толковал самопожертвование в индивидуалистическом смысле. Он говорил, что все действия человека определяются эгоизмом и не имеют иной цели, кроме личного счастья. Вся разница в том, что на низком умственном и нравственном уровне человек находит удовлетворение и счастье в наживании денег, в том, чтобы напиваться и объедаться, а для людей иного рода счастье в том, чтобы служить своим ближним, и если нужно, умереть за них. Чернышевский таким образом не переставал вышучивать самопожертвование, как логическую бессмыслицу, и в то же время страстно проповедывал его на практике. Теорию нравственно оправдываемого эгоизма и эгоистического самопожертвования Чернышевский и его последователи развивали с изумительным искусством и диалектической изощренностью. Она послужила переходной стадией к учению о беззаветной преданности общему благу, и в следующем поколении это учение сделалось своего рода религиозным культом.

С течением времени влияние Чернышевского стало вытеснять прежний подлинный нигилизм, представителем которого был чрезвычайно даровитый молодой критик Писарев и кружок писателей, группировавшихся вокруг него. Поколение семидесятых годов всецело воспиталось на Чернышевском, но взяло у него только самую сущность его этического учения, отбросив, как ненужное нагромождение, его теорию «разумного эгоизма».

В Европе тем временем в социологии зародилось новое течение, противоположное прежней индивидуалистической теории, по которой основанное на взаимности индивидуальное благополучие обеспечивается общественным договором, возникло учение о цельности политического организма; отдельные личности рассматриваются при этом только как преходящие части. Источником этого учения была философия Огюста Конта, отца позитивизма. Его философия (но не религия) нашла живой отклик в России, причем главным ее истолкователем и посредником был несомненно Герберт Спенсер; его сочинения переведены все на русский язык и оказали большое влияние на умы нашего поколения.

Идея долга человека по отношению к обществу вытеснила идею долга личности по отношению к себе самой.

Вышедшая в то время небольшая книга с большой силой и последовательностью выявила это новое учение. Книга написана была Петром Лавровым, профессором математики артиллерийской академии, и носила скромное заглавие «Исторические пнсьма». Основная идея книги заключалась в выяснении огромного долга культурного меньшинства перед народными массами: они трудились и страдали в течение веков, претерпевая неописуемые страдания для того, чтобы очень небольшое меньшинство могло развивать свои умственные способности и передавать детям накопленное наследие знаний, а также нравственной и умственной культуры.

Отсюда следует, что работа на благо народа не только удовольствие, которое культурный человек может по собственному усмотрению доставить себе, ила от которого он волен отказаться. Это, напротив того, настоятельный долг: каждый культурный человек обязан его выполнить, и выполнение его даже не следует вменять себе в заслугу. Это простая уплата долга, который культурный человек берет на себя, принимая наследие культуры, столь тяжко оплаченное народной массой.

Следует упомянуть еще о другом писателе, Щапове. Имя его мало известно за границей, но его влияние на развитие взглядов нашего поколения может сравниться только с влиянием Чернышевского. Щапов историк русского крестьянства. Он был профессор истории в казанском университете до 1862 г . Тогда его арестовали и сослали в Сибирь за речь, произнесенную во время большой уличной демонстрации протеста против расстрела крестьян в селе Бездне.

Эта демонстрация впервые обратила общественное внимание на Щапова. Его произведения, вышедшие в свет после того, были блестящим продолжением такого начала.

Философия Щапова заключает в себе элементы славянофильства, очищенного от предрассудка монархизма и от православного ханжества. Щапов националист, не будучи сторонником ни царизма, ни православной церкви. Все его ученые труды посвящены изучению прошлого России и русского народа. Цель его — выявить созидательные начала политической и общественной жизни коренным образом присущие крестьянским массам, в противоположность принципам, навязанным им сначала московской, а потом петербургской монархией. Эти начала — самоуправление и местная автономия в политических и церковных делах, как противоположность административной и церковной централизации государственного управления. В экономической области эти начала заключаются в общинном владении землей, лугами, лесами, рыбной ловлей и всеми естественными богатствами — вместо личной собственности, за которую стоит государство. В хаотических народных движениях прошлого Щапов открыл систематичность и внутреннюю связность и доказывал, что русское крестьянство отличный матерьял для созидания государства совершенно другого типа, чем то, которое создала временная историческая необходимость.

Эта историческая необходимость отошла теперь в прошлое; крестьянство же осталось таким, каким было — вывод отсюда, конечно, не трудно сделать.

Вся передовая молодежь нашего поколения с жадностью читала Щапова, хотя он писал чрезвычайно многословно и трудно усваиваемым, тяжелым языком.

Русская интеллигенция всегда была настроена демократически или, вернее, всегда тяготела преимущественно к крестьянству — и была права в своем чувстве. Крестьянство не только самый многочисленный класс русского населения, но и самый здравый, мужественный и до глубины самобытный. В доказательство того, что это не фантазия увлекающихся демократов, достаточно сослаться на наших знаменитых романистов. Как великие художники, они стоят выше подозрений, что преувеличивают или искажают истину. Вся совокупность их произведений раскрывает Россию как целое, в котором крестьяне занимают видное место. «Записки охотника» Тургенева, записки из «Мертвого дома» Достоевского и многочисленные повести Толстого, так же как его отдельные сцены из крестьянского быта, рисуют ряд живых типов, которые внушают уважение, иногда восхищают и свидетельствуют о великих дарованиях и огромном запасе нравственных сил, сокрытых в народных массах.

Писатели прошлого поколения подготовили почву для молодых, создавая могучий чисто русский демократизм, который является главным источником нашего революционного движения. Идея долга перед народом, исторического долга интеллигентного меньшинства перед народными массами нашла живой отклик в нашей чуткой, восприимчивой молодежи и сделалась основой их этики. Но это все же была отвлеченная идея, сухое умственное представление, и оно не могло волновать сердца — лишь благодаря выше названным писателям идея о народе приняла осязательную форму, одинаково действующую на разум, воображение и чувство.

Благодаря впечатлительности и чуткости русского общества, идея эта сделалась мощной двигающей силой, и люди с радостью отказывались от богатства, жертвовали личными интересами, даже жизнью, для того, чтобы облегчить участь народа, который они считали великим и про который знали, что он глубоко несчастен.

А тут явились социалисты на Западе и поведали этой восторженной молодежи, что есть пути для разрешения социального вопроса и устранения причин страданий народа. Учение это было последним словом социальной философии, освященным авторитетом величайших имен в области экономических наук, и к нему примкнули сотни тысяч рабочих во имя международного социализма, стоявшего во главе мировой демократии.

Русские ухватились за это учение, как за новое откровение. Новые апостолы обрели свое евангелие и готовы были жить во имя его и умереть за него.

Начиная с 1870 г . русская революция перестает быть обособленной от всех других и становится отраслью международного социализма, который в то время спустился с облаков и впервые воплотил в себе реальные стремления рабочих масс. И все же русский социализм, в виду особых условий, в которые поставлена наша родина, пошел по особому пути сравнительно с движением социализма в других странах.

В то время, как и теперь, международный социализм делился на две неравные по численности партии — на социал-демократов и анархистов. Социал-демократы стояли за отмену частной собственности на орудия труда и за передачу орудий в коллективное пользование рабочих. Но они хотели сохранить теперешний государственный строй и превратить его в орудие для экономической перестройки государства. Таким образом, практической целью социал-демократов был захват политической власти. Главным орудием их была мирная выборная агитация, а применение революционных методов они допускали лишь как исключительную меру в отдельных случаях — если вообще допускали их.

Анархисты, выступавшие тогда во главе с нашим соотечественником, Михаилом Бакуниным, стояли за коренную перестройку как экономических, так и политических устоев, проповедывали полное уничтожение государства и замену его рядом маленьких, совершенно независимых и свободных общин. Парламентских учреждений они совершенно не признавали и ожидали осуществления своих идеалов только от добровольного выступления восставших народных масс.

Из этих двух учений второе гораздо более увлекало русских социалистов семидесятых годов, чем первое. Оно открывало более широкие горизонты: разбить одним ударом и экономическое и политическое рабство казалось двойным выигрышем. К тому же оно не останавливалось перед политической отсталостью России, усматривая в ней даже некоторое преимущество России перед другими странами. Устарелое самодержавие легче свергнуть, чем конституционную монархию, основанную на народном голосовании. Бакунин считал, что нужно только освободить деревенский «мир» от угнетающей его опеки государства, и он явит собою идеальную форму управления всего всеми с общего согласия.

Русские очень подвержены идейному заражению и часто все вместе принимают или отвергают какую-нибудь теорию. В первой половине 1870-х г. вся передовая Россия была анархической. Восставали против самодержавия только потому, что оно было правительством, не признавая никакой существенной разницы между русским самодержавием и хотя бы английским парламентским строем. Поэтому ничего не ожидали от образованных классов и от либеральной оппозиции, которая домогалась для России конституционного образа правления. Социалисты того времени возлагали все свои надежды на крестьян. Тысячи молодежи обоего пола «пошли в народ», наиболее революционно настроенные с целью призыва к открытому восстанию, более умеренные с тем, чтобы подготовить почву для будущей революции путем мирной социалистической пропаганды. Это был один из самых трогательных и характерных эпизодов молодого движения, и лозунгом его было «все для народа и ничего для себя».

Большинство молодых фанатиков — все они были молоды — принадлежали к высшим классам. Крестьяне, за счастье которых они готовы были все отдать, были прежде крепостными их отцов. Однако, подозрительность по отношению к прежним господам была так велика, что всякая попытка воздействовать на народ была безнадежной, поскольку крестьянин видел в агигаторе «барина». Поэтому революционеры, посвящавшие себя пропаганде, отказывались от своего привилегированного положения и делались чернорабочими, батраками в деревне, рабочими и работницами на фабриках, на пристанях, железных дорогах, всюду, где собирался простой люд. Они мужественно переносили все трудности и лишения трудовой жизни и считали себя вполне вознагражденными за все жертвы, когда им удавалось приобрести хоть нескольких последователей.

Хождение в народ закончилось полной неудачей. Крестьяне только удивлялись этим неведомым людям, пришедшим неизвестно откуда и поднимавшим их на бунт неизвестно для чего. При этом, однако, они охотно прислушивались к проповеди социализма. Но в такой стране, где следят за всем и за всеми, нет возможности привлекать последователей, не возбуждая внимания полиции. В течение 1873—74 г. г. в тридцати семи губерниях России арестовано было до полуторы тысячи пропагандистов и агитаторов, так же как их друзей и предполагаемых сообщников. Половину их освободили, продержав в тюрьме несколько месяцев; остальных держали в предварительном заключении от двух до четырех лет, и за это время семьдесят три человека умерли или сошли с ума. В 1877 г . часть заключенных (193 человека) судили и приговорили к различным наказаниям, от простой ссылки до десяти лет каторги в сибирских рудниках.

Это нанесло смертельный удар анархизму. Каких бы ни держаться взглядов относительно лучшей формы общественного строя в будущем, все же было очевидно, что в настоящем политический вопрос далеко не так безразличен для самого рабочего класса, как старались уверить себя ранние социалисты. Тысячи людей погибли из-за того, что говорили в частной беседе о том, о чем в свободных странах кричат с крыш. Пропагандистам, готовым отдать всю жизнь на то, чтобы просвещать народ, удавалось посвятить своему делу не более нескольких дней, иногда нескольких часов. Отсюда следовало с полной очевидностью, что политическая свобода нечто весьма ценное, хотя бы уже потому, что она дает возможность друзьям народа приносить ему пользу.

Но когда теории проникают в сознание людей, то от этих теорий не так легко отказаться. Прежде всего заговорило чувство — отдельные люди инстинктивно действовали определенным образом, прежде чем осознать разумом мотивы своих поступков. Бессмысленная жестокость по отношению к политическим заключенным, ужасы предварительного заключения, варварские наказания за ничтожные провинности—все это оказалось невыносимым даже для русского долготерпения. Загорелся дух мести и вызвал террористические акты против правительства. Первым выступлением в этом роде была месть определенному лицу, имевшая в тех условиях, в которых она была совершена, характер торжественного акта общественного правосудия. Молодая девушка, Вера Засулич, выстрелила в генерала Трепова, который подверг телесному наказанию одного политического заключенного. 31-го марта 1878 г . присяжные ее оправдали, хотя она не отреклась от своего поступка. В 1878 г . самая влиятельная и деятельная революционная партия, группировавшаяся вокруг подпольной газеты «Земля и Воля», примкнула к терроризму в своей тактике. Вначале, однако, террористическая борьба против деспотизма проходила под знаменем политического невмешательства. «Вопрос о конституции нас не интересует», говорили террористы того времени в своих брошюрах и к газете «Земля и Воля». «Основа нашей деятельности заключается в пропаганде среди народа. Направляя удары против худших из должностных лиц, мы только хотим защитить наших товарищей от жестокого обращения с ними правительства и его представителей. Террористы не что иное как небольшой отряд, защищающий всю армию у какого-нибудь опасного прохода».

Эта попытка найти выход из противоречия между теорией и практикой была неубедительна в виду своей нелогичности. Раз было признано, что социалистическая пропаганда, для того, чтобы быть действенной, нуждается в ограждении от деспотического вмешательства властей, то естественнее всего добиваться перемен политического строя, и тем самым обеспечить этой пропаганде постоянную и действительную защиту законов. Что касается терроризма, то как бы он ни воздействовал на правительство в конечном итоге, все же непосредственным его следствием было неминуемое усугубление строгостей и усиление препятствий к мирной пропаганде. Попытка примирить непримиримое была действительно скоро оставлена, и несколько месяцев спустя, в 1879 г ., произошел раскол в революционной партии. Небольшая фракция продолжала держаться старого знамени и высказалась против политических целей, против терроризма и за продолжение простой пропаганды, не взирая на подавляющее количество шансов против нее. Эта фракция группировалась вокруг газеты «Черный Передел»; у нее было мало сторонников, и ничего значительного она не свершила. Газета тоже существовала очень недолго. Уже через две недели после выхода первого и единственного ее номера, в январе 1880 г ., полиция узнала об ее существовании и разгромила ее. В 1888 г . газета воскресла за-границей и издается до сих пор в виде журнала, переименованного в «Социал-Демократ» — с самой ортодоксально социал - демократической программой. Об этом новом начинании еще будет речь впереди.

Займемся теперь судьбами большинства, которое сделало шаг вперед, решительно выставив на своем знамени политическое освобождение родины, как непосредственную цель революционной партии. Они основали газету «Народная Воля» и создали партию под тем же названием; эта партия и является воплощением «нигилизма», как он понимается за-границей. Эта организация, во главе с прославившимся «Исполнительным Комитетом», была душой всех покушений и заговоров.

Провозглашая политическую революцию своей непосредственной целью, партия «Народной Воли» не отказалась от социализма. Но ей, конечно, пришлось отречься от последних следов анархизма, которые она, быть может, еще сохраняла. Как только признана была необходимость бороться за политическую свободу, пришлось также обсуждать вопрос о наилучшем использовании народного представительства в будущем — об использовании его, с одной стороны, для реформ, а с другой — для ограждения пропаганды, ведущей к реформам. Таким образом, русские анархисты силой вещей превратились в социал-демократов. Программа «Народной Воли», вышедшая в 1880 г ., через год после раскола, показывает, как быстро свершилась эта перемена, и какой она была коренной. Это прежде всего программа политических реформ, и вот каковы ее требования:

 

1) Постоянное представительное собрание, имеющее верховную власть и управляющее всеми общими государственными Делами.

2) Местное самоуправление, обеспеченное выборностью всех Должностных лиц.

3) Независимость сельской общины (мира), как экономической и административной единицы.

4) Полная свобода совести, слова, печати, собраний, союзов и предвыборной агитации.

5) Всеобщее избирательное право.

6) Замена постоянной армии территориальной милицией.

Такова была политическая программа. Экономическая же сводилась к двум пунктам:

7.) Национализация земли.

8) Ряд мер, направленных на передачу фабрик и заводов рабочим.

 

Эти последние пункты делают программу социалистической, но она строго социал-демократическая. Физическое воздействие силой допущено только по отношению к политической революции. В области же экономической все преобразования предполагается провести исключительно законодательным путем.

Эта программа отличается от программы социал-демократов других стран тем, что она придает больше значения земельной реформе. Составители программы не считают Россию достаточно развитою в промышленном отношении, чтобы можно было стоять за немедленную передачу фабрик, заводов и промышленных предприятий в коллективное владение рабочих, и мы считаем, что они в этом отношении правы. С другой стороны, они несомненно правы, когда полагают, что русское крестьянство вполне способно осуществить всякий план национализации земли. Таким образом, можно сказать, что в области экономической «нигилизм» является социал-демократией, начинающей дело с другого конца. Эту партию называют «социалистически-народнической» в отличие от чистых социал-демократов, недавно появившихся в России.

Отличительная черта русских революционеров в целом заключается однако не в их способах проводить социальные реформы, а в том, что им пришлось на время отложить помыслы о социальных реформах и посвятить свои силы политической борьбе. Русские революционеры представляют собою таким образом ветвь международной социал-демократии, взявшей на себя руководящую роль в борьбе за политическую свободу в России. Крестьян, в виду их темноты и огромности пространства, но которому они рассеяны, невозможно привлечь как действенную силу в теперешний момент революционной борьбы. Русская революция — революция городская и должна искать поддержку в городском населении, которое понимает политическую свободу и жаждет ее. Сюда относятся русские интеллигенты всех классов, включая рабочих больших городов, так же как представителей привилегированных сословий. Деятельность русских революционеров в их стремлении к великой национальной цели была двоякая — частью разрушительная, частью созидательная. На первой нет надобности останавливаться, так как она известна всему миру. Она заключалась в организации ряда покушений на жизнь царя. Покушения эти глубоко волновали всю интеллигентную Россию, выдвинули на первый план политические вопросы в ущерб всем другим и разделили страну на два враждебных лагеря; одно время трудно было предвидеть, на чьей стороне будет победа.

Созидательная работа революционеров заключается в стремлении использовать общественное возбуждение и организовать группу активных революционеров — достаточно сильную, чтобы попытаться поднять открытое вооруженное восстание. Эта сторона их деятельности менее известна, и ее мало ценят, потому что она не дала практических результатов. Все же поразительно уже то, какие удалось преодолеть трудности в организации движения. Моментом наибольшего приближения русской революции к открытому восстанию, подобному восстанию декабристов в 1825 г ., были 1881- 82 г .г. Начиная с 1880 г ., революционные идеи стали очень быстро распространяться в армии, в особенности в петербургском гарнизоне и в кронштадтских экипажах. Основана была большая тайная организация; во главе ее стояло несколько офицеров-патриотов, в том числе поручик Суханов и барон Штромберг в Кронштадте, капитаны Похитонов и Рогачев в Петербурге. Десятки офицеров всех оружий и разных чинов присоединились к заговору, который вскоре разветвился по всей России. В него входили люди очень высокого положения и с блестящим военным прошлые, такие люди, как полковник Михаил Ашенбреннер, вышеупомянутые капитаны Похитонов и Рогачев, Штромберг и многие друтие. Можно было рассчитывать и на несколько корпусных командиров. В то же самое время рабочие социалисты вели пропаганду среди солдат. В одной военной части — я не хочу обозначить ее более определенным образом, но достаточно сказать, что у нее имелись и пушки, — одновременно работали обе революционные организации, Народная Воля и Черный Передел. Они не знали одна о другой; первая вела пропаганду среди офицеров, вторая среди солдат. Работа велась так успешно, что через несколько времени оба течения встретились. Однажды утром, один из офицеров пришел невзначай в казарму и заметил, что солдаты читали какую-то газету, которую при его появлении торопливо спрятали под стол. Его это заинтересовало, и он приказал дать ему газету. Оказалось, что это был только что выпущенный номер «Черного Передела». Офицер ничего не сказал и унес газету, чтобы показать товарищам. Солдаты были уверены, что они безвозвратно погибли. Какова же была их радость, когда несколько дней спустя они узнали от друзей из Черного Передела, который поддерживал отношения с Народной Волей, что им нечего опасаться, так как офицеры их единомышленники. Кончилось тем, что солдаты отправили делегатов, которые почтительно заявили своим командирам, что они совершенно готовы выстроиться в любую минуту перед дворцом с пушками и через какие-нибудь четверть часа превратить дворец в груду развалин.

В некоторых других воинских частях революционные элементы были тоже очень многочисленны, и можно было твердо рассчитывать, что в решительную минуту к ним присоединится вся часть. Военная организация имела собственный центральный комитет, действующий независимо во всех внутренних делах, причем, однако, все члены организации обязывали себя торжественной клятвой выступить с оружием по требованию общего исполнительного комитета и явиться к назначенному им месту с тем количеством солдат, какое им удастся увлечь за собою.

Было бы достаточно одного слова, чтобы вызвать военное восстание. Но слово это не было сказано, и выступления не произошло.

Революционное настроение распространялось в армии с такой быстротой что центральный комитет надеялся на возможность успешного восстания. Но выступление все же откладывали с недели на неделю, с месяца на месяц, пока, наконец, правительство не узнало о том, что подготовлялось. Немедленно после того были арестованы главари военного заговора в Петербурге, захвачены были в провинции причастные к заговору кружки, и таким образом исчезла всякая возможность выступления.

Никого нельзя винить в этой роковой медлительности. Ответственность за преждевременное выступление слишком велика; оно, конечно, может послужить хорошим примером, но заранее обречено на неудачу и кровавую расправу с участниками, в то время как короткая отсрочка поднимает шансы на успех. Революционные заговоры подобны азартной игре, в которой величайшая прозорливость бессильна против прихоти счастья.

1882- 3 г .г. ознаменовались рядом попыток восстановить порванные нити заговоров. Но раз начавшиеся провалы быстро следовали один за другим. По всей России арестованы были 250-300 офицеров всех родов оружия; треть их принадлежала к петербургскому и кронштадтскому гарнизону: все это были большей частью молодые офицеры первых трех чинов, но среди арестованных оказались также два полковника, два подполковника и десятка два капитанов и штабс-капитанов.

Военная организация развалилась, и у комитета не было возможности набрать достаточно сил даже для более или менее серьезной демонстрации.

В 1884 и в последующие годы террористы переживали и переживают самое критическое время. Заговоры непрерывно следуют один за другим, но они редко созревают до размеров действительных выступлений. Только один раз, в марте 1887 г ., революционерам удалось выйти на улицу с бомбами. Революция фактически вступила в новый фазис.


V. Современная оппозиция.

Созрела ли Россия для политической свободы? Нуждается ли русский народ в представительном образе правления и достаточно ли он просвещен, чтобы надлежащим образом пользоваться парламентскими учреждениями, предположив, что будет установлен парламентский строй? Таковы основные вопросы, которые должен решить всякий мыслящий человек, все равно, русский ли или иностранец, прежде чем определить свою позицию в вопросе о русских политических делах.

Совершенно очевидно, что если Россия не созрела для политической свободы, то полное безумие бороться с самодержавием, и чистейшая сентиментальность восставать против зол того политического строя, который является единственно возможным для страны.

Читатель, я полагаю, не будет удивлен, если я ему скажу, что вопрос этот уже совершенно решенный для мыслящих людей в России, но для иностранцев он еще является спорным, как это ясно обнаруживается за последнее время.

Смерть Александра III придала злободневность русской внутренней политике, и это доставило нам редкий случай узнать мнение о России сотен выдающихся людей. Собранные же таким образом мнения с избытком доказали, что у большинства англичан главным препятствием к безусловному сочувствию делу русской свободы является именно мысль, что Россия еще не созрела для конституционного образа правления.

При этом основой примирения с существующим положением России является неизменным образом такое рассуждение: в России установился самодержавный строй, значит, он соответствует потребностям народа; иначе народ бы его свергнул.

Да, это несомненно; в конце-концов в стране устанавливается тот образ правления, который нужен народу. Но не следует забывать, что процесс переустройства свершается не всюду с одинаковой легкостью и быстротой. Там, где существуют представительные учреждения, переустройство происходит быстро, закономерно и мирно при посредстве выборов; но тот же процесс делается медленным и трудным, когда народ вынужден выявлять свои мнения залпами бунтовщиков, вооруженными восстаниями или бомбами террористов.

Нужно много времени для такого рода голосования, а также для того, чтобы оно получило силу закона; и что хуже всего, по мере того, как идет время, трудности такого способа выражать свое мнение возрастают. Возрастает и страшная затрата крови и человеческого страдания, нужные для такого рода выборной агитации.

Англичанам было сравнительно легко вырвать свободу у своих слабосильных королей. На долю французов выпала более тяжелая борьба, но им удалось сразу побороть свою монархию: силы Людовика XVI равнялись едва ли одному полку наших дней, вооруженному современным оружием.

Ни австрийцам, ни немцам не удалось в 1848 г . получить хоть часть свободы, доставшейся французам: их борьба за политические права продолжается до настоящего времени.

Нет надобности говорить, насколько более трудным является в этом отношении положение России, вступившей после всех других стран в борьбу за человеческие права.

Русское самодержавие имеет возможность оказать гораздо более сильное сопротивление, чем все предшествующие носители единовластия. Отсюда следует, что русскому народу нужно еще более коренным образом, чем Германии или Франции, перерасти свое правительство, прежде чем он сможет заставить его согласовать свои действия с новыми народными стремлениями и потребностями.

Самый факт, что монархия еще существует, является наглядным и бесспорным доказательством слабости оппозиции: она, очевидно, еще не в силах сломить самодержавие. Если именно это подразумевается теми, которые считают Россию еще не «созревшей» для свободы, то они, несомненно, правы. Но повторение таких очевидных истин довольно бесполезно, оно проливает мало света на современное положение России ила на ее будущие судьбы.

Мне представляется, что для англичан самое важное знать, каково теперь положение самодержавия в России и насколько органический рост страны подготовил ее к народному самоуправлению, независимо от непредвидимых возможностей осуществления такового.

Никто не решится утверждать, что самодержавный строй находится теперь в зените своей силы и обаяния в России — слишком много признаков резкого недовольства доказывают как раз противоположное. Все же многие полагают, что идея самодержавия пустила очень глубокие корни в России, так как крестьянская масса глубоко верит в царя и слишком невежественна, чтобы желать свободного государственного строя и пользоваться свободными учреждениями.

В русском крестьянстве есть большая жажда просвещения, причем русское правительство всячески старается подавить ее. Но во всяком случав в крестьянскую массу проникает мало знаний. Грамотных в крестьянской среде лишь один человек на десять, и в школу попадает лишь один мальчик на четырнадцать. Но непогрешимое свидетельство статистики доказывает, что в Австрии, в 1863 г ., через пятнадцать лет после введения конституционного строя, процент безграмотности был такой же, как в современной России.

Французские крестьяне 1789 г . были несомненно, более невежественны, чем русские мужики наших дней. Также и итальянцы 1860 г . И едва ли даже англичане времен Кромвеля стояли в этом отношении выше русской народной массы. Не следует преувеличивать значения книжных знаний. Малограмотность не означает тупости или дикости. Известные жизненные правила, выработанные народом в течение многих поколений и переходящие от отцов к детям, гораздо важнее для выработки государственного строя, чем умение прочесть газету или брошюру, или же написать письмо. А в этом отношении, в смысле традиции государственности, русские крестьяне находятся в лучших условиях, чем сельское население многих более передовых стран. Они облагают с незапамятных времен некоторым опытом самоуправления в небольшом масштабе в своих деревенских общинах, где общественные дела решаются собранием всех домохозяев.

В 1864 г ., через три года после отмены крепостного права, когда крестьян призвали к участию в самоуправлении в более широком смысле, они оказались на высоте своих гражданских обязанностей — и обнаруженные ими качества были не менее поразительны, чем демократическая терпимость к участию крестьян в органах самоуправления, каковую выказали тогда наши высшие классы.

Представьте себе невольников южных штатов, Виргинии и Георгии, призванных заседать в каком-нибудь совете рядом со своими прежними господами, обсуждать разные вопросы и голосовать с ними на равных правах. К каким бы это привело столкновениям! В России же работа шла в полном согласии: сословные различия не вносили никакого беспорядка в дело, так как представители от крестьянства вскоре вполне освоились с духом своих новых обязанностей. К числу наиболее плодотворно работавших земств принадлежали земства таких губерний, как Вятская и Пермская, где почти не было помещиков, и крестьяне составляют большинство.

Эти факты весьма доказательны. Было бы нелепо утверждать, что наши крестьяне достигли высокого культурного уровня швейцарских, норвежских или американских земледельческих классов или же английских рабочих. Но не будет преувеличением сказать, что на том уровне, на котором они находятся, русские крестьяне более подготовлены к целесообразному пользованию политической свободой, чем народные массы любой из великих европейских стран в ту пору, когда там возникли свободные учреждения.

А как обстоит дело с пресловутыми верноподданническими чувствами? Действительно ли народ предан царю?

Крестьянам никогда не предлагали высказаться по этому щекотливому вопросу. Толстой уверяет, что все это вздор. Крестьяне, по его словам, думают о капусте, а не о царе, и предпочли бы хорошую землю под властью султана плохой земле под управлением белого царя.

Оставив в стороне султана, совершенно несомненно, что преданность царю — вопрос земли и капусты. Не взирая на все доказательства противного, крестьяне твердо убеждены, что когда-нибудь царь даст им вдоволь земли, капусты и всякого добра, и что только злодеи-чиновники мешают царю отдать крестьянам землю. А такого рода монархические воззрения свойственны народным массам всех стран не только до, но и сравнительно долго после перехода к свободному образу правления.

Народ отказывается от подобных воззрений только тогда, когда перестает быть народной массой в тесном смысле, т.-е. когда исчезает различие между горожанами и деревенским населением.

Люди, подобные детям по простоте разума, а также по живости и свежести воображения, — дети также и по своим политическим воззрениям. Крестьяне не могут понять и нигде, ни в какой стране не понимают сложного механизма парламентской формы правления с ее равновесием власти и взаимным контролем законодательной и исполнительной власти. Образ же короля, даря или императора понятен их уму, близок и воображению и сердцу. Воплощенная в этих образах идея личной власти связывается всегда с представлением о благотворной воле. Народ не представляет себе, чтобы человек, обладающий полнотою власти, не был преисполнен желания творить добро для своего народа. Из этих элементов и создается мировая монархическая легенда. Она продолжает жить в сельском населении конституционных монархий в Европе, в таких странах, как Италия и Австрия. Народ там уже давно — с тех пор сменилось несколько поколений — имеет своих представителей в парламенте, но все же он видит в короле или кайзере своего истинного друга, а на своих парламентских представителей смотрит, как на свое собрание господ, про которых нельзя знать, что у них на уме.

Этот легендарный монархизм в данных случаях не был помехой для работы парламентских учреждений, так же как не мешал успеху революционных движений. Французский народ был глубоко монархичен в конце восемнадцатого века — тогда, когда в столице свергали монархию. Таково же приблизительно было положение в Англии во время республики.

Свободный политический строй был во всем мире созданием образованного меньшинства. Народ отлично знает разницу между хорошим и плохим правительством, так как ощущает эту разницу на собственной спине. Но задумать новый, более удовлетворяющий политический строй и осуществить его в действительности — это было всегда делом образованного меньшинства, так же как дело врача придумать лекарство для болезни его пациента.

Таким образом, вопрос о том, созрела ли Россия для политической свободы, сводится к следующему: понимает ли свободу и стремится ли к ней русская интеллигенция в целом, и способна ли она, а также желает ли создать свободный образ правления для общего блага всего народа?

Вопрос разрешается сам собою. Русская интеллигенция насчитывает теперь миллионы людей и по своим знаниям и дарованиям не уступает образованному классу никакой другой страны. Интеллигенция делает Россию европейской страной. Наша наука, литература, периодическая печать, наши школы — все это вполне европейское.

По числу издаваемых ежегодно книг Россия стоит третьей в числе великих европейских наций. Она уступает в этом отношении только Франции (11.000) и Германии (10.000) и превосходит Австрию и Великобританию.

В России издают больше серьезных сочинений, чем в большинстве других стран. Беллетристика и богословские книги занимают сравнительно мало места в издательских каталогах. Что касается русских ежемесячных журналов, насчитывающих читателей десятками тысяч, то они истинные энциклопедии всякого рода знаний. Количество людей с университетских: образованием среди лиц свободных профессий и среди литераторов большее, чем в какой-либо другой европейской стране, кроме Германии.

Реакционная печать жалуется даже на «перепроизводство» людей с высшим образованием и потому настойчиво стоит за дальнейшие стеснения права вступления в университеты. Она утверждает, что людям с высшим образованием труднее найти занятия, и потому они естественно увеличивают число недовольных.

Действительно, при теперешнем бедственном положении народа сотни ученых агрономов и технологов не находят применения своим знаниям, а земледелие у нас в таком же состоянии, как в шестнадцатом веке, и из ста умирающих людей лишь четверым оказывается врачебная помощь, но и эти факты говорят против государственного строя, а не против русской интеллигенции.

Бюрократический деспотизм создал сложную систему стеснений и преград с целью по возможности отрезать интеллигенции всякий доступ к народу и в особенности совершенно не подпускать к народу ту часть интеллигенции, которая, по всей вероятности, наиболее предана ему и была бы наиболее ему полезна, в виду своего увлечения демократическими идеями. Право служить народу предоставляется лишь тем, которые благодаря богатству или невежеству сделались узкими эгоистами . Только богатой части дворянства разрешается участвовать в земствах; участие более бедного и более демократичного дворянства, к тому же в большинстве случаев и более образованного, чем верхи, не допускается. В городском самоуправлении профессора университета не участвуют в выборах, как бы долго они ни жили в городе, а между тем каждый невежественный приказчик делается полноправным избирателем с того дня, как становится за прилавок. Хорошо образованному человеку никак не добиться места деревенского школьного учителя или волостного писаря, но такое место охотно предоставляют отставному солдату, хотя бы едва грамотному.

Таким образом, дело не ограничивается страшными опустошениями, производимыми среди лучших и наиболее способных и преданных друзей народа политическими преследованиями. Оказывается, сверх того, что законы обставляют общественную жизнь так, чтобы возможно было использовать для общественного служения лишь очень небольшую часть умственных сил и гражданского подъема нашей интеллигенции.

Между тем, если сопоставить работу, произведенную интеллигенцией при столь неблагоприятных условиях в земствах, в органах городского самоуправления, в статистических бюро, благотворительных комитетах и всякого рода обществах, с результатами работы чиновников, то самая мысль о пользе бюрократической опеки над интеллигенцией становится смешной. К тому же, что представляет собою бюрократия, которая будто бы движет страну своей опытностью и своим духом? Разве это не часть самой же интеллигенции, и притом самая худшая ее часть? Есть, конечно, блестящие исключения, но среднее чиновничество вошло в пословицу своей тупостью, грубым невежеством и взяточничеством. Таким образом, выбор между самодержавным строем и конституционным сводится к тому, вручить ли бесконтрольное управление страной худшей части интеллигенции, или же вверить интересы родины избранным людям, состоящим под постоянным контролем печати, общественного мнения всех граждан.

Даже иностранец едва ли станет колебаться относительно того, на какую сторону стать в этом вопросе. Русским же, которые знают, по опыту, к чему сводится это различие в действительности, всякое серьезное обсуждение такого вопроса кажется абсурдом.

Пока держалось крепостное право, можно было еще утверждать, что самодержавие, независимо от того, составлялось ли оно из лучших или худших элементов национальных сил, было все же единственно возможным в России государственным строем. Только железный военный деспотизм мог поддерживать закон и порядок в обществе, состоявшем из кучки господ и миллионов рабов, готовых при первом удобном случае вцепиться своим господам в горло. Декабристы, выступившие с оружием в руках против правительства в 1825 г ., были правы, когда задумали одновременно освободить народ от господ и страну от царей.

С отменой крепостного права в 1861 г . самодержавие утратило свой смысл. Россия сделалась европейской страной по своему внутреннему строю. Ею можно было управлять европейскими методами, и духовные силы интеллигенции, стоявшей вне правительственных и бюрократических кругов, были неизмеримо выше сил, представленных бюрократией. Реформы Александра II удавались, поскольку он решался использовать для них силы, стоявшие вне официального мира. Россия уже переросла бюрократический период своего развития и шла бы быстрее вперед, стоя на собственных ногах, чем на помочах у правительства.

Но у нее были скованы ноги, и прежде всего необходимо было порвать цепи. Попытка добиться этого при помощи бомб и динамита сделана была, как сказано выше, в конце царствования Александра II, когда чрезвычайно быстрый ход внутреннего развития во всех направлениях делал совершенно невыносимым мертвенный застой политических форм. Попытка не удалась, и самодержавие сделалось еще более крутым при Александре III. Внутренний рост культуры, а с ним также жажда свободы и восприимчивость к ней возрастали безостановочно и столь же быстро, как и в предшествовавший период. Естественно, что при таких условиях должен был измениться способ борьбы. После неудачи попыток, вызванных острым недовольством, возникла мысль использовать широко распространившееся недовольство.

Позднейший период революционного движения отмечен большой умеренностью. За это время не возникло ни одной партии, которая воплощала бы так полно дух всего революционного движения, как «Народная Воля» в 1879—83 г.г. Но тем знаменательнее то, что все фракции, большие и малые, на которые распалась партия, пришли к одним и тем же заключениям и предъявляли почти дословно те же требования.

Тайные типографии почти никогда не прерывала своей деятельности в России. Более двадцати таких типографий были обнаружены от 1883—90г.г.; и всех работавших в них сослали на каторжные работы в рудники или в ссылку на дальний север. Но разгром не останавливал работу, и вместо проваленных типографий возникали новые. В каждый данный момент две или три типографии работали в каком-нибудь углу столицы или в каком-нибудь большом провинциальном городе. В 1883—4 г.г. было шесть таких типографий: две в Петербурге и четыре в провинции. Каждая из них была центром какой-нибудь самостоятельной организации, иногда местной, иногда общей, и выпускаемые ими издания дают ясное представление о главнейших течениях в революционной партии.

Если же заглянуть в издания этой подпольной прессы, то мы увидим, что основной нотой их является стремление расширить основы движения. Издания эти обращаются ко всей оппозиционной русской интеллигенции. Так, петербургская типография, обнаруженная полицией в 1883 г ., издала речь известного адвоката Плевако. Ее не разрешали открыто печатать в виду выставленных в ней конституционных требований, но ничего чисто революционного в ней не было. В декабре того же года группа умеренных либералов составила записку с изложением своих воззрений и требований, которые не шли дальше палаты депутатов с исключительно совещательным голосом. Революционная печать решилась издать этот образчик невиннейшего либерализма, и в следующем номере «Народной Воли» высказано было по существу несогласие с содержанием записки, но вместе с тем о ней писали сочувственно, как о важном знамении времени.

В 1884 г . другая типография, основанная Софией Сладковой, напечатала воззвание «Союза молодежи», который в целом преследовал социалистические цели, но высказывался за конституционные реформы и за просветительную работу, как средство к достижению этой цели. Такова же по тону брошюра, изданная харьковской типографией, основанной аграрными социалистами (партией Черного Передела). Типография эта была обнаружена при содействии предателя Шкрябы, который был после того убит революционерам. Идею мирной социалистической пропаганды развивала также московская типография, издававшая «Союз» и ряд социалистических брошюр. Типографии, основанные оставшейся группой «Народной Воли» в разных концах России — в Юрьеве и в Ростове-на-Дону, еще более резко обнаруживают этот поворот в тактике революционной партии. В следующий 1885 г . движение обозначилось еще яснее, судя по «Рабочей Газете», которую издавала новая петербургская тайная типография, и по «Народной Воле», вынужденной в то время основать новую типографию в Таганроге.

Еще один пример наглядно доказывает общераспространенность такого направления. В 1887 г . русские революционеры решили основать газету с тем, чтобы она составлялась и редактировалась в Петербурге, но печаталась в Швейцарии; этим они надеялись избежать опасности провала. План этот был осужден на неудачу: никакая газета не может удержаться при таком большом расстоянии между редакцией и типографией. Всего два номера этой газеты вышли в Женеве под знаменательным заглавием «Самоуправление». Первый номер содержал программу издания и ряд писем, присланных политическими эмигрантами, представлявшими собою почти все деления и подразделения очень разрозненной революционной партии. В этом номере напечатано письмо Дебагория-Мокриевича, одного из самых деятельных и даровитых южных революционеров. Затем напечатано также письмо Добровольского, бывшего земского врача, который пожертвовал своим положением и хорошей карьерой, чтобы заняться социалистической пропагандой. Ему пришлось после оправдания на суде бежать за границу, во избежание ссылки в Сибирь. Затем следовали письма знаменитой Веры Засулич, Аксельрода и блестящего ученого Плеханова, представителей русской социал-демократии, профессора Драгоманова, вождя южно-русского националистского и социалистического движения и многих других, в том числе и автора этой книги — довольно пестрая, казалось бы, толпа. При чтении изложенных в письмах взглядов никакого впечатления пестроты, однако, не получается. Авторы писем сходились все на необходимости умеренных политических реформ, считая, что это первый шаг, который даст русскому народу возможность развиваться мирным органическим путем в наиболее полезном для него направлении.

Но под этим широким общим движением намечается подводное течение крайних убеждений, напоминающее время терроризма. Динамитных мастерских, правда, меньше, чем тайных типографий, но они все же продолжают свою деятельность, и от времени до времени служат memento mori для властвующих тиранов.

Еще осенью 1884 г . была обнаружена динамитная фабрика в Области Войска Донского. В 1886 г . в той же области работала еще одна динамитная фабрика. В 1887 г . произведено было покушение на царя бомбами в годовщину убийства Александра II, когда царь неизменно отправляется на заупокойную обедню и Петропавловский собор. Бомбы были очень ловко сделаны, виде книг, которые заговорщики несли под мышками. Покушение не удалось, потому что полиция проследила заговорщиков. Вскоре достигнуты были очень большие успехи в этом направлении. В Цюрихе одна группа революционеров довела фабрикацию бомб почти до полного совершенства, уменьшив размер их почти до формата карманных часов без всякого ущерба для их смертоносности. По несчастной случайности произошел неожиданный взрыв, которым был убит главный изобретатель этих бомб Бронштейн (Дембо) и ранен его помощник. Это повело к арестам, и изготовление бомб перенесено было в Париж. Оттуда одну молодую девушку, Софию Гинцбург, послали в Россию для того, чтобы ввести там в употребление это усовершенствованное орудие смерти. Но ее арестовали, и пришлось отказаться от задуманного плана в виду того, что французская полиция арестовала заговорщиков, прежде чем они успели что-либо предпринять. Новая динамитная мастерская основана была в 1891 г . Манцевичем, но его арестовали и в административном порядке заключили пожизненно в Шлиссельбургскую крепость. Динамитные семена, однако, пустили корни, и смертоносный плод их снова и снова выступал на поверхность. Динамитных фабрик было так много, что не представлялось никакой возможности уничтожить их, и полиция от времени до времени обнаруживала все новые и новые попытки пользоваться на деле изготовленным на этих фабриках динамитом. Попытка произвести взрыв, с целью убить царя в Смоленске во время маневров в 1893 г ., была гораздо более серьезной, чем покушение 1-го марта 1887 г . Вышедший в 1893 г . новый номер «Народной Волн» весь проникнут этим возродившимся духом мости и возмездия, и в нем вновь витает призрак терроризма.

 


ДАЛЕЕ: VI. Новое царствование